— Благословите меня, отец, я грешна…

Много времени не потребовалось, чтобы перечислить ее грехи и отпустить их. Фрэнси скоро вышла, склоняя голову к скрещенным на груди рукам. Она преклонила колени перед алтарем, опустившись на скамеечку. Повторила молитвы столько раз, сколько велел священник, перебирая жемчужные четки, чтобы не ошибиться. У Моди душевная жизнь была попроще и грехов накопилось меньше, поэтому она освободилась раньше. Она сидела снаружи на ступеньках и ждала Фрэнси.

Девочки прогуливались по кварталу, обняв друг друга за талию, как принято у девочек в Бруклине. Моди припасла пенни. Она купила мороженое с вафлями — похожее на сэндвич, и уговорила Фрэнси откусывать по очереди. Скоро Моди возвращаться домой. Ей не разрешают находиться на улице после восьми часов. Девочки расстались, множество раз пообещав друг другу в следующую субботу опять вместе пойти на исповедь.

— Не забудь! — удаляясь, на ходу окликнула Моди. — В этот раз я зашла за тобой, а через неделю твоя очередь, ты должна зайти за мной!

— Не забуду! — пообещала Фрэнси.

Вернувшись домой, Фрэнси застала в гостиной компанию. Пришла тетя Эви с мужем, Вилли Флиттманом. Фрэнси любила тетю Эви. Она очень походила на маму. Тетя Эви вечно выдумывает разные истории, шутит, чтобы насмешить тебя, как делают артисты в шоу, и может изобразить кого угодно.

Дядя Флиттман захватил с собой гитару. Он играл, а все пели. Флиттман — худой смуглый мужчина с гладкими черными волосами и шелковистыми усами. Он играл на гитаре очень неплохо, при том, что среднего пальца на правой руке у него не было. Когда возникала необходимость в этом пальце, он пропускал ноту, а паузу заполнял, звонко ударяя по деке. Это придавало его мелодиям причудливый ритм. Он подобрался к концу своего репертуара, когда пришла Фрэнси. Она успела послушать последнюю песню.

Закончив музицировать, он пошел за пивом. Тетя Эви принесла угощение — буханку зернового хлеба и кусок лимбургского сыра на десять центов, и они ели бутерброды с сыром, запивая пивом. После пива дядя Флиттман пустился в откровения.

— Посмотри на меня, Кэйт, — обратился он к маме. — Ты видишь перед собой неудачника.

Тетя Эви округлила глаза и вздохнула, оттопырив нижнюю губу.

— Мои дети меня не уважают, — продолжал он. — Моей жене от меня никакого проку, и Барабанщик, с которым мы развозим молоко, точит на меня зуб. Ты знаешь, что он устроил буквально вчера?

Он наклонился вперед, и Фрэнси увидела, что его глаза блестят от непролитых слез.

— Я мыл его в стойле, и вот, когда наклонился, чтобы помыть ему живот, он взял и помочился на меня.

Кэти с Эви переглянулись. В их глазах дрожжали искорки подавленного смеха. Кэти быстро взглянула на Фрэнси. У нее в глазах тоже прятался смех, но губы она с серьезным видом сжала. И хоть опустила взгляд в пол и нахмурилась, в душе смеялась.

— Вот что он натворил. И все, кто был в конюшне, смеялись надо мной. Буквально все до одного смеялись надо мной.

Он выпил еще один стакан пива.

— Не говори так, Вилл, — сказала ему жена.

— Эви не любит меня, — заявил он маме.

— Я люблю тебя, Вилл, — заверила его Эви своим мягким нежным голосом, который был как сама ласка.

— Ты любила меня, когда мы поженились, но сейчас ты уже не любишь меня, так ведь?

Он подождал ответа, но Эви молчала.

— Вот видишь, она больше не любит меня, — повернулся он к маме.

— Нам пора домой, — сказала Эви.

Перед сном Фрэнси и Нили прочитывали страницу из Библии и страницу из Шекспира. Так было заведено. Сначала мама сама читала им перед сном по странице из этих двух книг каждый вечер, пока они не выросли и не научились читать. Чтобы сэкономить время, Нили читал Библию, а Фрэнси Шекспира. Так они читали уже шесть лет и дошли до середины Библии и до «Макбета» в «Полном собрании сочинений» Шекспира. Они быстренько справились с чтением, и к одиннадцати часам все Ноланы, кроме Джона, который работал, уже улеглись.

В ночь с субботы на воскресенье Фрэнси разрешалось спать в гостиной. Она устраивала себе кровать из двух стульев — ставила их рядом возле окна, из которого видна была улица с людьми. Лежа здесь, Фрэнси прислушивалась к ночным звукам дома. Люди входили и выходили. Одни так устали, что еле передвигали ноги. Другие взлетали по лестнице. Кто-то споткнулся в коридоре о порванный линолеум и обругал его. Ребенок плакал вполсилы, а пьяный мужчина с первого этажа перечислял грехи своей жены, которая, по его мнению, ведет развратную жизнь.

В два часа ночи Фрэнси услышала, как папа негромко напевает, поднимаясь по лестнице:

…Увидел красотку Мэлоун,
По улицам людным тележку толкала,
Голосом звонким народ созывала:
«Ракушки и мидии свежие, о!»

Мама открыла дверь на слове «созывала». Такая у Ноланов была игра. Если домашние успеют открыть дверь прежде, чем папа допоет куплет, они победили. Если он успеет допеть куплет до того, как они откроют, победил он.

Фрэнси и Нили вылезли из постелей. Папа выложил на стол три доллара, а детям выдал по никелю, но мама велела положить их в жестянку, потому что дети уже получили карманные деньги за сдачу утиля. Еще папа принес целый пакет еды, которая осталась после свадьбы, потому что не все гости пришли. Невеста раздала остатки официантам. Папе достались половина холодного вареного лобстера, пять холодных жареных устриц, баночка икры и клин рокфора. Все расселись вокруг стола и стали есть. Детям не понравился лобстер, холодные устрицы показались безвкусными, а икра слишком соленой. Но они были такие голодные, что умяли все и за ночь переварили. Они переварили бы даже клешни, если б смогли их прожевать.

Уже наевшись, Фрэнси сообразила, что она нарушила пост, который начинается в полночь и продолжается до воскресной мессы. Теперь она не сможет причаститься. Это уже настоящий грех, в котором нужно будет покаяться на исповеди через неделю.

Нили снова улегся в постель и заснул крепким сном. Фрэнси вернулась в темную гостиную и села у окна. Спать не хотелось. Мама с папой остались на кухне. Они могут так сидеть и беседовать до утра. Папа рассказывал о том, как отработал, каких людей повидал, как они выглядели и о чем говорили. Ноланы никак не могли насытиться жизнью. Они проживали свою жизнь сполна, но им этого не хватало. Им хотелось наполнить себя жизнями всех тех людей, с которыми встречались.

Так Джонни и Кэти проговорили всю ночь, и голоса их, которые то повышались, то понижались, звучали в темноте убаюкивающе и уютно. В три часа ночи улица затихла. Фрэнси заметила девушку, которая живет в доме на другой стороне улицы, она возвращалась домой после танцев со своим кавалером. Они вошли в вестибюль ее дома и прижались друг к другу. Они стояли и молча обнимались, пока девушка не задела нечаянно звонок запрокинутой головой. Тогда вышел ее отец в длинных подштанниках и, тихо, но выразительно выругавшись, послал молодого человека, указав точный адрес. Девушка взбежала по лестнице, истерически хихикая, а молодой человек пошел прочь по улице, насвистывая на ходу «Застукаю одну тебя сегодня вечерком».

Мистер Томони, владелец ломбарда, приехал домой в элегантном кебе — он весь вечер сорил деньгами в Нью-Йорке. Он никогда не переступал порога своего ломбарда, который унаследовал вместе с толковым управляющим. Никто не понимал, почему мистер Томони живет в комнатах над ломбардом — при его-то деньгах. Он жил как нью-йоркский аристократ, а сам обитал в убогом Уильямсбурге. Штукатур, который побывал в его квартире, рассказывал, что там повсюду статуи, картины маслом и белые пушистые ковры. Мистер Томони был холостяк. Всю неделю его никто не видел. Никто не видел, и как он уезжает в субботу вечером. Только Фрэнси да дежурный полицейский заметили, как он возвращается под утро. Фрэнси смотрела на мистера Томони, и ей казалось, что она находится в ложе театра.

Высокую шелковую шляпу он сдвинул на одно ухо. В свете уличного фонаря блеснул серебряный набалдашник трости, когда он переложил ее из руки в руку. Он откинул полу своего инвернесса [Свободный плащ с отстегивающимся капюшоном, по названию местности в Шотландии.], чтобы достать деньги. Кучер взял банкноту, коснулся кончиком кнута края своей мятой шляпы и дернул за поводья. Мистер Томони долго смотрел кебу вслед, словно тот был последним звеном, связующим его с той жизнью, которую он любил. Потом поднялся по лестнице в свои сказочные апартаменты.

Мистер Томони считался завсегдатаем таких легендарных мест, как Рейзенвебер и Уолдорф. Фрэнси собиралась посмотреть на них. Когда-нибудь она пересечет Уильямсбургский мост, который всего в нескольких кварталах отсюда, доберется до центра Нью-Йорка, где находятся эти чудесные заведения, и основательно рассмотрит их снаружи. Тогда она сможет точнее представлять ту обстановку, которая окружает мистера Томони.

С моря на Бруклин подул свежий ветер. Издалека, с северной стороны, где жили итальянцы, которые разводили кур во дворах, донесся крик петуха. Ему ответила лаем собака, недоуменно заржал Боб, который сладко спал в своей уютной конюшне.

Фрэнси обожала субботу и, чтобы она не кончалась, не хотела ложиться спать. И так уже подкрадывалась тревога — какие-то испытания готовит им следующая неделя. Фрэнси еще раз перебрала в памяти все события этой субботы. Ни одного пятнышка, если не считать старика, который ждал хлеба.