И уж точно вне зависимости от уровня представления я потом всегда целую и обнимаю прекрасное тело Кена, стараясь выдавить из этого утеса в форме мужчины хотя бы толику человеческого тепла. И все это время я буквально слышу, как он считает про себя — тысяча один, тысяча два, тысяча три, — прежде чем похлопать меня по заднице, намекая, чтобы я наконец от него отвязалась.

По крайней мере, так все это выглядит.

Проблема Кена не в том, что он холоден — ему не нужно ни страсти, ни желания, ни способности к близости. И именно эти качества сохраняют наш брак в стабильном состоянии и без всяких драм. Этот человек никогда ничего не нарушает.

Кеннет Истон стрижет газон, платит по счетам, соблюдает закон, осторожно водит машину, сортирует мусор. Он мубот. То есть такой киборг, созданный специально для того, чтобы вынести от семидесяти до восьмидесяти лет беспорочного брака. Я в жизни не видела, чтобы он хотя бы взглянул в сторону другой женщины. Господи, да я даже на вранье его никогда не ловила.

Нет, проблема Кена в том, что он женился на мне.

Знаешь, Дневник, до встречи с Кеном я закручивалась в семьдесят три процента позиций Кама-сутры. Я сбрила большую часть волос с головы и вдела пирсинг во все части своего организма до того, как меня стали пускать на фильмы для совершеннолетних. Я проводила свободное время прикованной к разным предметам парнями, на которых было больше татуировок, чем на всех посетителях рок-концерта, взятых вместе. Кен не шел с ними ни в какое сравнение.

Так почему же, спросите вы, такая мелкая шлюшка, как я, взяла и вышла за такого добропорядочного человека?

Да все из-за них. Из-за того, как подскакивал мой адреналин и расширялись зрачки всякий раз, как только я чуяла этот удушливо-сладковато-мускусный запах одеколона «Obsession for Men» от Келвина Кляйна. Из-за того, что вид проколотой нижней губы вызывает у меня желание снова начать курить. Из-за того, что, когда я вижу руку, покрытую татуировкой, мне хочется прыгнуть в автобус и бросить все, чего я с таким трудом добилась, прямо тут, в этом болотце возле дороги. Потому что к моменту, когда я встретила Кена, мои нервы были ни к черту, мое сердце еле пыхтело, и та стабильность, безопасность и нормальность, которые он мог мне предложить, стали целительным бальзамом для моей издерганной, траченой души.

Все эти покрытые чернилами мужики-дети из моего прошлого, может, и были отчаянными любовниками, но они не могли удержать ни свой член в штанах, ни свою задницу от тюрьмы, ни положительный баланс на своем банковском счету даже ради спасения собственной жизни. А Кен, напротив, был таким… простым, надежным и ответственным. Он носил «найки» и майки из «Гэпа». Его дом находился в его собственности. Он бегал по утрам. Его уголовное прошлое было таким же чистым, как его веснушчатые щеки. И в довершение всего у него была степень по… погодите… по бухучету.

Наверное, мне надо все же внести кой-какие поправки.

Поймите меня правильно. Я готова целовать пыль под ногами Кеннета Истона. Он — мой лучший друг, он — отец моих детей, и мы с ним на самом деле счастливы до смешного. Ну или, по крайней мере, я. Правда. Я счастлива. Ведь можно же быть счастливой и одновременно умирающей от скуки? Это называется слезы счастья. Счастливые, скучные — такие скучные слезы. Кен не склонен радоваться жизни и довольно уныл, так что трудно сказать, что он чувствует. Я предпочитаю думать, что он тоже счастлив. Но будем честны. Возможно, у Кена вообще нет никаких чувств.

Но что у него точно есть, так это квадратная челюсть с маленькой ямкой, в стиле Капитана Америка, и постоянная легкая щетина. И высокие скулы всем на зависть. И голубые глаза, окаймленные кофейными ресницами, и светло-песочные волосы как раз такой длины, что спереди получается такой классный небольшой вихор. У него стройное мускулистое тело. И суховатое чувство юмора. Он блестящ, не зациклен на себе и легко переносит все мои придури.

Этот мужчина идеален для меня. Как минимум на девяносто процентов. Но в последнее время я не могу думать ни о чем другом, кроме как об этих несчастных меньше-чем-десяти-процентах, которых не хватает, — страсть и татуировки. Две вещи, которые мне надо было бы оплакать и забыть, чтобы сохранить мой прекрасный стабильный брак.

Но я не могу.

Татуированные плохие парни — это как наркотик, с которого я не могу слезть. Я поглощаю дурацкие любовные романы с антигероями, как будто это предписанная мне диета. В моем айфоне полно песен тысяч пыльных, татуированных рокеров из прошлого, готовых заполнить мою голову по одному нажатию кнопки, когда бы мне ни вступило. У меня куча кино про таинственных вампиров, преступных байкеров, самовлюбленных рок-звезд и переживших зомби-апокалипсис — альфа-самцов, в чьи покрытые татуировкой объятия я убегаю, когда мир вокруг становится слишком… домашним.

И знаете, что я поняла во время этих своих побегов в воображаемое преступное сообщество и на выдуманный бойцовский ринг андерграунда? Я же знаю этих мужчин. Я встречалась с ними — со скинхедом, ставшим морским десантником, а потом основавшим незаконный клуб мотогонщиков, с отсидевшим срок стритрейсером с настроением идите-все-к-черту, с чувствительным бас-гитаристом, играющим хеви-метал…

Дневник, они же у меня все были. Как я раньше не замечала сходства между мужчинами своих фантазий и своими бывшими приятелями? А еще называю себя психологом!

Вообще-то я, скорее всего, и стала психологом из-за Рыцаря, моего бойфренда в старших классах школы. Чертов псих. Я расскажу о нем завтра. Кен собирается ложиться спать, а это значит, что у меня есть только пять минут на то, чтобы забраться в постель и поприставать к нему до того, как исторический канал усыпит его напрочь. Пожелай мне удачи!

2

Скелетон

Тайный дневник Биби

17 августа

Рыцарь, Рыцарь-Рыцарь… С чего же мне начать, а, Дневник? Быть подружкой Рыцаря было почти то же самое, что жертвой похищения со Стокгольмским синдромом. Меня вообще не спросили — Рыцарь решил, что я его, и никто не мог сказать Рыцарю — нет. Но со временем я перестала его бояться, и мы подружились, а потом я даже полюбила своего захватчика с его тенденцией к психопатии и всем прочим.

Рыцарь был скинхедом. Поправка: он был тем самым скинхедом — единственным на всю нашу провинциальную округу трех пригородов Атланты, чтоб быть точной. Он был настолько невероятно зол на весь мир, что больше никто, ни из какой группировки злобных-белых-мужчин в Старшей Школе Персикового Округа не мог с ним сравниться. Джоки слишком любили кучковаться. Панки, наиболее буйные и агрессивные, были излишне веселы. Детишки-готы были просто отсосы. Нет, ярость Рыцаря оказалась столь всепоглощающей, что ему ничего не оставалось, кроме как вступить в группировку с девизом: «Я пришибу тебя, а потом оторву тебе руку и добью тебя ею только за то, что ты дышишь со мной одним воздухом». И все школьные годы он оставался единственным членом этой группировки.

Я думаю, что ярость появилась у него с самого момента рождения, когда это тупое убожество, которым была его мать, назвало его Рональд МакНайт. Шел 1981 год, и, зная Кенди, можно представить себе, что она наверняка пыталась впечатлить того женатого биржевика, который ее обрюхатил, назвав отпрыска в честь самого знаменитого республиканца, которого она только знала. (Имеется в виду Рональд Рейган, тогдашний Президент США.) А дальше, надо полагать, после лет, проведенных в качестве груши для битья у постоянно меняющихся, наверняка женатых приятелей Кенди, абьюзеров и алкоголиков, чувствуя себя тяжким бременем на плечах женщины, которая предпочитала собственному сыну все, что угодно, и в довершение всего будучи вынужденным выслушивать бесконечные шутки про Рональда МакДональда, Рональд стал Рыцарем, а Рыцарь превратился в наводящий ужас кошмар.

У Рыцаря был такой симпатичный мальчишеский облик и заметное сходство с Эминемом — чистая кожа, короткий ежик платиново-светлых волос и почти бесцветные ресницы и брови. Но это призрачное бесцветие резко нарушали его пронзительные, ярко-голубые, ледяные глаза.

Рыцарь был худым, но крепко сложенным. Как уличный боец. Он никогда не пропускал уроки в спортзале (как будто в общественных школах больше нечему было учить) и однажды выиграл три сотни долларов у всей футбольной команды, подняв на спор штангу в полторы сотни килограммов весом — больше чем вдвое превышающую его собственный вес.

Какую бы историю он ни рассказывал, там неизменно была присказка: «Дело не в размере собаки в драке. Дело в размере драки в собаке».

И я вам так скажу — в самом Рональде МакНайте (или Скелетоне, как его называли в Старшей Персиковой, хотя никогда не осмеливались называть так в лицо) этой самой драки было выше головы.

Еще забавней того, что Рыцарь оказался единственным скинхедом в городе, было то, что он совсем не был расистом. Я никогда не слышала от него никакой арийской фигни и не видела, чтоб он носил какие-нибудь типичные нацистские цацки. У него в жизни не водилось ни свастик, ни железных крестов.