Глава сороковая

За порогом Франческу резанул по глазам солнечный свет – и хаос. Вокруг валялись вырванные с корнем деревья. Одно рухнуло прямо на хижину. В руинах виднелась кобольдская голова и рассеченный торс. Землю исполосовали глубокие борозды, и среди всего этого кошмара извивались щупальца слепоты.

Франческа закричала, зовя Сайруса, но не расслышала собственный голос. На миг ее снова окутала слепота, и она в панике метнулась прочь. Перед прозревшими глазами возникла поваленная секвойя. Франческа с разбега прыгнула на гигантский ствол и переползла, обдирая живот и грудь о жесткую кору, на другую сторону, в папоротники.

В тени зрение восстановилось, но глухота не уходила. Стоило Франческе забиться глубже в чащу, как папоротники вдруг озарило солнце, и еще одна высоченная секвойя, накренившись, рухнула в подлесок. Дрожь от удара пробежала по исполинскому стволу.

У вывороченных корней клубилась слепота. Клубок темного ничто рос с каждым мигом, надвигаясь на Франческу.

Она рванулась прочь, но слепота заклубилась вокруг. Мимо промчались темные фигуры – наверное, кобольды. Что-то ударило Франческу в спину, и видимый мир пропал. Она почувствовала резкий рывок. Руку ожгло, словно хлыстом. А потом и боль, и ощущения, и ориентация в пространстве разом исчезли.

Она умерла.

Она мертва.

Совершенно точно мертва.

Иначе что это?

Она попробовала шевельнуть чем-нибудь, ощутить собственное тело. Ничего. Попыталась снова. Ничего. Все-таки смерть?

Прошла четверть часа.

Наверное.

Прошел день.

Кажется.

А может, ни секунды не прошло. Что, если смерть – это навечное заточение сознания в пустоте? Она всегда считала, что смерть будет либо такой, как описывают священники, либо просто небытием. Но священники явно ошибались. Никакого вознесения сквозь вселенную к вечному суду Создателя нет и в помине. Однако и на возврат к небытию, в котором она пребывала до рождения, не похоже.

Она остается собой.

И по-прежнему способна злиться. Если это и есть мир иной, то здесь довольно убого. Мышление без ощущений – это издевательство какое-то, Всевышний свидетель. Ее это категорически не устраивает. Душа должна отправиться на суд, преобразиться или развеяться по ветру. А не болтаться в пустоте, как одинокий огурец в рассоле. Такое впечатление, что Создатель вдруг устал в самый разгар творения и, махнув рукой, удалился со словами: «А, гори оно синим пламенем, пойдем лучше выпьем!»

В оторванном от тела сознании понеслись лавиной колкости и богохульные издевки, которые Франческа не задумываясь обрушила бы на Создателя.

И тут…

Перед глазами расплылись кроны секвой. И сизое небо над ними. Постепенно из расплывчатого пятна начали проступать отдельные ветки. Что-то протопало рядом. Кто-то огромный. Франческа различила икры, ягодицы, темно-серую кожу, местами словно отшлифованную, а местами облепленную моллюсками, глубоко зарывшимися в покровы и распустившими по ветру перистые усики.

Существо попятилось, земля дрогнула. А потом у Франчески закололо в руках, и будто придавило невидимой стеной. Лишь через миг она поняла, что это ударная волна после взрыва.

Кошмарное существо пропало.

Дрожа всем телом, Франческа поднялась и обвела взглядом опустевший лес. Рядом стоял кобольд. Не Жила. Кто-то другой. Он взял Франческу за руку и повел прочь. А когда она упала, подхватил и понес, без усилий, словно ребенка.

Углубляясь все дальше в лес, он добрался до ямы, окруженной плотным кольцом деревьев. Франческе и прежде доводилось слышать о существовании таких «волшебных колец», образованных молодыми побегами вокруг старого, умирающего дерева. На краю ямы теснились магистр Шеннон, Азура, Жила, еще двое кобольдов и Сайрус.

Сайрус тотчас кинулся к Франческе и принял ее из рук кобольда. Она прижалась к нему, чувствуя, как по щекам льются слезы. Сайрус что-то говорил, но она не слышала.

– Я не слышу, – сказала Франческа. Сайрус вздрогнул, словно она крикнула ему прямо в ухо. Может, действительно крикнула. Она не разбирала, с какой громкостью говорит. – Я оглохла.

Сайрус обратился к Шеннону. От лба старого магистра к Азуре перекинулся мостик золотистого текста. Фамильяр уставился на Франческу.

Сайрус по-прежнему прижимал ее к себе, но у нее начали подкашиваться ноги.

– Я, пожалуй, сяду, – заявила она, опускаясь на землю. Лесная подстилка встретила ее холодом.

Учащенно дыша, Франческа закрыла глаза и зарылась пальцами в мягкую темную землю. Совсем недавно она думала, что умерла, и возводила хулу на Создателя. Теперь же, когда сознание снова принадлежало телу, ее охватил страх перед еще не свершившейся смертью.

Мир был невыразимо прекрасен – земля под ногтями, запах прели и зелени. Ладони Сайруса на ее плечах. Франческа посмотрела ему в лицо, в распахнутые шире некуда глаза, на острую черную бородку, на смуглые скулы…

Он был прекрасен. И от этого слезы полились с удвоенной силой.

Мир так чудесен, а она его чуть не лишилась. В груди стало больно. Франческа почувствовала себя ребенком. Одно потрясение, схлынув, сменялось другим. Она снова закрыла глаза, и Сайрус крепче притянул ее к себе. От мыслей о смерти накатывали рыдания. Сайрус принялся баюкать ее, и Франческа покорно качалась в его руках, пока не унялись судороги в груди. Она утерла нос и почувствовала странное умиротворение, которое способны дать лишь полчаса самозабвенных рыданий.

Разлепив ресницы, она вновь увидела лицо Сайруса. Он отер мозолистыми большими пальцами слезы с ее щек. Франческа взяла его за руку. Такая теплая, такая настоящая ладонь. Сайрус поцеловал ее в висок. Она обвила его руками за шею и прижалась всем телом.

Потом она заметила Никодимуса, который сидел на огромном корне, рассыпав волосы по плечам. Грудь и живот блестели от пота, оливково-коричневую кожу испещряли багровые рубцы – не иначе как отрывал татуировки с хтоническими заклинаниями. Двухдюймовый порез на груди сочился кровью. Шею и безбородое лицо покрывали брызги какой-то черной краски. «Незначительные повреждения, срочного вмешательства не требует», – по целительской привычке машинально отметила Франческа. У ног Никодимуса пристроились три кобольда, Шеннон стоял рядом. Все говорили.

– Сайрус, что произошло? – спросила Франческа как можно тише. Его губы беззвучно зашевелились. – Я тебя не слышу, – прошептала она. – Я оглохла.

Сайрус обернулся к Никодимусу. Все взгляды вдруг сосредоточились на Франческе. Шеннон, подойдя, протянул ей золотую фразу. «Вы ранены?» – перевела она.

– Нет.

Тогда Шеннон вручил ей целый абзац. «Вас схватил Саванный Скиталец. Никодимус видел, как между ним и вами что-то мелькнуло, прежде чем он до вас добрался. Мы опасаемся, что эта тварь как-то на вас воздействовала».

– Со мной все в порядке, – заверила Франческа. – Если не считать временной глухоты.

Шеннон что-то произнес встревоженно.

– Что?

Помедлив, он протянул ей еще фразу. «Мы не уверены, что временной».

Франческа выпрямилась.

– Почему?

«В присутствии Скитальца оглохли все, кроме Никодимуса, но у нас слух уже восстановился. Может быть, у вас имеются еще симптомы?»

«Никаких», – написала она в ответ и поднялась на дрожащие ноги.

– Все хорошо, – произнесла она вслух.

Перед ней вырос Никодимус, на лице которого читалось подобие сочувствия и жалости.

– Я же сказала, все в порядке! – вскипела Франческа.

Никодимус с Сайрусом вздрогнули. Видимо, громковато вышло. Теперь рядом оказался Сайрус. Что они все уставились на нее, как на покалеченную собаку?

– Не надо… – понизила голос Франческа. – Оставьте меня в покое.

Но Сайрус с Шенноном, наоборот, подошли еще ближе, переговариваясь между собой, а Никодимус заглянул ей в глаза – словно ища там что-то. Франческа посмотрела умоляюще, он понял и отвел взгляд. К нему обернулся сперва Шеннон, потом Сайрус. Кажется, спорят. Шеннон шагнул к Никодимусу, Сайрус коснулся Франческиной щеки и быстро зашевелил губами.

– Я не слышу! – огрызнулась она, и глаза вновь защипало от слез.

Сайрус вопросительно изогнул брови. Владея лишь сарсайей, он не мог воспользоваться ни другими магическими языками, ни общим, чтобы переписываться рунами. Кажется, снова что-то говорит. Он потянулся к ней, но Франческа отдернула руку.

– Проклятье, я тебя не слышу! – рявкнула она и отошла на другой край волшебного круга. К счастью, Сайрус за ней не потащился.

Избавившись наконец от жалостливых взглядов, Франческа всей душой понадеялась, что никогда не заставляла пациентов чувствовать себя так, как только что заставили ее. Перед глазами замелькали изощренные способы довести до сведения этих мужчин – нет, всех мужчин на свете! – что понимания Всевышний им отмерил не больше, чем котлу с кипящим клеем.

Слезы вдруг вновь хлынули потоком, а руки задрожали. Франческа сосредоточилась на том, чтобы унять прерывистое дыхание и судорожные всхлипы. Ее пугало и унижало, что она не чувствует, слышна ли ее истерика остальным. Постепенно дыхание успокоилось, и Франческа занялась слухом. Точнее, его отсутствием.