Напрягаясь изо всех сил, она постаралась разобрать хотя бы шепот. Тщетно. Даже не тишина, просто ни-че-го. Она щелкнула пальцами у самого уха. Снова ничего. Она постучала по выпирающим за ушами косточкам – удары ощутила, а отдающую в череп легкую вибрацию – нет.

Тогда, вздохнув поглубже, Франческа принялась вспоминать, когда что-то слышала последний раз. Наверное, еще вечером? Или когда вставала в туалет? Но почему-то с той поры никаких звуков не припоминается. Зато она точно говорила с Сайрусом до того, как заснуть, значит, воспринимала его голос. И все равно, как она ни старалась, вспомнить сам голос не получалось. Слова – да, все до единого, но не звучание. Они вставали перед глазами, будто написанные.

Руки затряслись сильнее – Франческа поняла, что не может произнести про себя ни одного слова. Ее зовут Франческа, но как это звучит?

– Сайрус, – выговорила она на пробу. – Никодимус.

Оба кинулись к ней почти бегом. Следом за ними плелся Шеннон.

– Я не помню звуков, – попыталась объяснить Франческа, осознавая одновременно, что машинально воспроизводит движения речевых органов – рта, языка, губ, гортани, – но тон, тембр, частота звуковых колебаний для нее загадка.

Шеннон, шагнув из-за спины Сайруса, протянул Франческе золотую фразу. «Что вы хотите сказать?»

Франческа откашлялась.

– Что Саванный Скиталец лишил меня не только слуха. Или вовсе не лишал слуха. Он изменил часть моего сознания, отвечающую за восприятие и обработку звука.

Мужчины переглянулись в растерянности.

– Только этим я могу объяснить, почему не помню и не могу воспроизвести мысленно ни одного…

Шеннон перебил ее очередной рунной фразой: «Простите, магистра, ничего не разобрать».

Франческа озадаченно вчитывалась в золотые руны, пока не похолодела от страшного осознания: ее расстроенный голосовой инструмент издает вместо слов неразборчивую какофонию. В отчаянии она сжалась в комок и принялась раскачиваться, но вокруг нее тут же сомкнулось кольцо надежных рук Сайруса. Так она просидела довольно долго. Когда Франческа наконец подняла голову, то увидела Никодимуса, устроившегося на почтительном расстоянии. И снова пришло умиротворение, возникающее после истерики, а с ним разгадка, откуда взялось сочувствие в зеленых глазах. Теперь она такая же ущербная, как и он.

Франческа написала целый абзац об утрате ею способности воспринимать, извлекать из памяти и представлять себе звук и метнула получившееся заклинание в Никодимуса. Тот отскочил, как от огня, но абзац тотчас заарканила тоненькая серебряная фраза и притянула в раскрытую ладонь Шеннона. Старик принялся зачитывать вслух.

Остальные двое посмотрели на Франческу – Сайрус с жалостью, Никодимус с горечью и мукой, словно острее почувствовал собственную неполноценность. Они о чем-то посовещались между собой, потом Шеннон написал ответ и передал Франческе. «Видимо, Скиталец забрал часть вашего сознания, как Тайфон забрал способности Никодимуса к чарописанию. Мы отвоюем и его, когда отловим чудовище».

«Отловим?»

«Никодимус ранил Скитальца. Назвав его подлинное имя, он сумел избегнуть его воздействия, однако мог сражаться с ним лишь в лесном полумраке, а чудовище сбежало на яркое солнце. Мы не знаем почему, но обратно в город оно не стремится. Кинулось на север, в саванну».

Франческа озадаченно наморщила лоб. «Как мы его отыщем? Саванне нет конца и края, даже к северу».

Выслушав зачитанные Шенноном вслух руны, Сайрус взял Франческу за руку и что-то произнес. Франческа вопросительно посмотрела на Шеннона. «Яш с Кремнем отведут Сайруса к ветряному маршалу просить о помощи», – написал тот.

Франческа покачала головой. «Мой слух не стоит таких жертв».

«Ваш слух не единственная потеря. Скиталец убил Изгаря и Шлака. Они были братьями. Шлак кинулся на разрубившее Изгаря чудовище».

Франческа в ужасе зажала рот рукой. За собственными переживаниями и истериками она совсем забыла замеченные среди руин тела убитых кобольдов.

«Кроме того, пропал ковчег Боанн, – прочитала она очередное послание от Шеннона. – Видимо, его забрал Скиталец. Мы не знаем, как он на нас вышел. Предположительно, это связано с гибелью Дейдре и остаточными узами между ней и ковчегом. Но теперь чудовище ранено. Если Никодимус отловит его ночью, велик шанс, что Тайфон лишится одного из своих драконов».

Франческа помрачнела. Совсем забыла, что ей предстоит каким-то чудом обезвредить капкан, расставляемый демоном с помощью пока неизвестного второго дракона. Учитывая потерю слуха, маловероятно, что от нее теперь будет хоть капля пользы. Какая уж тут помощь Никодимусу в борьбе с таким кошмаром, как Саванный Скиталец…

Однако она посмотрела на Сайруса и кивнула. Тот что-то произнес. Шеннон перевел: «Просит вас не беспокоиться. Обещает, что мы обязательно вернем ваш слух».

Франческа мотнула головой. «Передайте ему, что со мной все в порядке. И пусть будет осторожен».

«Он обещает», – написал Шеннон, переговорив с Сайрусом. Дождавшись, пока Франческа прочтет, Сайрус взял ее за руки и поцеловал в щеку. Она, опустив голову, сжала его ладонь. Перекинувшись парой слов с Никодимусом и Шенноном, Сайрус удалился в лес с Яшем и Кремнем.

После его ухода Франческа, велев себе не раскисать, встала и пошла осматривать Жилу. В грудную клетку уже успело просочиться немного воздуха. Выпустив его отработанным приемом, Франческа обнадеживающе похлопала кобольда по плечу и направилась к разоренному лагерю.

Никодимус с Шенноном обыскивали развалины. Тела погибших кобольдов, Изгаря и Шлака, лежали в тени, укрытые одеялами. Постояв рядом, Франческа вознесла короткую молитву Создателю и только на середине спохватилась – а молятся ли Создателю кобольды?

Закончив, она повернулась к Никодимусу с Шенноном, которые разбирали останки лабаза. На плече старика примостилась служившая ему глазами Азура. Скорби на лицах не наблюдалось, только напряжение. Их товарищи и прежде гибли от руки Скитальца, это всего лишь битва в непрекращающейся войне.

Проходя мимо разрушенной хижины, Франческа заметила на земле черепаховый гребень. Один из тонких зубчиков отломан, но остальные по-прежнему крепкие и отполированные.

Франческа ощупала косу – наполовину растрепалась. Она не причесывалась уже… Боже всевышний, с тех самых пор, как Дейдре умерла на ее операционном столе. Всего два дня прошло, а кажется, что вечность.

Усевшись на бревно, Франческа перекинула косу на грудь. Раньше она часто напевала себе под нос за расчесыванием – народную песню о вдовице, которая ждет, когда закончится долгая засуха в Северном Остроземье. Слова она помнила отчетливо, но мелодия и звуки стерлись начисто. С упавшим сердцем Франческа осознала, что и музыка для нее теперь абстрактное понятие.

Она принялась расчесывать косу. Волосы, единственная ее гордость, ложились на плечи густыми волнами, сияя, словно темное полированное дерево, и притягивая взгляд. Франческа привыкла собирать их в косу, чтобы не дразнить пациентов-мужчин.

Причесавшись, она ненадолго задержала гребень в руке и провела пальцем по щербине на месте отломанного зубчика. И только тогда почувствовала неладное.

Такие гребни делались лишь на Иксонском архипелаге, в том числе и в Порту Милость, где Франческа почти десять лет изучала целительство. Однако сейчас из памяти не удавалось выудить ни единого виденного там черепахового гребня. Цепенея, Франческа поняла, что не может представить ни сам Порт Милость, ни целительскую академию.

Мысли ее снова обратились к песне, под которую ее расчесывала мать. Франческа знала слова, знала, что матушка всегда напевала во время расчесывания, однако не помнила ни прикосновения гребня к своим волосам, ни матушкиного лица… вообще ничего связанного с отчим домом. Словно прочитала о собственной жизни в мемуарах, а не прожила сама.

У Франчески оборвалось сердце от ужасной догадки.

Обернувшись на разрушенный лабаз, она встретилась взглядом с Никодимусом, волокущим бревно. Тот мгновенно отвел глаза. Франческа замерла, осознавая, что он все это время смотрел на нее – то есть, скорее всего, на водопад ее волос, – и едва не улыбнулась при этой мысли, но все снова затмило то, другое, страшное.

– Никодимус! – позвала она, надеясь, что разборчиво. – Шеннон!

Руны Франческа, после секундного раздумья, вручила все-таки Шеннону. Тот зачитал их вслух, и лицо Никодимуса исказилось, будто от резкой боли.

«Скиталец украл все воспоминания о моей жизни до переезда в Авил».