Борис Акимов
Предчувствие беды. Роман-фантазия
Памяти Полины
Придумать ведь вообще ничего нельзя.
Александр Генис
Все упомянутые в этой книге лица, идеологии, города и страны совершенно реальны: они либо существовали, либо могли существовать, если бы история повернулась иначе. Этого нельзя сказать об описанных в этой книге событиях: все они, как и биографии и поступки героев, вымышлены от начала до конца.
Часть первая
Глава 1
— Господа, просыпайтесь — граница. — Голос проводницы из небольшого динамика над дверью купе звучал мягко, сквозь тихую музыку. Андрей открыл глаза. Музыка становилась все громче и ритмичнее, сон быстро рассеивался, несмотря на темноту за окном.
«Типичные штучки психологов, — подумал весело Андрей, — получили, небось, немалые деньги за разработку методики приятного пробуждения в поездах».
Несмотря на выпитое накануне, голова была совершенно ясная: выспался он прекрасно. Двухместное купе было просторным, над дверью медленно наливался светом плафон, и Андрей увидел, что его попутчик, с которым он вчера вечером успел только поздороваться, уже проснулся, и не только проснулся, но и сидит полностью одетый на аккуратно застеленной полке. Он был в темно-сером костюме и при галстуке, но почему-то сразу было понятно, что попутчик — военный. Что-то в стрижке? В сдержанности движений?
— Доброе утро, сударь, — поздоровался попутчик. — Как спали?
— Спасибо, полковник, отлично, — ответил Андрей, спуская ноги с полки и протягивая руку к висевшим на вешалке брюкам.
— Я не мешаю вам? — спросил попутчик, пропуская «полковника» мимо ушей и вставая. — Вы одевайтесь, я пока выйду.
— Благодарю вас, — искренне сказал Андрей, который терпеть не мог одеваться при посторонних, и улыбнулся: кажется, с полковником он угадал.
Одевшись, пошел умываться и вернулся, как раз когда проводница зажигала в купе верхний свет и опускала глухие шторы из черного пластика — пассажирам поезда Петербург — Москва не положено было глазеть по сторонам в приграничной зоне. Андрей знал, что эта приграничная зона продлится почти до самой Москвы. Кто-то из знакомых рассказывал ему, что однажды ехал в «западном» поезде (восточники ездили на них неохотно: дешевле, конечно, но грязновато), и у него в купе эта шторка слегка прорвалась («ну ты знаешь, у них же там вообще ничего не работает толком, даже служба безопасности»), и он, выглянув в щелочку, сумел рассмотреть бетонные заборы с колючей проволокой, а за ними — бесконечные ряды танков, тысячи и тысячи танков, и еще какие-то низкие строения, бараки, или, как их там, пакгаузы. В общем, ужас. Знакомый говорил, что на рассвете это производит особо сильное впечатление, но Андрей всегда ездил в «восточных» поездах, у него в купе шторка не ломалась и закрывалась наглухо.
Потом они с попутчиком пили вполне приличный кофе, принесенный проводником, и слушали, как поезд сначала замедлил ход, потом остановился, потом в коридоре раздались мужские голоса, и в купе заглянул пограничник в темно-зеленой форме.
— Документы, пожалуйста, — сказал он, оглядев обоих сидящих.
Андрей протянул ему свой бордовый паспорт гражданина Российской Демократической Республики, попутчик — зеленый, с орлом, паспорт гражданина Российской Народной Республики. На Андреев паспорт пограничник едва взглянул, а зеленый взял, пролистал очень внимательно, сверил мгновенным взглядом фотографию с оригиналом, что-то сложил в уме, вернул паспорт и, козырнув, вышел из купе.
Потянулись минуты, заполнить которые было совершенно нечем. Андрей взял со столика купленную накануне книгу, открыл, прочел первую фразу: «Официальная дата начала Второй мировой войны — 30 мая 1936 года, однако в действительности, как известно, война началась раньше…», поднял глаза, поймал пристальный взгляд попутчика, почувствовал неловкость — нехорошо, надо поговорить. Попутчик тоже молчал, но, кажется, никакой неловкости не испытывал. Андрей закрыл книгу и сунул под подушку.
Поезд дернулся, прошел метров триста и снова остановился.
— Сейчас колеса начнут менять, — вспомнил Андрей, который, хотя и ездил в Москву довольно часто, почему-то всегда забывал об этой процедуре. — Под вашу колею.
— Да, — усмехнулся попутчик. — Все из-за нелепого упрямства вашего правительства. И зачем вы перешли на стандартную европейскую…
— Кто-то говорил мне, — вежливо улыбнулся в ответ Андрей, — что это как раз ваше правительство не хочет менять рельсы под евростандарт. Что будто бы ваших это вполне устраивает.
— Ерунда, — отрезал попутчик. — С чего бы это?
Помолчали. Каждый понимал с чего, но развивать эту тему ни тому, ни другому не хотелось.
За занавешенным окном послышался приглушенный рев мощных двигателей, вагон качнулся и явственно стал приподниматься. Еще какие-то звуки, голоса, металлическое звяканье — покатили колеса, снова толчок. Поезд медленно тронулся и прополз метров пятьсот, потом снова остановился, и снаружи раздались громкие мужские голоса, залаяла собака, по крыше вагона пробежали ноги в тяжелых сапогах, в коридоре тоже послышался топот.
— А вот и ваши, — сказал Андрей и взял лежавший на столе паспорт.
В раскрытой двери появился пограничник, на этот раз в серой форме, и, оглядев сидящих, сказал:
— Ваши документы!
Теперь все было ровно наоборот: на зеленый паспорт пограничник едва взглянул, зато бордовый изучил придирчиво, рассматривал визы, сверял фотографию с оригиналом, щурясь на свет на водяные знаки. За его плечом уже маячил таможенник.
— Запрещенные к провозу предметы? — спросил таможенник. — Иностранная валюта, иные ценности, алкоголь, печатные издания?
— Я всего на несколько дней, — сказал Андрей, — у меня только вот эта сумка.
Попутчик молчал.
— Откройте! — приказал таможенник.
Андрей, чертыхнувшись про себя, вытащил сумку из-под койки, поставил на одеяло, расстегнул молнию.
— Выньте верхний ряд предметов!
На свет появился блок сигарет, рубашка, джинсы, пара носков…
— Достаточно! — сказал таможенник. — Всем выйти из купе.
Андрей с попутчиком вышли в коридор, а таможенник ловко осмотрел купе, заглянул, подпрыгнув, на багажную полку, присев, глянул под койки, приподнял обе постели и, закончив осмотр и козырнув, пошел в следующее купе.
— И что они всё ищут? — Андрей, возвращаясь в купе, постарался, чтобы это прозвучало как шутка, но совсем скрыть раздражение не сумел, и попутчик это его раздражение почувствовал.
— Да мало ли, — лениво протянул он, — мало ли от вас к нам всякой дряни возят? Вот у вас, например. Вы ведь с собой какую-то книгу везете?
— Историю Второй мировой войны, — сказал Андрей, — вполне невинное сочинение.
— Ну невинное или не очень — это вопрос точки зрения, — сказал попутчик. — Издана-то, небось, в Петербурге? И потом, если невинное — что же вы ее под подушку спрятали?
Андрей смутился, сунул руку под подушку, достал книгу, протянул попутчику:
— Да вот же, смотрите. Ничего тут нет.
— Могли конфисковать, — бросил попутчик. — Литература о Великой войне контролируется очень строго.
— Что же такого крамольного, позвольте узнать, можно написать про войну? — взъерошился Андрей. «Черт его знает, — мелькнуло в голове, — зачем он меня дурачит? И зачем я поддаюсь на эти разговоры?»
— Ну, — протянул попутчик, — например, можно написать клевету. Скажем, клевету на Германский рейх. Или на Харьковский процесс — мол, не так уж страшны были военные преступления Совдепии. Или можно, наоборот, попытаться обелить послевоенную политику так называемых демократий. Я вот тут у вас в Петербурге зашел в Дом книги, полистал одну брошюрку — так, знаете, за нее не только с поезда могут снять, а и гораздо похуже.
— Простите, — возразил Андрей. — Тут уж я специалист. Все документы давно опубликованы, никакой клеветы здесь сочинить невозможно. Все известно, каждый шаг и каждое слово каждой стороны. А вы действительно полковник?
— Пусть будет полковник, — отмахнулся попутчик. — Не в фактах дело, а в их осмыслении. Вот в этой вашей книжке — откройте-ка страницу, ну, скажем, семьдесят восьмую. Прочитайте первый абзац.
Андрей удивленно поднял брови, взял в руки книгу, открыл на указанном месте, побежал глазами по строчкам.
— Вслух, вслух читайте! — чуть повысил голос полковник.
«После окончания войны, — начал Андрей, — отношения между бывшими союзниками стали стремительно портиться. Попытки США, Англии и Франции убедить Германию сесть за стол переговоров, чтобы обсудить послевоенное демократическое устройство Европы в целом и России в частности, не удались: практически с осени 1938 года, после Тартуской конференции, на которой, как мы писали в предыдущей главе, произошел раздел СССР на оккупационные зоны, и до 1962 года, то есть до смерти Гитлера, никаких серьезных переговоров не проводилось. В разрушенной войной Европе властвовали две независимые воли, все более и более противостоявшие друг другу…»
— Ну вот, видите. — Полковник жестом остановил чтение. — Факты — да, действительно, Тартуская, как вы ее называете, конференция действительно прошла в Дерпте и действительно в 1938 году, а фюрер, — полковник иронически прищурился, — действительно умер в 1962-м. Но, кроме фактов, тут же все клевета!
