— Сначала он съездил за город, к Таисию…
Архимандрит Таисий настоятельствовал в Клоповском монастыре, который кормился от Москвы и держал там большое подворье. Потому никакого влияния в Новгороде у Таисия не было, и Настасья небрежно пожала плечами.
— Еще к кому?
— Еще к Олександре Курятнику. Средь слуг Курятника есть один, доносит… Хозяину оказали от государя честь: ныне Олександра — окольничий, чин изрядный.
Олександра Курятник, из великой новгородской семьи, стоявшей за Москву, был муж большой силы и твердого нрава. Когда малое время назад вече приговорило поставить низовских приспешников на поток, Олександра единственный из приговоренных не дал свою усадьбу ограбить: вооружил челядь, сам встал в броне у ворот — и отбился.
— И Олександра московский чин принял? — удивилась Настасья. — Поменял звание вольного новгородского боярина на придворное московское, притом даже не боярское? Может, наврал или перепутал твой человек?
— На’ряд ли… — совсем чуть-чуть скартавил безгубый. — Люди ’идели, как Олександр калеке катил кресло Легощей улицей, а лошади ехали сзади. Расстались лишь у Троицы.
— У Троицы? — прищурилась Каменная.
— Где житье Лошинских, — многозначительно прибавил Изосим.
Тогда, во время «потока», на усадьбу Курятника напал Иван Лошинский, Марфин брат, и теперь Олександра Курятник, должно быть, решил показать своему врагу, что впредь находится под защитой московского государя.
Не в те окошки стучишься, Семен Никитич, мысленно усмехнулась Григориева. Ни Клоповский архимандрит, ни Олександра Курятник твоему зубастому волку лаз в овчарню не откроют.
— Ладно, иди.
Но Изосим медлил.
— Или не всё сказал?
Красивые глаза над мерцающей маской скосились на дверь. Подслушивать тут было некому, но Изосим любил осторожность.
— Я лучше на ухо…
Чуть не касаясь тонким серебряным носом ее щеки, зашелестел.
Один раз Настасья вставила вопрос:
— Откуда он у тебя?
— Когда у Горшениных сидели и долго ждали, что жены решат… Гляжу, торчит из-за кушака. Ну и стянул, — пояснил Изосим чуть громче. Опять оглянулся и дальше уже говорил только шепотом.
Дослушав, Настасья подумала-подумала — и одобрила.
— Дело говоришь. Исполни.
Двор Олександры Курятника стоял на стыке двух великих новгородских улиц — Легощей и Чудинцевой, в самой середке Софийской стороны. С вечера пошел крупный чистый снег, первый в эту зиму, и к ночи превратил город в подобие огромной шашечной доски: крыши, дворы, мостовые сделались белыми, стены и заборы остались черными.
На заостренный конец одного из бревен курятниковского частокола с захлестом легла петля, брошенная с пустой улицы. По натянутой веревке быстро, без усилия поднялась легкая тень.
До приезда великого князя Курятник для ночного обережения ставил тройную охрану, но теперь опасаться врагов перестал, и во дворе перед воротами похаживал всего один сонный сторож в длинной дохе. Соскользнувшую с тына фигуру он не заметил.
Темной стороной, вдоль конюшни, тень перебежала к терему и завернула за угол. Пухлый снег не скрипел.
Человек, задрав голову, пересчитал окна верхнего житья, выбрал нужное. Закрутил над головой веревкой с крюком, кинул.
Негромко хрустнуло, лязгнуло. Железный конец с первой же попытки зацепился за наличник.
С пол-минуты человек был неподвижен — прислушивался, не проснулся ли кто от стука. Но час был поздний, глухой. Дом крепко спал.
Спал и хозяин, откинув соболье покрывало. В натопленной комнате было жарко. Рот в обрамлении густой бороды был приоткрыт и улыбался. Новоиспеченному окольничему снилось что-то приятное.
Окно открылось не в спальне, а в соседнем мытном чулане. Там из стены торчала бронзовая трубка с затычкой — если вынуть, польется вода, а в полу, под круглой крышкой, была дыра — справлять нужду. В богатых новгородских домах текучая вода и поганые стоки были не в диковину.
Верхолаз с подоконника не ступил на дощатый пол, а нырнул головой вниз, мягко, бесшумно перевернулся, сел на корточки и дальше пополз на коленях, так же беззвучно.
Дверь в спальню открывал долго, по вершочку. Зато получилось тихо.
Конец ознакомительного фрагмента