— Вот как, и где он?

— В трактире, ждет, пока разыщу я вас.

…Волков сразу понял, кто перед ним, — понял с первого взгляда. Большой берет, видавший виды и давно уже без перьев. Широкие «резаные» штаны на яркой подкладке, чулки штопаные, ветхая, некогда яркая куртка и стоптанные башмаки. Меч.

А на лице от вмятой правой скулы, через всю щеку до уха — длинный, глубокий, старый шрам.

Землемер поклонился, не снимая берета. Кавалер кланяться не стал, пальцем постучал себя по правой скуле, намекая на собеседника, и спросил:

— Пика?

— Именно так, господин.

— Вы из ландскнехтов?

— Имел честь стоять под знаменами императора, — не без гордости отвечал землемер.

— Были на юге?

— Четыре компании на юге, одна компания на севере против еретиков и одна здесь, в предгорьях, против горной сволочи.

Волков улыбнулся: землемер, как и он сам, не любил горцев, это было хорошо, мелочь, казалась бы, но хорошая мелочь.

— Десять компаний на юге и пять против еретиков на севере, — представился он, протягивая руку. — Меня зовут кавалер Фолькоф.

Землемер пожал его руку крепко, как положено солдату, и ответил:

— Карпорал Южной роты Ребенрее, Стефан Куртц. — И добавил: — Карпорал, правда, уже в прошлом.

— Ничего подобного, — сказал Волков, увлекая его к столу, — прошлых карпоралов не бывает. Рассказывайте, где бывали?

Они уселись за стол, заказали пива и, пока его еще не принесли, стали говорить. Как это ни странно, но война связывает мужчин как ничто другое. Казалось бы, они совсем незнакомы, но тут же начали вспоминать, где были, в каких осадах и сражениях учувствовали, под знаменами каких командиров стояли. Радовались, когда оказывалось, что в какой-то стычке были под знаменем одного командира. И все, им этого было достаточно, чтобы проникнуться друг к другу уважением и симпатией. К концу второй кружки пива они наговорились о прошлом и перешли к делу.

— Ну, расскажите, что там у меня за земля? — спросил Волков. — Канцлер говорил, что она нехороша.

— Предгорья, кавалер. И не те предгорья, что будут за рекой, у чертовых горцев, где сплошные луга, а плохие предгорья. — Землемер достал карту и разложил ее на столе. — Вот, — он ткнул пальцем, — с востока и юга у вас река Марта, весь восток ваших владений — это низина, там Марта разливается по весне, а болота не высыхают до конца лета.

— Так, ну а на западе что у меня? — мрачно глядел на карту Волков.

— А на западе все как раз наоборот, тут начинаются холмы. — Куртц снова показывал, воя пальцем по карте. — Земля, честно говоря, дрянь, холмы, камень…

— Камень? — переспросил кавалер.

— Да, камень, скала по кускам из земли прет промеж холмов. Так горы начинаются. Леса почти нет, порубили весь, что был, а вот кустов просто много, все кустом заросло от севера и до самого юга. Вернее, лес есть у вас, немного, у самой реки. Но там, я вам покажу границу, не весь ваш лес, вот здесь. — Он постучал ногтем по карте. — В изгибе реки, часть земли принадлежит не вам, хотя она и на вашей стороне.

— А кому она принадлежит?

— Кантону Брегген. Вашим соседям с юга.

— Еретикам? — спросил Волков.

— Чертовым еретикам, — уточнил въедливый землемер, — правда, они еретики на две трети, но и те, что не еретики, а нашей веры, не сильно лучше: такие же горные свиньи.

Он посмеялись, и Куртц продолжил:

— Так что не вздумайте рубить их лес, даже если он на вашей стороне реки.

— Так, — сказал Волков невесело, — а чем же мне жить на этой земле? Пашни-то у меня есть?

— Пашни есть, — оживился землемер, — прокормиться сможете, но не так чтобы жирно. Вот тут, тут, тут, и еще здесь. — Он тыкал пальцем в карту. — Пашни у вас тридцать тысяч десятин, а может, и больше. Не исключено, что тут пахать будет можно, если вода сойдет. Я нечасто у вас там бывал.

— Тридцать тысяч? — Настроение кавалера сразу улучшилось. Это была огромная территория. — Точно есть тридцать тысяч?

— Думаю, больше, я не знаю сколько, но точно больше, земля-то у вас огромная. На коне за день едва объехать. Вот только… — Куртц замялся.

— Ну? — поторопил его кавалер.

— Земля ваша дрянь. Суглинок, камень, низины болотистые.

— Так можно там пахать или нет? — начал раздражаться Волков.

— Можно, конечно, можно, мужики как-то там у вас живут. Только вот пшеница, я слышал, там не растет. Рожь.

— И ничего, — вдруг из-за спины заговорил Ёган. Волков и Куртц даже не заметили, как он подошел. — Ничего, господин, была бы землица, а мы и на ржи разживемся.

— Так рожь дешевле пшеницы раза в два, — прикинул кавалер.

— Раза в три, — уточнил Ёган, — и ничего, господин, что-нибудь придумаем.

Оптимизм Ёгана Волкову понравился. Авось знает, что говорит, всю жизнь в мужиках на земле прожил. И тут он вспомнил:

— А мужики-то там у меня есть? Сколько мужиков у меня? Канцлер мне не сказал.

— До войны с еретиками были мужики, а после войны, да после чумы так оскудела земелька ваша, — сознался землемер. — Мало людей там.

— И сколько там людей у меня? — Кавалер хотел слышать цифры.

— Это когда же было… — задумался Куртц, глаза к потолку поднял. — Кажись, года три назад, я нового господина туда возил, так было тогда там… Кажется, дворов двадцать. Да, где-то так. Двадцать.

— Двадцать дворов? — вырвалось у пораженного Волкова. — На такую огромную землю — двадцать дворов?

— Так скажите спасибо, что по уговору с императором кантоны прекратили принимать беглых мужиков, не то и двадцати не было бы, — резонно заметил Куртц, — да и подумайте сами, две войны через вашу землю прокатились, откуда люду взяться.

Кавалер помолчал, обдумывая что-то, и сказал:

— Ладно, можете мне дать эту карту? Поеду, погляжу завтра, что там у меня за земля с мужиками. Погляжу, чем меня герцог облагодетельствовал.

— Карту я вам дам, только поеду я с вами, — произнес Куртц.

— Со мной поедете? — удивился Волков.

— По специальному эдикту императора я как землемер должен указать вам точно границы владений ваших, если они являются границами империи, чтобы вы ненужными распрями с соседями из-за клочка земли не учинили лишней войны.

— Вот как? Хорошо. Когда выезжаем? — спросил кавалер.

— Поутру, до утренней службы и поедем. Чтобы к обеду в Эшбахте быть.

— Со мною пешие будут и обоз, — сказал Волков.

— Ах вот как, тогда соберемся до рассвета. На рассвете как ворота откроют, так и тронемся, — отвечал землемер.

На том и порешили.

* * *

…Агнес вся горела нетерпением, она так хотела поскорее начать читать книгу, что не шла, а почти бежала, — а эта корова, что тащила фолиант, скулила, что не поспевает за ней, и просила госпожу идти помедленнее. Агнес только злилась сильнее и прибавляла шаг, в то же время оборачиваясь и ласково улыбаясь служанке. Уж она ей задаст, когда они придут домой. Все ей припомнит, и это нытье тоже.

Благо трактир был недалеко, и скоро они оказались там.

Господин ее сидел, пил пиво с каким-то мрачным мужем с видавшей виды физиономией. Так она им и не кивнула даже, побежала бегом вверх по ступеням к себе в покои. Корова служанка еще шла по лестнице, когда Агнес сама скинула с себя платье, туфли, гребень вытащила и шарф сняла, волосы распустив. Все успела, пока Астрид шла в покои. И служанка, ни слова не сказав, плюхнулась на стул отдышаться. А книгу небрежно кинула на комод перед этим.

И это небрежение Агнес отметила, сама встала к зеркалу, начала себе волосы чесать. Сама! Дуру дебелую не попросив, а та и рада была, сидела на стуле, красная вся, и махала на себя рукой для прохлады.

— Расселась чего? — уже начала выходить из себя Агнес.

— Ох, госпожа, дайте дух перевести, помру иначе.

Нет, не такой сначала показалась ей служанка, когда нанимала ее Агнес. Сначала девушка думала, что та из хорошего дома. Раз грамоте обучена, так и говорить может, как господа говорят, ан нет, купчиха, причем из низких. Из бюргеров, а может быть, и из мужиков, что в город подались да на торговлишке какой-то и разжирели.

— Не сиди, иди в кухню сходи, вели вина мне принести хорошего, и окорок, и булок. И чтобы булки на масле были, с орехами.

— Ой, да дайте вы мне дух перевести, — нагло, даже с раздражением заявила Астрид.

— Иди! — заорала Агнес так, что в соседних комнатах и в коридоре было слышно. Так, что притихли все, кто слышал, и дальше прислушивались, пытаясь понять, что это было.

— Чего вы горланите? — все еще нагло спросила служанка, но со стула встала. — Схожу я. Господи, орут как резаные, чего орать-то…

И вышла.

Последние слова говорила она тихо, почти себе под нос, да не знала девица, что когда Агнес взволнована, то слышит она лучше, чем кошка, она и шорох мыши за стеной услышит, не то что слова дерзкие.