Глава 6

Ни секунды Волков не сомневался, что мошенник ему врет. А тот не отступал, делал серьезное лицо и говорил:

— Господин хороший, да как же так: наели, напили и теперь платить не хотите.

— Талер сорок два крейцера? — в который раз спрашивал кавалер. — Что ж мы ели у тебя? Чего в твоей дыре можно наесть на талер и сорок два крейцера?

— Так вы пили много, руки устали вам вино носить, вы-то ушли, а ваши дружки да гости требовали и требовали вина. Едва к утру разошлись. У меня уже спину ломит, а ваши все кричат: трактирщик, вина тащи. И вино все лучшее просят. А я им говорю: господа, ночь на дворе, вы за выпитое еще не заплатили, а они угрожать, звали меня по-скверному и всё требовали вина. А я людишек-то своих отпустил и носил вино сам, а у меня спина болит, думаете, моей спине полезно в погреб и обратно по десять раз за ночь лазить. У меня спина…

— Заткнись ты со своей спиной, — морщился Волков, закрывая глаза ладонью. Его не отпускало ощущение, что голова вот-вот лопнет. — Вино твое — дрянь, от него помереть можно. Не может оно столько стоить.

Он зажмуривается. А глаза у него все равно болят. Лучше бы пиво вчера пили, и голова бы не так болела, и денег этот мошенник просил бы в два раза меньше.

Вошел Ёган, бесцеремонно отодвинул трактирщика и поставил пред господином чашку с густым супом и кружку.

— Ешьте, поможет, — обещал он и пояснил: — Похлебка, говядина с чечевицей и пиво. Враз оживете.

Волков нехотя взял ложку.

— Господин хороший, — загнусавил трактирщик, — ну так как же насчет талера и сорока двух крейцеров?

— Заплачу, уйди, — простонал Волков.

А Ёган стал выпихивать трактирщика из комнаты, приговаривая:

— Иди, дядя, иди, не доводи до греха, хозяин мой добрый-добрый, а осерчает — так даст, что голова прочь отлетит.

— А деньги? — ныл трактирщик.

— Будут тебе деньги, потом, иди пока что.

Выпроводив трактирщика, Ёган запер дверь, подошел к столу и сказал со знанием дела:

— Вы похлебку-то кушайте и пиво пейте, иначе не отпустит.

— А кто у меня был ночью? — спросил кавалер и, собравшись с силами, сделал два больших глотка из кружки.

— Был? У вас? — удивился Ёган.

Но так фальшиво, что Волков сразу заподозрил неладное. Хоть и больной, но все видит.

— Наблевано возле кровати, — произнес Волков.

— Так, может, это вы, — говорил Ёган, стараясь не смотреть на кавалера.

А тот так и сверлил слугу больными глазами. И ведь не отвернется, не поморщится, так и смотрит. Глаз не отводит.

— Кому ж, кроме вас, — добавил Ёган нерешительно.

— Дурак! — рявкнул господин и тут же поморщился от приступа боли в голове. Переждав ее, продолжил: — Дурак! Говорю, со мной такого не было с детства, как в лучниках пить начал, так не было такого. Говори, кто был у меня ночью?

— Может, Агнес была, — нехотя ответил слуга.

В это «может» Волков опять не поверил. Не умел Ёган врать.

— Агнес была тут ночью?

— Да, вроде, — сказал Ёган и начал подбирать с пола вещи господина.

Хоть и было ему тяжко, кавалер все же нашел в себе силы подняться, сразу отыскал кошель свой, достал из него ключ и двинулся к сундуку, переступая через наблеванное. Раскрыл сундук и только тогда успокоился, когда обнаружил шар на своем месте. Заодно и золотишко проверил. На глаз, так и оно было целым.

Пошел за стол, сел, еще выпил пива. А Ёган на него косится и вроде как даже доволен, чертяка, что господин волновался. Радуется про себя.

— Как пьян буду, — выдавил из себя Волков, — так до меня ее не пускай. Понял?

— Да попробуй ее не пусти, — кисло отвечал слуга.

— Бабы боишься? — заорал вдруг кавалер, опять поморщился от боли, но не унялся, и продолжил орать: — Да не бабы боишься, девки, что от тебя в половину будет.

— Да не баба она и не девка, сатана она злобная, — вдруг забубнил слуга, — и не я ее боюсь, а все ее боятся. Один вы, от глупой храбрости своей, ничего не боитесь, видно, всю боязнь вам на войнах вместе с головой отбили, и не видите, что она демоница злобная, ведьмища… Погубит она вас. Она же…

— Заткнись! — зашипел на него Волков и грохнул кулаком по столу. — Прикуси язык, дурак деревенский. Раскудахтался! Чтобы слов таких я не слышал. Сам подлец, трус, так хоть других не пугай. Пошел вон отсюда.

Ёган подошел к двери и упрямо произнес:

— Бедой от нее несет, как от падали тухлятиной. Вы, может, и принюхались уже, а другие-то чувствуют.

— Убирайся! — зло сказал Волков. — И язык свой прикуси.

Прежде чем выйти, слуга добавил:

— Господа офицеры вас с утра дожидаются. Сказать им что?

— Умываться неси, — все еще не по-доброму велел кавалер, — и одежду чистую.

То ли пиво подействовало, то ли похлебка, а может, и просто здоровье его крепкое, но через полчаса кавалер спустился вниз вполне бодрым и в чистой одежде.

Господа офицеры встали из-за стола, когда он пришел к ним. Брюнхвальд был зелен лицом, а Бертье грустно морщился, словно проглотил что-то невыносимо кислое. Только немолодой уже Рене был свеж и подтянут, словно и не пил вчера. Он и начал разговор после взаимных приветствий:

— Кавалер, поутру мы сказали своим людям, что вы им от щедрот своих передали все продовольствие, что есть у вас в обозе. Они были превелико рады, благодарят вас.

Волков этим словам ротмистра удивился. Он этого припомнить не мог. Неужто он отдал три телеги продовольствия за здорово живешь? Но удивился он про себя — все равно обратно ведь не попросишь. Поэтому продолжал слушать.

— И когда мы людям нашим сказали, что вы даете нам землю под дома бесплатно, — продолжал Арсибальдус Рене, — и обещаете помощь, наши люди собрались, поговорили и решили спросить вас, а не будет ли на вашей земле еще места и для них?

— Земля моя огромна, — ответил Волков, поразмыслив. Вообще-то он был не против, чтобы хорошие солдаты поселились в его владениях. Вот только… — Но сколько их? Если много, я вряд ли…

— Порядочно, — сказал Рене. — Те солдаты, что имеют семьи и дома, решили идти к себе, воевать вроде никто из здешних господ не собирается, работы нам нет, а те, кому идти некуда, просят у вас дозволения жить на вашей земле.

— Так сколько же их, сколько? — не мог понять Волков.

— Сто двадцать шесть человек, — проговорил Рене и тут же, словно испугавшись такой большой цифры, стал Волкова заверять: — Люди все очень хорошие. Послушные, смирные, лодырей и воров мы никогда не держали, — он кивнул на Бертье, — Гаэтан не даст соврать. И солдаты крепкие, арбалетчики есть и аркебузиры.

Сто двадцать человек солдат?! Нет, нет и еще раз нет! Это пусть господа ротмистры кому другому про смирных и послушных солдат говорят, но уж точно не ему. Волков знал, что смирение и кротость солдат длятся совсем недолго. Тяжело быть кротким, когда тебе хочется есть, а нечего, и когда у тебя на поясе тесак, которым ты умеешь — и, главное, не боишься — пользоваться.

Он прекрасно помнил свою молодость, и как на юге солдаты из его баталии, взбешенные трехмесячным отсутствием жалованья, на алебарды подняли собственного капитана, про которого думали, что он зажимал их деньги. Да еще отрубили пальцы сержанту, что пытался их остановить. Капитана раздели и бросили в канаву собакам. Его палатку и личные телеги разграбили. Денег, правда, не нашли, но не сильно расстроились, тут же выбрали из ротмистров нового капитана и нанялись служить новому господину.

Нет, столько ратных людей ему точно было не нужно, и он сказал:

— Я бы рад всех ваших людей взять себе в землю, да только сказали мне, что земля моя скудна, и помочь я ничем им не смогу. Не смогу дать им ни ремесла, ни прокорма с земли. Если вам, господа, я обещал, что все что нужно для постройки дома вы возьмете из земли моей бесплатно, то на такую ораву мне может и не хватить.

— Так им ничего и не нужно, — почему-то обрадовался Рене, — они сами себе все соберут и соорудят, и инструмент у нас есть, и умение. Только дозволение жить на вашей земле надобно.

Волков глянул на других господ офицеров. Бертье, хоть и невесел был от болезни, согласно кивал, и Брюнхвальд вроде был не против. Ну как тут было отказать.

— Скажите людям своим, что я строг, — решил припугнуть он. — И шалостей в своей земле не допущу.

— Так все про то знают, — заверил его Арсибальдус Рене, — все знают, что нрав у вас нелегок. Но все знают, что вы добры и честны.

«Дурь какая-то, — подумал кавалер, — кто это думает, что я добр?»

Но иного ответа, как согласие, он дать уже не мог, Рене и Бертье откровенно радовались, и даже Карл Брюнхвальд улыбался.

— Скажите людям своим, что дозволю я жить им на своей земле, — произнес Волков, уже о дозволении своем сожалея.

И тут он понял, что господа кроме дозволения его ждут еще кое-чего, и крикнул лакею:

— Эй, человек, подавай сюда завтрак!

Все три ротмистра — и Рене, и Бертье, и Брюнхвальд — сразу оживились и обрадовались, услышав его слова.

Хоть он и поел похлебки, но от хорошего мягкого козьего сыра и меда не отказался, да и от яиц с белым хлебом тоже, и господа офицеры не отставали. Болезнь болезнью, а в дорогу нужно поесть.