— Я велел кинуть меч в самый глубокий подвал, а пару лет назад подвал затопило, — сказал Гертцог. — Похоже, клинок разъела ржа.

У Бершада желчь подступила к самому горлу, в глазах мутилось, мысли путались. Он представил себе, как бросается к королю и вонзает ржавый клинок в его подлое сердце. Бершад готов был сорваться с места, но его остановило выражение лица Гертцога.

Король ухмылялся. Злорадно.

Нарочно подзуживал. Иначе и быть не может. Бершад снова посмотрел на гвардейцев, заметил пятерых с заряженными и взведенными арбалетами. Нет, раз уж он уцелел в схватках с драконами, то не намерен погибать из-за того, что не сдержал раздражения. Он подавил гнев, сжал рукоять так, что хрустнули костяшки пальцев, вложил клинок в ножны и прошипел сквозь зубы:

— И зачем ты мне его дал?

Королевская ухмылка исчезла. Гертцог откинулся на спинку кресла.

— Затем, что ты должен убить императора Баларии.

Бершад недоуменно поморщился. После безуспешных попыток вторгнуться в Альмиру балары закрыли границу. За последние тридцать лет ни один альмирец не прошел их легендарного таможенного досмотра, не говоря уже о том, чтобы посетить столицу Баларии, Бурз-аль-дун.

— Ты шутишь?

— А что, похоже? Если ты выполнишь мой приказ, то больше не будешь изгнанником.

Такого никогда еще не бывало. Изгнание, как и татуировки, было пожизненным.

— Почему ты жаждешь смерти императора?

— А тебе не все равно?

— Нет.

Бершад по опыту знал, что любое королевское предложение чревато непредсказуемыми последствиями, которые легко могут привести к гибели.

Гертцог закашлялся и тяжело сглотнул:

— Знаешь, о чем думают старики перед смертью?

— Нет, не знаю. Как видишь, я покамест полон сил и молодецкого задора.

— О семье, — сказал Гертцог. — А император Баларии умыкнул у меня половину.

— Как это?

— Балары решили открыть границы. Два месяца назад император приехал с посольством в Незатопимую Гавань, чтобы заключить новое торговое соглашение. А после его отъезда выяснилось, что он похитил мою дочь.

Бершад невольно напрягся:

— Эшлин?

— Нет, — поморщился Гертцог. — Принцессу Каиру.

Каира была младшей сестрой Эшлин.

— Похитил?

— Ну не сама же она с ним уехала! Ей всего пятнадцать. Эти мерзавцы, поклоняющиеся шестеренкам, не смогли завоевать мои владения и в отместку умыкнули мою дочь. Я этого не потерплю! — Стукнув кулаком по столу, Гертцог уставился на свою испещренную шрамами руку и чуть спокойнее произнес: — Мужчина обязан защищать своих родных, иначе он и не мужчина вовсе.

Бершад оглядел гвардейцев в зале, пытаясь сообразить, как они отнеслись к такому проявлению слабости. Лица воинов не дрогнули. Король явно с пристрастием отбирал свою свиту — простой солдат недолго хранил бы такое в тайне.

— Да, это ты здорово облажался.

Гертцог выпрямился на кресле и помрачнел.

— Верни Каиру домой, — грозно прорычал он. — И убей императора Мерсера Домициана.

Бершад качнул меч, заново привыкая к его тяжести. Как только клинок покинет ножны, придется действовать стремительно. И все же предложение короля было весьма соблазнительным. Бершад решил подыграть Гертцогу, чтобы понять, к чему именно он клонит.

— Если помнишь, однажды ты меня уже посылал на убийство, — сказал драконьер. — И все закончилось кровавой резней и синими татуировками у меня на щеках. Почему я должен тебе верить?

— Верь или не верь — мне все равно. Мое дело предложить. Не хочешь — отказывайся.

— А что ты будешь делать, если я откажусь? Дальше изгонять вроде бы некуда.

Гертцог сжал зубы и процедил:

— Вот только не притворяйся, что тебе больше нечего терять. У тебя есть твой треклятый щит, Роуэн. И осел, о котором ты так печешься. Стоит мне пальцем шевельнуть, и кто-нибудь из моих гвардейцев отволочет Роуэна в ослиное стойло и сожжет его вместе с ослом. И тебя туда отведут посмотреть.

Бершад не вытерпел:

— Знаешь, Гертцог, я почти купился на нежданный подарок и на отцовскую скорбь, но все-таки ты остался тем же мошенником, что и прежде. Гниешь заживо, но все так же полон лжи и дерьма.

Гертцог побагровел от ярости. Бершад оценил расстояние до короля — шесть, может быть, семь шагов. Далековато. Стражники могут помешать ему прикончить Гертцога.

— Знаешь, почему я еще жив? — Бершад шагнул вперед; гвардеец за спиной тоже сделал шаг, держась так близко, что драконьер мог бы перерезать ему горло взмахом клинка, высвобождаемого из ножен. — Потому что знал: ты все эти годы сидишь сиднем в своем замке и дряхлеешь. Ждешь вестей, что я наконец-то прикусил ракушку. Слушаешь, как слуги перешептываются об очередном убитом мной драконе, и сомневаешься, что меня переживешь. А мне только этого и надо — чтобы ты уплыл к морю, зная, что я жив. Что ты проиграл. — Бершад взглянул на меч. — Но ты предоставил мне лучшую возможность. — Он повернулся спиной к королю. — Мне плевать, что император Баларии похитил твою дочь. Я четырнадцать лет мечтал тебя убить. Так что я отказываюсь от твоего хренового предложения и готов покончить со всем прямо сейчас. В этом самом зале.

Бершад сжал рукоять меча, готовясь высвободить клинок. Гертцог облизнул губы. На лбу короля выступила испарина.

— Принцесса Эшлин меня предупреждала, что ты откажешься, — сказал Гертцог.

Услышав имя Эшлин, Бершад замер.

— Интересно, что ты скажешь, когда она тебя сама попросит о том же, — продолжил король. — Вряд ли ты захочешь пронзить ей сердце.

Бершад недоуменно наморщил лоб. Женский голос за спиной произнес:

— Привет, Сайлас.

У каменной колонны стояла Эшлин Мальграв. В руках, скрещенных на груди, виднелся пергаментный свиток.

— Эшлин, — сказал Бершад, разжав пальцы на рукояти меча. Ярость, полыхавшая в его взгляде, ухнула в живот.

Бершад уставился на свою возлюбленную.

За четырнадцать лет у ее губ возникли тонкие морщинки, но в остальном она ничуть не изменилась. Черные кудри волной ниспадали до бедер. Большие глаза и длинный нос резко выделялись рядом с округлым подбородком. Суровый нрав Мальгравов сквозил в ее чертах, поэтому мало кто называл Эшлин красавицей. Какой-то поэт однажды сказал, что ее обличье — как буря над морем, и восхищает, и внушает тревогу. Бершад не мог этого понять. Встреча с ней была для него чем-то вроде возвращения в родной дом.

— Четырнадцать лет — это очень долго, — только и смог пробормотать он.

Эшлин улыбнулась, а потом кивнула на меч в руке Бершада.

— Судя по всему, отец уже изложил тебе наше предложение.

Бершад скрипнул зубами. Он был готов на многое ради убийства Гертцога. Даже на то, чтобы уплыть к морю вслед за ним. Но сделать это на глазах у Эшлин он не мог.

— Ты тоже хочешь, чтобы я убил императора? — спросил он ее. — Почему?

— Потому что лучше тебя с этим никто не справится, — ответила она.

Подойдя к столу, она положила пергаментный свиток на столешницу, села рядом с отцом и разгладила на коленях складки черного шелкового платья.

Хайден, телохранительница Эшлин, вошла в зал вместе с ней. Сиру, мать Эшлин, была принцессой Папирии — островного государства к северу от Альмиры. Военно-морской флот Папирии был самым могучим во всей Терре. Король Гертцог женился на Сиру из политических соображений, и принцесса не только обеспечила доступ к папирийским флотилиям, но и принесла с собой множество папирийских обычаев. В Папирии у каждой женщины королевской крови была хорошо обученная телохранительница, именуемая вдовой. Хайден, в традиционном черном доспехе из акульей кожи, тенью следовала за Эшлин.

— Лучше меня с этим никто не справится? — переспросил Бершад. — С чего ты взяла?

— Я все объясню, но, по-моему, здесь слишком много обнаженной стали. — Эшлин обвела взглядом зал. — Давайте-ка все успокоимся. Сайлас, садись за стол, выпей с нами.

— Мне и здесь хорошо, — сказал Бершад.

— И моим гвардейцам тоже, — добавил Гертцог, не сводя глаз с Бершада.

— Как хочешь. — Эшлин налила себе вина и выпила.

Никто из гвардейцев не шелохнулся и не вложил клинок в ножны, однако настроение в зале переменилось. Стало немного спокойнее.

— Попасть в Баларию по-прежнему невозможно, — сказала Эшлин, опустив кубок на стол. — Но ты все же перебрался через границу, верно?

— Да, — ответил Бершад. — Десять лет назад.

— Поэтому лучше тебя с этим никто и не справится. Как тебе это удалось?

— Мое копье застряло в шее галамарского громохвоста. Дракон перенес меня через горный хребет и издох на баларской стороне, в сотне лиг от границы.

— Как это он тебя перенес? — вмешался Гертцог.

— Мой доспех зацепился за шипы драконьего хвоста. Я очнулся, только когда дракон уже поднялся в небо на три лиги. Пришлось выбирать, что лучше — прокатиться с ветерком или упасть и разбиться до смерти.

Гертцог хмыкнул:

— Ни один человек, от барона до шлюхи, не верил своим ушам, когда в замок явился галамарский бард и спел балладу про это.

Бершад снова повернулся к королю:

— Зато в долине Горгоны каждый крестьянин считает меня богом демонов. Тамошние обитатели швыряют соль мне под ноги, чтобы я не сожрал их души. А в одной деревне даже хотели принести в жертву первенца, лишь бы я пощадил остальных.