— Она — твоя богиня, — повторил Каден.

— Нет, больше не моя. С тех пор, как насильно влезла мне в голову.

— Она избрала тебя, — возразил Каден, — за твою преданность.

— Это наверняка неправда. В храме много десятков лейн, с их искусством в служении Сьене мне никогда не сравниться, и они всецело преданы своей богине. — Тристе поморщилась. — А я… никто. Побочный отпрыск какого-то министра.

— У Тарика Адива были огненные глаза, — напомнил Каден. — Твой отец пусть в дальнем, но в родстве с моим. Значит, и ты тоже потомок Интарры.

Он сам удивился этой мысли. Сотни лет Малкенианы основывали свое право на власть на этих глазах, на божественном происхождении династии. Разветвление фамильного древа могло привести к гражданской войне, к гибели Аннура.

Тристе помотала головой:

— Не сходится.

— Вполне сходится, — настаивал Каден. — Только так и сходится. Легенда гласит, что Интарра выносила первого Малкениана тысячу лет назад. Семья должна была разрастись. Моя ветвь не может быть единственной.

— У меня не такие глаза, — возразила она.

— У Валина тоже.

Тристе оскалила зубы:

— Даже будь это правдой, что с того? Чего она стоит? Какое отношение имеет к засевшей у меня под черепом суке?

Каден только головой покачал. Даже Киль знал не все. Даже кшештрим не мог проникнуть в мысли богов.

— Мы знаем не все, — тихо ответил он. — Я знаю не все.

— И тем не менее хочешь меня убить.

В ее словах больше не было гнева. Что-то погасило его быстро и уверенно, как задувают свечу. У Тристе словно разом кончились силы. Каден и сам вымотался — изнемогал от долгого подъема и от страха, что кто-то прорвался в темницу, отыскал Тристе, причинил ей зло.

— Нет, — тихо проговорил он, не найдя другого слова, чтобы высказать свою тревогу.

Хин, на беду, совсем не научили его, как люди утешают друг друга. Если бы мог, он бы молча опустил ладонь ей на плечо, но сквозь решетку было не дотянуться. Остался лишь этот короткий слог, и он беспомощно повторил его:

— Нет.

— Прости, — ответила она. — Я оговорилась. Ты хочешь, чтобы я убила себя.

— Обвиате — не самоубийство. Это обряд. Ритуал. Без него богиня не сможет освободиться. Не сможет вознестись. — Он помолчал. — И это не то, чего я хочу.

— Не сможет вознестись, — повторила Тристе, словно не услышав его последних слов. — Не сможет вознестись!

Она вдруг расхохоталась звонко, как колокольчик, — и сразу замолкла.

— Что смешного?

Тристе покачала головой, указала на прутья решетки:

— Мне бы ее заботы! Что там — «вознестись», я бы счастлива была на одну ночь выбраться из этой клетки.

Они оба помолчали.

— Она… с тобой говорила? — спросил наконец Каден.

— Откуда мне знать? Каждый раз, как она берет верх, я ничего не помню. — Тристе устремила на Кадена жесткий, не допускающий возражений взгляд. — Откуда мне знать, может, вы все это выдумали про богиню. Может, я просто сумасшедшая.

— Ты же видела, что было в Жасминовом дворе, — серьезно сказал Каден. — Что ты наделала. Что сотворила через тебя Сьена.

Тристе протяжно, прерывисто вздохнула, открыла рот для ответа, но тут же отвернулась. Память о бойне — изуродованные тела, разбитые черепа — встала между ними невидимо и неумолимо.

— Я не согласна, — сказала она. — На твой ритуал.

— Это не мой ритуал, и я не уговаривать тебя пришел.

— Но ты этого хочешь. — Она не смотрела на него. — Надеешься — или что там заменяет надежду вам, монахам, — что я соглашусь, поддамся. Ну а я не хочу. Придется тебе ее из меня вырезать.

— Так нельзя, — покачал головой Каден. — Я ведь уже объяснял. Обвиате, если бы мы на него пошли, по-видимому, требует твоего согласия, твоего участия.

— Этого тебе не видать! — с внезапной яростью прорычала она. — Не видать, будь ты проклят! Мать выдала меня отцу, отец подарил тебе. В моей голове сидит Шаэлем сплюнутая богиня — влезла, меня не спросив, а ты вот хочешь принести меня в жертву. Ты это можешь. Запросто. Все вы можете меня дарить, продавать, выменивать, сколько вам угодно. Ты можешь меня ударить — ты и бил. Ты можешь сделать мне больно — и делал. Ты можешь сдать меня в тюрьму — эту или другую… — она повела рукой, — и запер. Ты можешь выдать меня Рампури, чтоб его, Тану, или ишшин, или своему совету…

Она обожгла его взглядом, в глазах горело закатное солнце.

— Я уже привыкла, что мной торгуют. Я к этому готова. Но я скажу тебе, чего я не сделаю. На это я не соглашусь. Не стану вам подыгрывать. Сначала, совсем недолго, я думала, ты другой, Каден. Я думала, мы с тобой в самом деле… — Она осеклась, мотнула головой, стряхивая слезы, а когда заговорила снова, в голосе звенела тихая ярость: — Все меня выменивают, как фишку в игре. Но я себя не продам.

— Я знаю, — кивнул Каден.

Она уставилась на него, хрипло дыша приоткрытым ртом.

— Тогда зачем пришел?

Каден запнулся, но не увидел смысла скрывать правду:

— Проверить, как ты. После вторжения.

— Какого вторжения? — опешила она. — В Рассветный дворец?

— В Копье Интарры.

Сквозь головокружительную пустоту он указал на людские этажи под собой.

— И тебе захотелось мне рассказать?

— Мне, — осторожно ответил Каден, — захотелось убедиться, что с тобой все хорошо.

Ему показалось, что Тристе тронута, но это выражение лица мгновенно растаяло.

— Убедиться, что с ней все хорошо… — упрямо повторила она. — Ты решил, это ил Торнья пытался добраться до богини.

— Я счел это возможным, — кивнул Каден.

— Ну так, раз уж ты спрашиваешь, со мной не все хорошо, Каден! — разразилась диким криком Тристе. — Давным-давно не хорошо.

Ее распахнувшиеся глаза стали пустыми. Они больше не смотрели на Кадена.

— Я уже не понимаю слова «хорошо». Нас всех ждет смерть. И почти всех наверняка ужасная. Может, нам только и остается выбирать, где умереть, как закончить все на своих условиях.

— Очень немногим выпадает удача жить на своих условиях, — покачал головой Каден. — Мне — нет.

— Но ты же не здесь? — Тристе впервые подняла руку, ухватилась за прут решетки. — Ты свободен.

Минуту Каден молча смотрел на нее.

— А будь ты свободна, Тристе, что бы ты сделала?

Она взглянула ему в глаза и вдруг поникла, словно согнулась под тяжестью самой мысли о свободе. И ответила тонким голосом, будто издалека:

— Ушла бы куда-нибудь. Как можно дальше от вашего дворца, поцелуй его Кент. Мать мне рассказывала о деревушке в оазисе под горами Анказа, на самом краю Мертвых солончаков. Дальше от мира и быть невозможно. Я бы добралась туда. В ту деревню. Вот куда…

Он не знал, принимать ли ее слова всерьез. Глаза Тристе смотрели в пустоту, речь от адаманфа стала немного невнятной. Взгляд был устремлен за плечо Кадена на что-то далекое и невидимое.

— Если бы я мог тебя вызволить, — медленно заговорил он. — Если бы сумел на время вывести из тюрьмы и из дворца в другое место, ты бы согласилась подумать над…

Она мгновенно вернулась из своего далека и с яростью обрушилась на него:

— Я уже сказала! Нет! Тому, кто захочет меня убить, — будь то ил Торнья, Киль или ты — придется потрудиться самому.

— А богиня…

— Очень надеюсь, эта сука почувствует, как режет нож.

Спуск с тюремного этажа занял немногим меньше времени, чем подъем. В отцовский кабинет он вошел на дрожащих ногах, а пальцы, всю дорогу цеплявшиеся за перила, скрючило, словно когти. Казалось бы, сам факт, что Тристе жива, должен был принести облегчение, но общая картина все равно выглядела неутешительно.

Ни один из образов будущего не радовал душу. Тристе убьет себя без соблюдения обвиате или будет убита. Наемники ил Торньи отрубят ей голову, или совет пошлет на костер, оправдав себя словами о законе и справедливости. В некоторых видениях ее убивал сам Каден — взяв нож потому, что больше никого не осталось. Он ощущал горячую кровь девушки на своих руках, встречал ее сердитый и беспомощный взгляд, пытаясь вырезать из ее тела богиню.

Вступая из сияющей пустоты Копья на людские этажи, он уже ничего другого не хотел, как запереться в кабинете, отстранить от себя все чувства, уплыть в ваниате.

Но в просторном кабинете он застал Киля. Тот неподвижно сидел в полутьме перед доской для ко, медленно переставлял фишки-камни — белую, черную, белую, черную, — воспроизводя древний поединок, впервые разыгранный людьми или кшештрим столетия назад. Каден молча наблюдал за ходами, не видя в них никакого смысла.

Выждав с десяток ходов, он тряхнул головой и отвернулся от непостижимой позиции на доске и неподвижного взгляда Киля. Минуту он рассматривал Аннур — город ошеломлял еще более, чем скопления камней в игре, так что один его вид был Кадену упреком. Каден пережил атаку на Ашк-лан, невредимым прошел кента и Мертвое Сердце, захватил Рассветный дворец, учредил республику, дал отпор Адер с ил Торньей… Зачем? Аннур рушился, а ил Торнья, по словам Киля, и будучи за сотни миль отсюда, обходил их на каждом повороте. Каден шумно выдохнул, прошел к большому деревянному столу, стал бездумно перебирать сваленные на нем пергаменты.

Видит Интарра, он пытался разобраться. Найти смысл. Приговоры, новые законы против разбоя и пиратства, новые налоги на необдуманные предприятия незадачливой республики. Он все это прочитывал, но много ли понимал? Зачем все это?..