— Матол был всего лишь заместителем, — покачал головой Киль, — хотя сохранял этот пост долго, многие годы. И все же заместитель. Они называли другого, Горма. Его я не видел.

Каден рылся в своих воспоминаниях, перебирал услышанное. Тан этого имени не называл. Матол тоже, но где-то в закоулках памяти оно сохранилось, упомянутое вскользь одним из тюремщиков: «Рампури Тан был охотник. Кое в чем не уступал Кровавому Горму». Тогда Каден слишком заинтересовался прошлым Тана, чтобы расспрашивать о человеке, с которым того сравнили, а позже не видел причин возвращаться к той фразе. В Мертвом Сердце было полно жестоких людей, и он не собирался знакомиться с каждым.

— Итак, Горм ушел в степи, — медленно заговорил Каден, чувствуя, как становятся на места камни-мысли. — Ишшин, разыгрывающий ургула и назвавшийся Длинным Кулаком…

— Не совсем так. Телом Длинный Кулак и есть ургул — кожа, глаза, волосы. Трудно сказать, когда в это тело вселился Мешкент — возможно, когда Длинный Кулак еще жил в степи или когда вступил в орден ишшин, но важно, что он стал ишшин. — Киль удивил Кадена улыбкой. — И как я раньше не понял?..

— Ты же никогда не видел Горма.

— Едва ли это оправдание. Общую картину видел.

Каден насупился:

— Итак, Мешкент вселился в Длинного Кулака, объединил ургулов…

— Нет, — покачал головой Киль. — Он покорил степь уже после того, как стал ишшин, может быть, долгое время спустя. Ишшин часто такое проделывают: внедряются под новыми личинами в сообщества Вашша и Эридрои и нередко остаются в них на годы. На десятилетия.

— Они и тебя так выследили?

Кшештрим кивнул:

— Не выходя из Мертвого Сердца, они не сумели бы разыскивать моих сородичей. Им приходилось покидать свою крепость, смешиваться с людьми, а в случае с Длинным Кулаком — возвращаться к ним.

— К чему было так уклоняться от цели? Мешкент задумал уничтожить Аннур, а ишшин до Аннура нет дела. Их волнует только искоренение твоей расы.

— Ты мыслишь прямолинейно, — упрекнул Киль. — Иногда к цели ведет не самый короткий путь.

Кадену собственные мысли вовсе не казались прямолинейными. Они спутались в голове, их швыряло, как сучья в быстром потоке. Он с усилием замедлил этот поток и поискал, за что зацепиться, чтобы отдохнуть, набраться сил.

— Врата, — заговорил он после долгого молчания. — Мешкент понимал, что победить Аннур сумеет, только заставив нас сражаться на несколько фронтов, а для этого ему понадобился доступ к вратам.

— Действительно, — согласился Киль. — Даже вся мощь ургулов не помогла ему снести ил Торнью и Северную армию. Он побеждает потому, что всюду ведет бои. Пираты, мятежники, расплодившиеся на дорогах разбойники, кровопролитие на Пояснице — эта война не столь очевидна, как напор с севера, но это тоже война.

— И она нас губит, — выдохнул Каден.

Он вдруг почувствовал себя соколом из дворцовой соколятни. Птиц, не занятых охотой, держали под капюшончиками, и ему вдруг разом представилось, как те пытаются сбросить кожаные колпачки, воображая, что, если избавятся от них, окажутся на свободе. А сбросив колпачки, увидят: лапы у них спутаны, перед глазами решетка клетки, а за ней непробиваемые стены. И в полном шорохов полумраке созданной человеком тюрьмы не видно и проблеска небес.

Каден давно знал, что они проигрывают. Но только сейчас понял, как безнадежно.

— Могла быть и другая причина, — рассуждал Киль, не смущаясь его молчанием. — Если Мешкент заподозрил, что в средоточии власти Аннура — кшештрим, он счел бы разумным объединиться с охотниками на кшештрим.

— А он мог? — спросил Каден. — Мог узнать?

Что ни говори, Мешкент — бог. Почему бы богу не знать все?

Киль долго не отвечал. И не шевелился. Наконец он встретил взгляд Кадена.

— Не могу ответить. Боги не всеведущи, но что им известно… и откуда… не знаю.

Каден в темноте своей памяти осматривал холодные пещеры Мертвого Сердца, пытался вообразить, как бог в одежде человеческой плоти ходит по этим промозглым подземельям, ест год за годом разваренную белую рыбу, живет среди безумцев, сломленных обрядовым самоистязанием.

— И ему это нравилось, — тихо проговорил Каден.

Киль вопросительно поднял бровь.

— Мешкенту, — пояснил Каден. — Длинному Кулаку, Кровавому Горму… Как бы он ни назывался, даже если он вступил в орден ишшин ради врат или чтобы добраться до кшештрим, ему это еще и нравилось. Мертвое Сердце — храм страдания.

— Это так, — задумчиво кивнул историк.

Каден минуту всматривался в его лицо, прежде чем снова обратиться к стеклянной стене, за которой открывался Аннур. Острый клинок месяца прятался за крышами на западе. Ночь выдалась темной и обещала стать еще темнее.

— Мне надо вернуться туда, — тихо сказал он.

Что-то внутри дрогнуло от этих слов, но Каден отыскал и раздавил в себе страх.

— Мне надо вернуться в Мертвое Сердце.

Киль присмотрелся к нему:

— Надеешься его найти. Мешкента.

— Я должен. Победить ил Торнью мне не по силам. Мы вызвали сюда Адер в надежде, что она подскажет, где у него слабое место, может быть, даже поможет его убить… — Каден устало договорил: — А теперь очевидно, что ей нельзя доверять, что она лжет. Откуда нам знать, не прислал ли ее ил Торнья с какой-то своей целью? Он переигрывает нас на каждом шагу. Мы уничтожили империю и ничего этим не изменили. Война по-прежнему идет.

— Напрасно ты так думаешь, — сказал Киль. — Объединив всю мощь Аннура, ил Торнья мог бы уже уничтожить Мешкента. Если бы ты не удерживал Рассветный дворец, он мог бы уже добраться до Тристе. До Сьены.

Каден покачал головой:

— Мы выиграли время, и только. Ил Торнья знал про Длинного Кулака, знал, что вождь ургулов — бог. Мешкент мало того что ведет войну на несколько фронтов, он, возможно, даже не сознает, что ему грозит. Он думает, что воюет за Аннур, а ил Торнье нет дела до Аннура. Все это, — Каден указал на город и спящие за ним темные поля, — для него только набор фигур, которыми он легко пожертвует.

— Ран ил Торнья быстр, — признал Киль, — и умен. Но Мешкент бог. Он тоже умеет распорядиться фигурами.

— Но он ведет не ту игру, — возразил Каден. — Он пытается завладеть игровым полем, вернуть власть над Вашшем и Эридроей, возродить свой кровавый культ. Ил Торнью власть не интересует. Для него победой будет захват двух фигур: Тристе и Длинного Кулака. Для Тристе я не могу уже сделать ничего большего. Она в самом безопасном месте, какое я знаю, и более того, она здесь, внутри Копья, где ей и следует быть. Ей я ничем не могу помочь, зато мог бы предупредить Длинного Кулака. И постарался бы и его привести сюда.

— В Копье.

— Куда же еще? — кивнул Каден.

Киль некоторое время наблюдал за ним — или так показалось Кадену. В то же время ему чудилось, что взгляд кшештрим устремлен сквозь него, на какую-то главную, непостижимую истину.

— Длинный Кулак не то, что Тристе, — нарушил затянувшееся молчание кшештрим.

— Оба боги.

— Нет. — Киль покачал головой. — Тристе, какой ты ее знаешь, — молодая женщина с запертой внутри ее разума богиней. Мешкент не заперт. Он носит Длинного Кулака, как ты носил монашеский балахон. Он им владеет, владеет целиком и полностью.

— Тем более я должен с ним поговорить. Он способен помочь…

— Зачем бы он стал помогать?

Каден захлопал глазами:

— Ил Торнья добивается гибели Сьены и его гибели. Мы стремимся остановить ил Торнью. Значит, мы на одной стороне. Хотя бы на время этой войны мы союзники.

— Это если бог понимает, что нуждается в союзниках. Ты думаешь, он их ищет? Но не забывай, Каден, что Мешкент явился на эту землю, захватил человеческое тело с целью уничтожить Аннур, снести все, что так усердно возводили твои предки.

— Если верить Адер, Аннур создавал ил Торнья. Малкенианы были всего лишь… марионетками.

— Как раз марионеткам обычно и приходится платить дорогой ценой. Мешкент может и не знать об участии ил Торньи в делах вашей империи. А если знает, возможно, ему плевать. Ты уже не император, но остаешься первым оратором Аннура, Аннурской Республики. У него есть все основания тебя убить. Твоя мысль о союзе — стеклянный щит. Разлетится от первого удара и тебя же порежет осколками.

— Ошибаешься, — медленно покачал головой Каден. — Мой щит — это не союз, а моя никчемность.

Киль смотрел на него, ожидая объяснения.

— Я ничего не добился здесь, в Аннуре. — Каден ровным голосом назвал неприглядный факт: — Республика в руинах. Я бы не так преуспел, даже если бы с самого начала нарочно помогал Мешкенту.

— И все равно он может тебя устранить. Хоть для того, чтобы упростить ход войны.

— А если и убьет, разве это такая большая потеря? — тихо спросил Каден. — Я не понимаю хода истории, как ты. Не умею обращаться с ножами, как Габрил. У меня нет бесчисленной подпольной армии, как у Кегеллен.

— У тебя глаза Интарры.

— У Адер тоже, а она еще и сидит на троне, — улыбнулся Каден (улыбка ощущалась странно, он отвык улыбаться). — Я могу отправляться к Мешкенту, могу, если придется, умереть, потому что здесь я не нужен.

Киль развел руками:

— Если ищешь того, кто здесь не нужен, пошли слугу. Раба.