Адер мучительно пыталась вникнуть в смысл его слов.

— Не слишком ли они переменчивы для стен?

Киль развел руками:

— Я же сказал, аналогия несовершенна. Реальность — не дом. Базовые основы порядка и хаоса, бытия и небытия… — Он запнулся и опять пожал плечами. — Это не просто камни.

— Суть в том, — впервые вмешался Каден, — что, если выбить фундамент, стены упадут.

Киль нахмурился:

— Я бы не сказал, что Мешкент и Сьена — фундамент. Не в том смысле, как Эйе и Пустой Бог, Пта и Астар-рен.

— Я вас поняла, — остановила их Адер. — Не важно почему, если уничтожить Мешкента и Сьену, погибнет все, что на них держится. Расшатай родителей — рухнут дети.

При этих словах ей подумалось о Санлитуне, спеленатом в колыбели в холодном замке на самой окраине империи. Не было другого выбора, как оставить его. Аннур — волчье логово. Адер не сомневалась, что не один член совета рад был бы увидеть ее сына мертвым. Ему безопаснее на севере, безопасней под опекой Ниры — и все же, что будет с ним, если убьют Адер? Долго ли сможет заботиться о нем старая атмани?

— В каком-то смысле это объяснимо, — снова заговорил Каден, оторвав ее от размышлений. — Представь, что ты утратила способность испытывать боль и удовольствия.

Она усилием воли увела мысли от того замка, от сына, который сейчас спал или капризничал, сучил ножками или плакал, и принудила себя сосредоточиться. Есть только один способ его спасти, спасти по-настоящему, — победить.

— Телесные? — спросила она.

— Телесные, умственные, душевные. Никакой боли и никакого удовольствия. — Качая головой, Каден разглядывал обугленные руины, в которые она превратила Креш, Сиа, Ган. — Что останется тебе? Почувствуешь ли ты страх, или ненависть, или любовь? Как ты их почувствуешь?

Адер тщилась вообразить такое существование, помыслить жизнь в полном отсутствии… чего? Ощущений? Нет, не то. Кшештрим чувствуют дуновение ветра, слышат звуки арфы не хуже любого человека. Речь не о способности воспринимать мир. Откажут чувства, словно из всего на свете вытечет смысл, все станет неважным, оставив уму расчлененные факты вроде блестящих жучков, редких бабочек — ярких, переливчатых, мертвых.

Адер взглянула на Киля и содрогнулась. Она и раньше знала, что кшештрим отличаются от людей — они умнее, старше, они бессмертны. Адер читала все классические труды, понимала, что люди живут больше рассудком, чем страстью. Но почему-то никогда не осознавала в полной мере, что это означает. Как это уныло. Ужасно.

— Мы стали бы как вы, — пробормотала она.

— Если бы выжили, — серьезно кивнул Киль.

— Почему бы нам не выжить?

Историк указал ей на Кадена:

— Я уже пытался объяснить твоему брату. Ваши умы устроены не так, как наши. Вами руководят любовь и ненависть, страхи и надежды. — Он в упор взглянул на Адер. — Почему ты здесь?

— Потому что мы договорились здесь встретиться.

— Не здесь, в зале карты. В Аннуре.

— Потому что кто-то должен восстановить разрушенную нами империю.

— Да? — поднял бровь историк. — А зачем?

— Затем, что на нас полагаются люди, — вспыхнула Адер. — Надеются на нас. Миллионам грозит смерть от голода, от болезней, от ургульских клинков…

— Ну и что?

— Как — что?

Киль улыбнулся — осторожно, можно сказать деликатно:

— Да. Ну и что? Вы все равно умираете. Все. Это судьба вашего рода, вы такими созданы. Какая разница, от чего умереть? И когда?

— Для меня разница есть, — отрезала Адер; она ткнула пальцем в стену, подразумевая несчетные души в городе и за его пределами. — И для них, провались ты пропадом, разница есть.

— Потому что вам больно, когда вас убивают ургулы. Вам больно умирать от серой чумы… — Он протянул руку, легко коснулся ее лба под самой линией волос. — Больно здесь.

— Да!

— Твой генерал хочет создать мир, в котором этого не будет. Он верит, что тогда вы станете подобны нам.

Адер обомлела:

— А ты? Во что веришь ты?

— Возможно, вы изменитесь, — признал он и кивнул на Кадена. — Те из вас, кто соответственно подготовлен.

— А остальные? — добивалась она. — Те, кто не обучен равнодушию?

Киль опустил взгляд на карту, мотнул головой и снова пожал плечами — человеческим жестом, но человеческих чувств за ним не стояло.

— Точно предсказать невозможно, — ответил он. — Я полагаю, ваш рассудок, не выдержав такого напряжения, исказится, даст трещину, а потом разлетится вдребезги.

15

— Ладно, — устало проговорила Гвенна, устроившись на узловатом воздушном корне и свесив ноги в теплую воду. — Теперь, когда все головорезы в сборе, может, кто-нибудь удосужится объяснить, что, во имя Хала, происходит?

Женщина, Квора, зашипела от злости:

— Мы еще не спасены. В воздухе птицы…

Гвенна оборвала ее:

— Насколько я помню, птицы не видят сквозь лесную кровлю, и люди на них тоже. С другой стороны, с птицы отлично просматриваются головы пловцов, решивших покачаться на волнах средь бела дня, так что если охота побултыхаться, кто ж мешает. — Она указала туда, где сквозь мангровые заросли пробивался яркий свет. — Плыви.

Пожалуй, не самый дипломатичный подход, однако ночь выдалась трудная. Гвенна насчитала на площади десяток кеттрал — тех, что были в черном и с птицей. Но когда она бежала по улицам, за локоть, потом за плечо и, наконец, за шиворот волоча Квору, ублюдки выныривали из переулков и спрыгивали с крыш. Гвенна убила не менее трех, Квора прикончила еще одного, но они все лезли и лезли. Задним числом это было понятно: тот, кто собирается жечь город, приводит с собой достаточно солдат.

В конечном счете их спасла ночь — Халова темнота, укрытие отступающих. И еще головоломная тропа через хребет. При свете звезд Гвенна отлично ее различала, а Квора все спотыкалась, путалась в густых зарослях по краям. Судя по крикам и проклятиям за спиной, погоне приходилось и того хуже — еще одно доказательство, что там не было настоящих кеттрал, хоть они и обзавелись где-то дымчатой сталью и сумели оседлать птиц. Они не бывали в Халовой Дыре, их не кусали сларны, они не пили мерзкую жижу сларновых яиц. Ей это давало преимущество. Невеликое, но Гвенне выбирать не приходилось.

Анник с Талалом встретили их на берегу в смутный час перед рассветом. Лич почти нес на себе юношу с разбитой головой — вторую челюсть хилого капкана Кворы. Парень был светлокожим, бритая голова — словно отражение головы Кворы. Рубашку он порвал при побеге, и когда нагнулся проблеваться, Гвенна заметила на его широких плечах татуировку — распростертые крылья кеттралов.

— Джак! — Квора, ахнув, рванулась по пляжу к шатающемуся вояке, ухватила за плечи, словно хотела удержать ладонями готовую рассыпаться песчаную фигурку. — Ты цел?

Он неуверенно кивнул и высвободился из рук Талала. Кровь заливала ему лицо, застила глаза.

— Не так страшно, как выглядит.

— Плавать умеешь? — спросила Гвенна.

Джак покосился на черные волны:

— Вообще да, но… — Он опасливо тронул пальцами мерзкую ссадину на голове, качнулся и пожал плечами. — Я… доплыву, наверное.

— «Наверное» не годится. — Гвенна махнула рукой на утес над ними: темнота темнотой, а погоня приближалась. — Если не сможешь плыть, спасайся, как знаешь.

— Оставлять его живым рискованно, — заметила Анник.

Квора развернулась к ней:

— Что ты предлагаешь?

— Или берем его с собой, — не удостоив ее взгляда, пояснила снайпер, — или убиваем. По мне, так и так можно.

Тот, кого звали Джаком, уставился на Анник, от нее повернулся к Гвенне.

— Вы кто, во имя Хала? — прошептал он.

— Никто, — ответила Гвенна (этот человек — голос или окровавленное лицо что-то ей напоминали, но ухватить воспоминание не удавалось). — Осматриваем достопримечательности. Слыхали, Крючок особенно хорош в это время года. А теперь марш в воду. Нам на север.

— Ты на него посмотри! — возмутилась Квора. — Он на ногах не стоит. Нужен другой план.

— Твои предложения? — Гвенна обвела рукой океан за их спинами и башни утесов над головами. — Обожаю планы.

Она подождала, приставив ладонь к уху.

— Погоди еще минутку, пока подоспеют наши друзья со скал. Они тоже послушают.

— Оставьте нас, если боитесь, — проговорила Квора сквозь сжатые зубы. — Мы сами о себе позаботимся.

— Еще бы, у вас все так ладно выходит!

— Гвенна… — Талал смотрел на восток. — Вообще-то, я не прочь поболтать, но…

Она кивнула и снова обратилась к Кворе:

— Слушай. Я поняла, что этот парень тебе по душе. Может, он твой брат. Может, вы сидели за одной партой. Все равно. Не знаю, ты, наверное, не заметила, но он тебя бросил. Я видела, как те гады стали стягивать сеть, а он что сделал?

Волны перекатывали по узкой полоске пляжа тысячи тысяч камешков. Западный ветер срывал брызги с гребней. Крики на утесах звучали громче — не меньше десяти мужских голосов, злобных, растерянных. Анник до половины натянула тетиву и отступила в тень, повернувшись к узкой тропке, по которой они спускались.

— Что скажешь? — спросила лучница. — Могу снять первого, кто покажется на гребне.

— Это нас выдаст, — покачала головой Гвенна. — Не стоит им подсказывать.