Каден задумчиво кивнул. Недели плена в сырой камере были не из того, что легко забывается даже теми, кто был лучше Кадена обучен забывать. Он как сейчас видел расширенные дикие глаза Транта, видел, как Экхард Матол мгновенно переходит от бешеных воплей к широкой страшной улыбке. Они были безумны — все. Они дважды пытались убить Кадена: раз в подземном лабиринте Мертвого Сердца и второй — на залитом солнцем островке с кольцом кента среди широкого моря. Очень может быть, они и теперь искали способ до него добраться. И все же…

— Ишшин — не хин. Их методы… — Каден запнулся, вспомнив шрамы, летопись самоистязаний. — Такие методы любого бы сломали.

— Да, — ответил Киль, подталкивая на место еще один камешек, — и нет. Учение хин тоньше и мягче, но их путь ведет к тому же концу. Ваниате подобно… морским глубинам. Ты можешь заплывать все глубже и глубже, но океан не станет тебе домом. Задержись слишком долго — и он тебя раздавит. Ты, конечно, слышал, как это бывает с монахами.

Каден не один месяц старался вытеснить из головы все связанное с Ашк-ланом. Память о тишине под небом слишком тесно переплелась с памятью об убийствах. Правда, он ничего не мог сделать для спасения Патера, Акйила, Шьял Нина, но рядом с этой правдой лежала другая — он ничего и не сделал. Ему легче было вспоминать свои поражения здесь, в Аннуре.

— Разве, пока ты жил среди хин, никто из них не отпускал себя? — спросил Киль.

Каден, не желая встречаться с ним взглядом, уставился на доску.

— Отпускал себя? — отозвался он.

— Мой народ говорил об этом: «айкс акма». Это означает: «Без себя. Без центра».

— Я думал, это и есть их цель, — удивился Каден. — Я сто тысяч раз повторял эту мантру: «Разум — огонь. Задуй его».

— Красиво сказано, но не точно. Огонь, если держаться этой метафоры, от дуновения колеблется, но не гаснет. Твои эмоции тебе необходимы. Они… связывают тебя с миром.

— Ты говоришь об уходе, — тихо сказал Каден.

Киль кивнул:

— Так это называлось, когда я в последний раз побывал в Ашак-лане.

Один из хин ушел, когда Каден не провел в горах и нескольких месяцев. Такое неприметное событие. Монах — Каден был еще слишком юн и необучен, чтобы запомнить его имя, — просто встал посреди медитации, кивнул всем и ушел в горы. Акйил с его неугомонным любопытством добивался ответа: что с ним сталось, когда он вернется? Шьял Нин только головой покачал: «Он не вернется». Уход не оплакивали и не праздновали. Человек, бывший одним из них, ушел, исчез, его келья опустела. Но хин давно сжились с пустотой.

— Я всегда думал, что уходящие — неудачники, — сказал Каден. — Те, кто не справился. Ты хочешь сказать, что только они по-настоящему овладели ваниате? Полностью ушли в него?

— Успех это или поражение, — разглядывая доску, ответил Киль, — зависит от того, какую ты ставил цель. Немногие из твоего рода сочтут успехом смерть от холода в горах, но ушедшие обрели то, чего искали. Они задули огонь.

— А остальные? Рампури Тан, Шьял Нин — все они?

Киль поднял глаза:

— Те — нет. Никто из вас, отсеченный от своих эмоций, долго не живет.

— Потому-то ил Торнья и хочет порвать эти узы? Потому добивается смерти Сьены и Мешкента?

Историк кивнул.

Каден медленно, протяжно выдохнул:

— Я поговорю с Тристе.

— Что ты ей скажешь?

Хороший вопрос. Главный вопрос. Каден только и смог, что безмолвно покачать головой.

4

Взгляд Ниры бил, как молот по наковальне.

— Ты мне скажи, — негодовала старуха, — на хрена взяла меня в советницы, если все равно не слушаешь советов?

— Я слушаю твои советы, — ответила Адер, стараясь не повышать голоса, говорить рассудительно и терпеливо.

Ей вдруг вспомнилось, как девочкой она ездила в отцовские охотничьи угодья к северо-востоку от Аннура. Санлитун не увлекался охотой, но псарню держал — собак дарили иностранные послы, другие плодились в поместье, и Адер любила зайти к ним с раннего утра, пока не встали рабы и слуги. Была там старая рыжая сука, слепая на один глаз, хромая и ужасно злобная. Адер сама не знала, за что ее полюбила. Она приносила старухе добытую на кухне кость, бросала в клеть и стояла рядом, пока сука уцелевшими зубами глодала подачку, кося на девочку свирепым глазом.

Та собака лет десять как умерла, но разговоры с Нирой воскрешали в Адер память о ней. Старуха, как та собака, не выпускала того, во что вцепилась зубами. И, как она, готова была укусить даже кормящую руку. Как та собака, она пережила немало битв, в которых погибли ее ровесники.

«Только в отличие от той суки, — невесело напомнила себе Адер, — Рошинира прожила больше тысячи лет и участвовала в разорении половины мира».

— Я бы рада взять тебя с собой в Аннур, — медленно заговорила она, думая, как бы отнять у Ниры эту кость, не пострадав от ее зубов. — Но ты нужнее мне здесь.

Она оглянулась на дверь кабинета. Закрыта, и на задвижку, но Адер все же понизила голос:

— У меня, Нира, есть союзники, а друзей, кроме тебя, нет.

— Ах, друзей! — рявкнула старуха. — Друзей!

Адер сделала вид, что ее не перебивали:

— Ты сейчас, помоги мне Интарра, единственная, кому я доверяю.

— Потому-то тебе, тупая корова, я и нужна рядом, когда ты попрешься в тот ублюдочный кретинский совет.

— Нет. Ты нужна мне здесь, чтобы глаз не спускать с ил Торньи.

При звуке этого имени лицо у Ниры застыло.

— Глаз не спускать — это для дураков. Будь у меня одни лишь глаза, он бы много месяцев как выскользнул из твоих мягких лапок, только его и видели.

— Не думаю, — медленно проговорила Адер, в сотый раз перебирая в памяти события последнего года. — Он не ради меня ведет эту войну, но и не только из-за невидимого поводка, на который ты его посадила. Он оказался здесь, на севере, за несколько недель до меня. У него есть свои причины биться с ургулами, с Длинным Кулаком.

— Это да, причины есть. Свои причины есть у каждой твари, даже у такого жалкого коварного ублюдка, как твой генерал. Особенно у такого, как он. Одна беда, что эти драные причины у него — свои. — Нира покачала головой, затем оскалила в усмешке потемневшие зубы. — Вот на то и нужен поводок.

— Но, уехав со мной, ты окажешься дальше от него и не сможешь…

— Чего это я не смогу? — вздернула бровь Нира. — Ты вдруг заделалась личем? Мало тебе титулов, еще и этот добавила?

Адер, с трудом сдерживая гнев, ответила:

— Я, разумеется, не лич.

Нира насмешливо заухала, морща лицо:

— Ты не лич? Неужто не лич? Неужто ты не сумеешь одной коротенькой мыслишкой обернуть вокруг пальца этот дерьмовый мир?

Не дожидаясь ответа, она склонилась к Адер, ткнула костлявым пальцем ей в грудь. Все ее веселье как рукой сняло.

— Ну так и не учи меня моим кеннингам. — Она убрала палец и ткнула им в сторону выходящего на север окна: — Я и сейчас знаю, где он есть. Поводок среди прочего дает мне еще и это, вбей себе в ту сиську, что у некоторых императоров вместо башки! Если он с утра решит ускакать на запад — я узнаю. Вернется — узнаю. Я знаю и буду знать — хоть здесь, хоть в хибарах, которые ты зовешь дворцом, хоть в куче свежего навоза на заднем дворе какого-нибудь раалтанского огородника. А вот тебе еще премудрость — могла бы продать, а тебе даром отдаю. Затянуть ошейник я могу откуда угодно. Буду загорать на палубе корабля у побережья Домбанга, подставив стоптанные пятки, чтобы голый мальчишка смазывал их маслом, и вздумается мне прикончить твоего генерала — так я только пальцами щелкну, почувствую, как он сдох, и повернусь к мальчишке дряблой задницей. Так что эти твои рассуждения, будто бы я нужна здесь присматривать за ил Торньей, либо тупость дохлого вола, либо вранье, и будь я проклята, если знаю, что мне меньше по вкусу.

Когда старуха умолкла, Адер заставила себя досчитать до трех. И еще до пяти. И до десяти.

— Ты все сказала? — спросила она наконец.

— Не все, — буркнула Нира. — Еще и об Оши не след забывать. Пусть ты не доверяешь моему поводку, но здесь мой братец, и он следит за каждым шагом ублюдка.

— Оши здесь не ради слежки, — покачала головой Адер. — Он ждет от кенаранга исцеления, возвращения памяти и рассудка. Сейчас он не помнит даже, кто такой ил Торнья.

— К счастью для поганого кшештрим, — фыркнула Нира. — Если вспомнит, Оши его враз испепелит.

Они сцепились взглядами. Адер еще не забыла времен, когда, всего несколько месяцев назад, такая отповедь, высказанная с таким жаром, смутила или устыдила бы ее. Теперь — нет. Она не первый месяц спорила с Лехавом о военных действиях на юге, с ил Торньей — о движении войск на севере, ругалась с местными купеческими гильдиями о ценах на зерно, с властями — о налогах, с бесконечными и беспомощными посольствами Шаэлем сплюнутой республики, с этими тупоголовыми идиотами, горстями разбрасывающими обещания и требования и не способными ничего изменить; она не первый месяц помнила, что одна ошибка, одна неудача может погубить народ, который она поклялась защищать; она месяц за месяцем слушала крик убаюкивающего себя плачем сына, и теперь запугать ее было не так просто, как ту робкую принцессу, что год назад бежала из Рассветного дворца. Но и бодаться с мизран-советницей не было смысла, тем более когда старуха права.