— Да, я лгала, — признала Адер. — Я хочу, чтобы ты осталась поближе к ил Торнье, но не это главное. Я хочу, чтобы ты стерегла Санлитуна, заботилась о нем, пока меня нет.

— А… — Нира покивала. — Вот в чем дело. Ты все же решилась разлучиться с ребенком.

— Мне ничего другого не остается, — выговорила Адер, всем сердцем желая, чтобы решение не оказалось ошибкой. — Я должна ехать в Аннур. В легионах не хватает людей, у них плохое снабжение, они измотаны. Если я их не спасу, они не сумеют спасти Аннур, не спасут людей Аннура, а тогда — какой с меня прок? Кому нужен император, позволяющий дикарской орде терзать положившийся на его защиту народ?

Помолчав, она угрюмо добавила:

— Возможно, совет, поцелуй его Кент, зовет меня только затем, чтобы легче было всадить мне нож под ребра, но на этот риск я готова. Я должна его принять. А мой сын нет. Ему будет безопаснее здесь.

Она вздрогнула, произнося эти слова. Безопаснее… Осталось ли безопасное место в мире, где с северо-востока наступают ургулы, Аннур в руках лжесовета из неумелых и жадных до власти продажных шлюх, легионы на юге готовы дрогнуть, в самом Аннуре некому поддерживать порядок, на дорогах расплодились воры и разбойники, в морях — пираты?.. Очень может быть, покидая Санлитуна, Адер оставляла его на смерть вдали от материнской груди.

Она выбросила из головы эту мысль.

Стены Эргада, хоть и побитые, еще держались. С востока протекал глубокий и быстрый Хааг, последняя преграда между городом и ургулами. За Хаагом вели отчаянные бои легионы ил Торньи. Опасно всюду, но Эргад надежнее того сомнительного гостеприимства, что ожидает ее в Аннуре.

— Послушай, Адер, — заговорила Нира и на этот раз обошлась без насмешек и злых упреков; даже голос у нее переменился, и жаргон городских низов ушел, дав место простой, древней и трезвой речи. — Оставить сына умно, и тому есть десяток причин, но не оставляй его мне.

— Именно тебе. Ты — моя мизран-советница.

— Советница, да. Но не кормилица. Эта грудь иссохла тысячу лет назад.

— Я не прошу тебя его кормить, — возразила Адер. — Ни менять подгузники, ни мыть, ни пеленать. Для этого у меня хватает женщин. Мне нужно, чтобы ты его стерегла. Охраняла.

Нира открыла рот, чтобы ответить, но осеклась. Адер с изумлением увидела блеснувшие в глазах старой женщины слезы.

«У нее был ребенок!»

Понимание обрушилось на Адер, как удар кулака. За все время с их встречи на дороге Богов она не додумалась спросить об этом Ниру. В памяти всплыл том «Истории Атмани», но среди мрачных подробностей, описанных историком, детям не нашлось места. Насколько знала Адер, мужа у Ниры не было, но кому это мешало выносить ребенка?

— Не мне, девочка, — сказала старуха так, словно тяжесть веков разом легла ей на плечи, и голос ее был занозистым, как неструганое дерево. — Не мне беречь детей.

Адер обомлела. Она бы выстояла против брани и упреков, но от этой внезапной искренности потеряла дар речи.

— Как это было? — выговорила она наконец.

Нира покачала головой. Сцепила узловатые пальцы. Адер смотрела на нее, не в силах понять ее страшного бессловесного горя.

— Я не могу, девочка, — после долгого молчания ответила старуха. — Второй раз не смогу.

В этих немногих словах Адер услышала весь ужас своих ночей. С самого рождения Санлитуна она уверяла себя, что ночные кошмары и дневные страхи, бесконечные опасения за дитя — всего лишь плод усталости изнемогающего разума.

«Он здоров», — напоминала она себе, всматриваясь в пухлые смуглые щечки, в сильные пальчики, обхватившие ее палец.

«Ему ничто не грозит, — шептала она, глядя на городские стены за окном. — Бояться нечего».

Месяцами после рождения Санлитуна Адер возводила эти хлипкие перегородки между собой и диким, ужасающим внешним миром. Она почти убедила себя, что ее любовь, забота, бесконечное бдение сохранят от всех бед этого толстого капризного малыша — крошечное существо, что было ей дороже собственного сердца. Слезы в глазах Ниры, ее заломленные руки, несколько коротких слов — «я не могу, девочка» — пробили эти стены, как нож пробивает мокрую бумагу. Отчаяние схватило Адер за горло, и несколько ударов сердца она не могла дышать.

— Я не…

Голос дал трещину. Она перевела дыхание, остановила на Нире взгляд, всей душой желая, чтобы старуха увидела, поняла.

— Я знаю, это не совершенная защита, — снова заговорила Адер. — Ты не сможешь уберечь его от всего. Но у меня больше никого нет.

Нира молча покачала головой, и тогда Адер потянулась через стол, взяла ее руки в свои.

— Ты умная, — тихо сказала она. — Ты сильная. И я тебе доверяю.

— Однажды мне доверили целый континент, девочка, а я допустила его сожжение. Я сама его сожгла.

— Мы говорим не о континентах.

— Я знаю, о чем мы говорим. — В голос Ниры вернулась толика обычной сварливости. — У меня тоже был мальчик. Мой сын. Я не сумела его спасти.

Адер кивнула. Она представляла этот ужас. И не хотела представлять.

— Я тебя умоляю, Нира.

Старуха взглянула на нее сквозь слезы, отняла руку и утерла глаза:

— Императоры не умоляют. Императоры приказывают.

— Не сейчас, — покачала головой Адер.

Нира повернулась к ней:

— Всегда, дуреха. Это и значит быть императором.

— Так ты возьмешься?

— Это приказ?

Адер молча кивнула.

— Тогда возьмусь. — Нира прерывисто вздохнула. — Постерегу твоего плаксивого засранца, пока тебя нет.

Что-то, какое-то страшное внутреннее напряжение, внезапно отпустило Адер. Она чувствовала, что и сама готова расплакаться.

— Спасибо тебе, Нира.

— Императоры не благодарят подданных за повиновение.

— Ну а я все равно благодарю.

— Поблагодаришь, когда я сдам тебе маленького поганца с рук на руки, если он еще будет дышать, — невесело ответила Нира.

5

У Кадена горели легкие и сводило бедра, но он заставлял себя виток за витком одолевать лестницу. Маут Амут уверил его, что напавшие на Копье не поднимались выше кабинета, выше тридцатого и последнего из выстроенных людьми этажа древней башни, но он, в тревоге проведя бессонную ночь, понял, что должен увидеть Тристе — увидеть собственными глазами, убедиться, что та жива и в безопасности (насколько он мог обеспечить ей безопасность).

Дюжина ступеней от кабинета вывели его выше последнего этажа — из человеческих комнат и коридоров в немыслимое, божественное пространство над ними. Лестница, конечно, шла дальше — единственное творение человека в гулкой пустоте Копья, узкая спираль, поддерживаемая умно выстроенными лесами и спущенными с невообразимой высоты стальными канатами в руку толщиной. Кроме них, здесь были только воздух, пустота и свет — и, далеко-далеко вверху, самая высокая в мире тюрьма.

Кадену было пять лет, а Валину шесть, когда кому-то из них попала в руки книга «Устройство темниц». Он не помнил, откуда взялся старый фолиант, как и почему им вздумалось его открыть, но саму книгу помнил отлично: каждую страницу, каждый тщательно выведенный чертеж, все ужасающие истории плена, безумия, пыток, изложенные сухим и безличным ученым стилем. Автор, Юала Баскиец, за десять лет посетил не менее восьмидесяти четырех тюрем во всех пятнадцати аннурских атрепиях и за их пределами. Он видел каменную яму Уваши-Рамы, горячие карцеры Фрипорта и недоброй славы «Тысячу и одну комнату», где умирали враги антерских королей и королев. В почти бесконечном разнообразии заключевниц прослеживалась одна общая черта: все они были подземными, темными и строились из камня. Темница Рассветного дворца была исключением по всем трем пунктам.

Правда, под залом Правосудия имелось несколько камер — маленьких и надежно запиравшихся помещений для ожидающих суда или приговора, — но главная тюрьма Аннура была не грубой ямой в диком камне. И вовсе не ямой. Даже в камне можно пробить ход наружу, если хватает времени и есть инструмент. Но за всю историю Аннурской империи и более ранних времен никто не сумел оставить даже царапины на закаленном стекле Копья Интарры, и потому строители дворца выбрали его местом для содержания под стражей.

Конечно, они не заняли башню целиком. Во всем Копье могли бы уместиться сотни тысяч заключенных, целая нация шпионов, изменников и побежденных владык. Аннуру хватило одного этажа — вознесенного на сотни и сотни футов над землей, достижимого лишь по пронзающей светлую тишину винтовой лестнице, подвешенного на хитроумных распорках из стальных балок и цепей.

Издали Копье Интарры представлялось невероятно стройным. Казалось, башня слишком тонка, чтобы удержать свою высоту. Казалось, эту иглу переломит и дуновение ветерка, разобьет коснувшееся ее облачко. Но изнутри поднявшемуся над людскими этажами открывалась истинная ширина строения. Сильный человек мог бы добросить камень от лестницы посередине до прозрачной стены, но и то было не просто. После привычной людям тесноты первых этажей размер пустотелой колонны внушал трепет. Вьющаяся посреди лестница выглядела хрупкой — дерзкая и обреченная попытка одолеть неодолимое.

Каден насчитал тысячу ступеней и остановился на площадке, выравнивая дыхание. Этот подъем был не опаснее иных склонов в Костистых горах, не труднее Вороньего Круга, по которому он раза два или три взбегал по первому снегу, но, как напомнил ему Амут, Каден уже не был послушником хин. За год в Рассветном дворце мышцы ног обмякли, на ребрах нарос жирок. Теперь от усилия сердце у него колотилось в грудную клетку, досадуя на свою немощь.