Вполне логично, что большинство горожан по ночам сидели дома.

Ночь. Давайте называть это так. Время, когда люди спят. В Килахито существует иное понятие дня и ночи, нежели у вас, потому что его жители постоянно живут в темноте. Но смены Художника проходили в то время суток, что ощущается как ночь.

Художник шел по пустынным улицам мимо густонаселенных многоквартирных домов. Кое-какое оживление царило лишь на бульваре Бедняков, который весьма благосклонно можно было назвать общедоступным торговым кварталом. Разумеется, эта длинная узкая улочка располагалась почти на окраине города. Хионные линии здесь изгибались и свивались, образуя вывески. Таковые имелись над каждой лавкой, зазывая прохожих.

Все буквы и элементы дизайна были созданы из непрерывных линий всего лишь двух цветов: голубого и пурпурного. Конечно, в Килахито, как и на многих других планетах, существовали и простые электрические лампы, но для работы с хионом не требовались ни специальные инструменты, ни периодическая замена, и поэтому он применялся широко, особенно для наружных работ.

Вскоре Художник добрался до западной окраины. Здесь хион обрывался. Килахито в плане имел форму круга, и наружное кольцо зданий отчасти напоминало крепостную стену. В большинстве этих зданий располагались склады. В них не было ни окон, ни постоянных жителей. Окаймляла город кольцевая улица, которой никто не пользовался. Она служила своего рода буферной зоной между цивилизацией и тем, что таилось за ее пределами.

А за пределами таилась Пелена: бесконечная чернильная тьма, державшая в осаде как этот город, так и все живое на планете.

Она окружала город удушливым куполом, и только хион не позволял ей подступить ближе. С помощью хиона создавались безопасные переходы и коридоры между городами. Только свет звезды пробивался через Пелену. Я и по сей день не уверен на сто процентов — почему. Но здесь неподалеку расщепила себя Виртуозность, и подозреваю, что дело в этом.

Художник застыл в самоуверенной позе: руки сложены на груди, взгляд устремлен в Пелену. Это его владения. Здесь он охотник-одиночка. Вольный странник. Человек, отважно бросивший вызов бескрайней тьме…

Справа раздался звонкий смех.

Наш герой тяжело вздохнул и покосился в ту сторону, где периметр обходили двое других художников. На Аканэ была яркая зеленая юбка и белая блузка на пуговицах; в руке, наподобие дирижерской палочки, длинная кисть кошмариста. Рядом размашисто вышагивал Тодзин, молодой, с накачанными руками и плоской физиономией. Художнику Тодзин напоминал картину, написанную дилетантом, не имеющим представления о ракурсе и перспективе. У нормального человека просто не может быть таких ручищ и настолько квадратного подбородка.

Аканэ что-то сказала, и парочка вновь рассмеялась. Затем они заметили Художника.

— Никаро? — окликнула Аканэ. — Опять работаешь в нашу смену?

— Ага, — ответил Художник. — В графике отмечено… наверное.

Возможно, на этот раз он забыл отметиться.

— Здо́рово! — улыбнулась Аканэ. — Ну, увидимся!

— Ага, — только и бросил Художник.

Аканэ ушла, клацая каблуками по камням, держа кисть в руке, а холст под мышкой. Тодзин лишь пожал плечами и последовал за ней, неся свои принадлежности в большой просторной сумке. Художник проводил коллег взглядом, борясь с желанием помчаться следом.

Он был охотником-одиночкой. Вольным странником. Независимым… шатальцем? Так или иначе, ему не хотелось работать в паре или группе, как делали другие.

Но было бы приятно, если бы кто-то попросил его составить компанию. Чтобы Аканэ и Тодзин увидели, что и у него есть друзья. Разумеется, он бы стоически отклонил такое предложение. Он ведь работает один. Свободный гуляка…

Художник вздохнул. После встречи с Аканэ ему было трудно поддерживать угрюмый вид, тем более что ее смех все еще доносился даже через две улицы. Для большинства его коллег рисование кошмаров не было столь мрачной работой, как оно представлялось ему.

Думать не так, как все, полезно. Ему это помогало не чувствовать себя неудачником. Особенно в минуты раздумий о том, что он обречен провести ближайшие лет шестьдесят на этих ночных улицах, освещенных хионом. В одиночестве.

Глава 2

Юми всегда считала появление Дневной звезды добрым знаком. Счастливым предвестием. Намеком на то, что первичные хидзё будут к ней открыты и благосклонны.

В тот день Дневная звезда казалась особенно яркой. Ее мягкое голубое сияние было хорошо заметно на западе, даже когда на востоке поднялось солнце. Важное предзнаменование, если вы, конечно, верите в такие вещи.

В старой шутке говорится, что потерянные вещи обычно оказываются там, где никто и не думает искать. Предзнаменования же, напротив, появляются там, где их ищут.

Юми верила в тайные знаки. Иначе никак: знамение предопределило всю ее жизнь. В миг ее рождения с неба упала звезда, и это означало, что девочка — избранница духов. Ее изъяли из семьи, чтобы с ранних лет готовить к выполнению священного долга.

Когда в кибитку вошли ее служанки Чхэюн и Хванчжи, она уселась на теплом полу. Служанки поклонились, как того требовал этикет, достали ложки и майпонские палочки и принялись кормить ее рисовой похлебкой, приготовленной на жаре земли. Юми глотала пищу, даже не помышляя о том, чтобы есть самой, — это считалось вопиющей бестактностью. Происходящее было элементом ритуала, а по части знания ритуалов она не имела себе равных.

Но в тот день Юми чувствовала себя немного рассеянной. Это был девятнадцатый день с ее девятнадцатого дня рождения.

День принятия важных решений. День важных дел.

Возможно, в этот день она вправе попросить о чем-нибудь, чего давно хочет?

До большого фестиваля в Торио — столице государства и резиденции королевы — оставалось ровно сто дней. В ходе ежегодного фестиваля демонстрировались изобретения и лучшие произведения искусства, игрались пьесы. Юми никогда там не бывала. Быть может, на этот раз…

Как только служанки закончили кормить, Юми встала. Чхэюн и Хванчжи открыли дверь кибитки и спрыгнули. Юми глубоко вздохнула и спустилась следом на озаренную солнцем землю, сунув ноги в деревянные сандалии.

Служанки подскочили и распахнули огромные веера, чтобы скрыть ее от чужих взоров. Само собой разумеется, что жители деревни сбежались поглазеть на Избранницу, на йоки-хидзё, на девушку, повелевающую первичными духами. Не самый впечатляющий титул, но на местном языке он звучит лучше.

Эта страна — королевство Торио — была совсем не похожа на родину Художника. Небо здесь не расчерчивали светящиеся линии, ни холодные ни теплые. Не было и многоквартирных домов, и мостовых. Зато имелось солнце — громадное, цвета обожженной глины. Оно было больше и ближе вашего, и на нем виднелись разноцветные пятна, которые делали светило похожим на кипящую, пузырящуюся похлебку.

Ало-рыжее солнце окрашивало ландшафт… в самые обычные цвета. Мозг — хитрая штука. Стоит вам провести здесь несколько часов, как вы перестанете замечать, что все кругом чуть краснее привычного. Но в первые минуты по прибытии зрелище, конечно, завораживает. Все равно что оказаться посреди кровавой бойни, которую никто не замечает, потому что пребывает в шоке.

Прячась за веерами, Юми прошла через деревню к холодному роднику. Там служанки сняли с нее ночную сорочку — йоки-хидзё не позволялось переодеваться самостоятельно — и проводили в прохладную воду. Юми вздрогнула от ее колкого поцелуя. Вскоре Чхэюн и Хванчжи принесли и опустили на воду поднос с разными видами кристаллического мыла. Они намылили Юми первым кусочком, после чего та ополоснулась. Затем — вторым, и она снова окунулась. Затем дважды намылили третьим, трижды — четвертым, пятикратно — пятым, восемь раз — шестым. Тринадцать — седьмым.

Это может показаться чрезмерным. Но вам знакома такая вещь, как религия?

Верования Юми, к счастью, приносили и практическую пользу. То, чем ее намыливали ближе к окончанию церемонии, только с большой натяжкой можно назвать мылом. Скорее, это были ароматные кремы, увлажняющие кожу. Как по мне, для ног самое то, да и для всего тела пригодится, когда я попаду в торийский ад за лечение мозолей их ритуальными средствами.

В ходе последнего ополаскивания Юми пришлось погрузиться в воду с головой и сосчитать до ста сорока четырех. Извиваясь на волнах, словно живые, ее черные волосы разметались вокруг. От ритуального мытья волосы становились чище чистого, что было крайне важно, ведь религия не позволяла стричь их и они уже успели отрасти до талии.

Хотя это и не было оговорено ритуалом, Юми нравилось смотреть сквозь блестящую воду и искать глазами солнце. Огонь и вода. Жидкость и свет.

Задыхаясь, она выскочила из воды ровно на счет сто сорок четыре. Считалось, что с каждым разом церемония будет переноситься легче и Юми — обновленная, словно заново рожденная, — будет подниматься из воды невозмутимо и чинно. Вместо этого она закашлялась самым неприличным образом.

Да, Юми считала кашель грубым нарушением ритуала. Не спрашивайте, как она относилась к действительно тяжким прегрешениям — например, к опозданию на церемонию.