«Во имя Орхоламовой бороды, они еще здесь? Они не продвинулись дальше этого? Это же просто потеря…»

— Кип, может быть, ты считаешь это потерей времени? — резко спросила магистр. — Мы тебя утомили?

«Ловушка, Кип! Не делай этого, Кип!»

— Нет-нет, мои глаза часто так стекленеют сами собой. Должно быть, это наследство от матери-наркоманки, она постоянно курила дымку.

Брови магистра взлетели на лоб.

— Видите ли, у меня есть одна особенность, наверное, даже расстройство, — продолжал он. («Остановись, Кип! Остановись!») — Дело в том, что я не только толстый, я еще и туго соображаю — мозги плохо ворочаются, — и из-за этого если я за что-нибудь зацеплюсь, то уже не могу переходить к другому предмету, пока не получу ответы на все вопросы по предыдущему. Может быть, я недостаточно продвинутый для этого класса. Может быть, меня следовало бы перевести в какой-нибудь другой.

— Понимаю… — проговорила магистр Кадах.

Кип знал, что она не позволит ему никуда перейти. Даже если он вообще существует, этот другой класс.

— Что ж, мастер Гайл, это класс для новичков, и мы гордимся тем, что не оставляем позади даже самого медлительного барана в стаде… Насколько я понимаю, ты хотел сказать что-то еще, не так ли?

— Да, магистр.

Он ненавидел эту женщину. Он почти ее не знал, и тем не менее ему ужасно хотелось изо всей силы съездить по ее уродливому лицу.

Магистр Кадах улыбнулась. Улыбка у нее была на редкость неприятная. Эта щуплая женщина получала такое удовольствие от роли повелительницы собственного царства, так гордилась тем, что может застращать целый класс маленьких детишек!

— В таком случае, Кип, давай заключим с тобой договор: ты можешь сказать то, что хочешь, но если я найду твои слова дерзкими, то ударю тебя еще раз. Для класса это тоже будет превосходным наглядным уроком — видите ли, при извлечении цвета тоже всегда есть цена, и вы сами решаете, платить или нет. Итак, Кип?

— Вы назвали мою мать безграмотной. Это примерно настолько же верно, как если бы я назвал вас приличным человеком. — Его сердце билось в горле, мешая дышать. — Моя мать продала душу за дымку. Она лгала, обманывала, воровала, и думаю, даже пару раз торговала собой, но она не была безграмотной. Так что, если вы хотите и дальше оскорблять мою мать, чтобы показать всем, как я жалок, то в вашем распоряжении куча других вещей, которые вы можете о ней говорить, не опасаясь солгать. Но эта к ним не относится.

«Получи, сука!»

Класс глядел на Кипа во все глаза. Он не знал, развеяли ли его слова сотню слухов или породили сотню новых — может быть, и то и другое одновременно. В любом случае ему удалось сохранить спокойный тон и он ни разу не назвал магистра Кадах лгуньей или чем-нибудь похуже. Пожалуй, это можно было считать победой… Ну чем-то вроде.

— Ты закончил? — спросила женщина.

«А теперь за победу пора платить».

— Да, — сказал Кип.

Он положил на парту руку для наказания — левую, перевязанную бинтами. «Глупо, Кип! Ты же ее провоцируешь. Сам напрашиваешься».

Хрясь!

Кип вздрогнул: прут хлобыстнул по парте с такой силой, что столешница содрогнулась — на расстоянии двух пальцев от его руки.

— Так же, как при извлечении цветов, в жизни порой не приходится платить за свои проступки, — провозгласила магистр Кадах, обращаясь к классу. — В особенности если твоя фамилия Гайл… Кип, твое поведение мне не нравится. — Это уже адресовалось ему. — Иди подожди конца урока в коридоре.

Кип поднялся с места и вышел за дверь, сопровождаемый взглядами двадцати пар глаз. Его одноклассники собрались со всех Семи Сатрапий: здесь были темнокожие парийцы — девушки простоволосые, парни в гхотрах, — аташийцы с оливковой кожей и яркими сапфировыми глазами, много рутгарцев с маленькими носами и тонкими губами, с еще более светлой кожей; была даже одна блондинка. Кип, впрочем, был единственным тирейцем, причем выглядел скорее помесью всех остальных: волосы вьющиеся, как у парийцев, но без их поджарого, текучего телосложения, глаза по-аташийски голубые, но кожа более смуглая, а нос не настолько крупный. На его коже виднелось даже несколько веснушек, словно он был частично кроволесцем.

«Тебя будут ненавидеть из-за меня, — сказал ему отец при прощании, а потом его лицо прорезала эта кривая, обаятельная гайловская улыбка. — Но не беспокойся, скоро они начнут ненавидеть тебя из-за тебя самого».

Это был его первый день, так что Кип решил, что пока его ненавидят из-за того, что он сын Гэвина Гайла.

Самиты нигде не было видно. Кип предположил, что гвардейцы работают посменно — вероятно, она понадеялась, что он сможет высидеть одну лекцию, не нарвавшись на неприятности. Упс, ошибочка!

«Ну давай, — думал он, усаживаясь на пол в коридоре Хромерии, — давай, пожалей себя. Тебя признал своим бастардом самый могущественный человек в мире. Он уже несколько раз спасал тебе жизнь, и он предоставил тебе выбор. Ты мог бы поступить в Хромерию анонимно. Ты сам это выбрал».

Еще недавно Кип считал, что у него есть здесь по крайней мере один друг. Здесь училась Лив — до Гарристона. Девушка хорошо к нему относилась, хотя и считала его чем-то вроде младшего брата. Однако теперь ее тут больше не было; она предпочла вступить в войско Цветного Владыки, предпочла поверить в утешительную ложь. Кип ненавидел ее за это, презирал за поиск легкого выхода — и все же в основном он по ней тосковал.

Он сидел рядом с дверью, пытаясь подслушать лекцию магистра Кадах, пытаясь думать о магии, чтобы не думать ни о чем другом. Кажется, магистр говорила что-то о свойствах зеленого люксина? Кип подумал, не извлечь ли немного прямо тут, в коридоре. Хотя это, пожалуй, плохая идея: зеленый делает тебя буйным, непокорным, ты начинаешь нарушать установленные правила. Сейчас от такого лучше воздержаться. Впрочем, Кип улыбнулся, подумав о такой возможности.

— Это ты Кип?

Чей-то голос вторгся в его размышления, вытащив Кипа из мира фантазий. Говорящий был крошечный, чисто выбритый, очень темнокожий париец в накрахмаленном головном платке и рабском балахоне, сделанном из наилучшего хлопка.

— Э-гм, да.

Кип встал, и холодный комок страха, провалившийся в низ его живота, подсказал ему, кто мог послать этого раба. Тот несколько долгих мгновений разглядывал его, очевидно, оценивая, но не позволяя оценке проявиться на своем лице. Гэвин говорил Кипу, что главный раб и правая рука Андросса Гайла носит имя Гринвуди.

— Люкслорд Гайл желает тебя видеть, — наконец сообщил раб.

Люкслорд Гайл, он же Андросс Гайл, один из богатейших людей в мире, имеющий владения по всему Рутгару, Кровавому Лесу и Парии. В правящем совете, известном как Спектр, он занимает место Красного. Отец двух Призм: Гэвина — и Дазена, бунтовщика, едва не уничтожившего мир. Андросс Гайл, подумал Кип, наверное, единственный человек в мире, которого Гэвин боится.

«Мой дед».

А сам Кип — бастард, пятно на семейной репутации. Фелия Гайл, бабушка Кипа и единственный человек, способный смягчить тираническую натуру Андросса, теперь мертва.

Однако прежде чем влететь лбом в эту стену, Кип понял, что у него есть еще одна проблема. Он не мог покинуть коридор, не дав магистру Кадах новый повод для репрессий, и не мог выказать неуважение Андроссу Гайлу, заставляя его ждать.

— Э-м, вы не могли бы сказать моему магистру, что меня вызвали в другое место? — попросил он раба.

Гринвуди поглядел на него без выражения. Кип почувствовал себя глупо. Будто он сам не мог сделать один шаг, просунуть голову в дверь и сказать: «Меня вызывают в другое место». Он уже открыл было рот, чтобы начать объясняться, но вспомнил наказ Гэвина: «Помни, кто ты такой». Поэтому, вместо того чтобы извиняться или говорить «пожалуйста», он снова закрыл рот и промолчал.

Еще раз окинув Кипа оценивающим взглядом, Гринвуди повиновался. Он коротко постучал в дверь и вошел в классную комнату.

— Люкслорд Гайл требует Кипа к себе.

Он не дал магистру Кадах времени на ответ, хотя Кип пожертвовал бы левым глазом, чтобы поглядеть, какое у той сделалось лицо. Гринвуди был раб — но раб, выполняющий распоряжения одного из могущественнейших людей в мире. Любые возражения магистра Кадах не имели значения. Уж Гринвуди-то никогда не забывал, кто он такой.

Вопрос только в том, кто такой Кип? Гринвуди назвал его просто по имени. Он не сказал: «Люкслорд Гайл вызывает к себе своего внука».

Как там выразился Гэвин — «Будем считать победой, если тебе удастся не намочить штаны»?

— Э-гм, вы не против, если мы по дороге завернем в туалет? — кашлянув, спросил Кип.