На самом деле Кип лежал без сна. Шло время; другие ребята один за другим задули свои свечки. Лежа в темноте, Кип заново проигрывал перед собой Гарристонское сражение.

Тот человек, которого он кинул в костер — кожа отслаивалась от его лица, словно приставшая к сковороде куриная шкурка… Глаза людей, пытавшихся убить Кипа — искаженные яростью лица, занесенное оружие, — когда Кип упал через пролом в стене. Раз за разом он падал, а сотни ног пинали его со всех сторон…

Вкус пороховой гари в воздухе…

Чувство восторга, когда он погрузил свой клинок в человека — расседающаяся плоть — клинок, освобождающийся от плоти, высвобождающий кровь и душу…

Вот Кипа окружают солдаты, поднимают мушкеты — и Кип выстреливает им в лица их же собственные пули…

Глазное яблоко на камне мостовой — радужка синяя, как море, а головы, из которой его выбило, нигде не видать. Смотрит на Кипа — пристально, обвиняюще…

«Убийца».

«Что ты наделал?»

В скольких драках он проигрывал Рамиру — главному хулигану в их деревне! Они думали, что Рамира призовут в армию короля Гарадула… Солдаты, которых убивал Кип в Гарристоне, были совсем мальчишками — не старше Рамира. Мальчишки, которых, скорее всего, тоже призвали на службу. Невинные, выполняющие работу виновных.

Там, в деревне, когда Кип еще сам был мальчишкой, он иногда думал, что хочет убить Рамира. Когда еще не знал, что это значит. Когда еще не знал, насколько это легко.

«Каким же чудовищем ты стал?»

Глава 18

Гэвин поместил в трубку заряд с кулак величиной и принялся понемногу разматывать узкий жгут зеленого люксина, заталкивая его под воду. За последние два дня он неплохо наловчился это делать и все же до сих пор не мог полностью положиться на заряды, которые состояли из перемежающихся слоев желтого и красного люксина, обернутых вокруг воздушного пузыря. Фокус был в том, чтобы сделать самый последний внутренний слой неправильно — но эта неправильность должна была быть точно выверенной. Люксиновый пузырь в таком случае распадался, открывая воздуху доступ к нестабильному желтому люксину. Этот нестабильный люксин вспыхивал, превращаясь обратно в свет и попутно воспламеняя красный люксин. Дальше то же самое повторялось в последующих слоях, в результате чего получался достаточно сильный взрыв, способный расчистить коралловые рифы.

Однако работа со взрывчаткой, которую ты намеренно сделал нестабильной, требовала большого напряжения. Порой заряды взрывались, едва прикоснувшись к рифу; другие не взрывались на протяжении нескольких минут или не взрывались вообще.

Каррис следила за тем, чтобы лодка не перевернулась, иногда подгребая, иногда отталкиваясь веслом.

На этот раз взрыв произошел еще до того, как Гэвин успел вытащить укладочный жгут. Жгут вырвало у него из рук, и море под днищем их лодки подпрыгнуло. Гэвин был готов встретить волну, но взлетевшая в воздух трубка заставила его потерять равновесие. Он попятился, натолкнулся на борт… В обычном случае не было бы ничего страшного в том, чтобы упасть в воду, но сейчас там было полно бритвенно-острых обломков коралла, вспенивавших поверхность после взрыва.

Каррис схватила Гэвина за пояс как раз в тот момент, когда его нога уже макнулась в воду, и дернула всем весом. Его резко швырнуло обратно в лодку, он рухнул на днище и покатился, сбив ее с ног. Он поспешил откатиться обратно, чтобы не перевернуть их маленькое суденышко, и в результате оказался лежащим поверх Каррис.

— Мы поймали друг друга! — рассмеялся он.

Ее взгляд был настолько пронзительным, что Гэвину показалось, будто его сердце сейчас остановится.

— Слезь. Сейчас же, — прошипела она.

Ее тело закаменело. Должно быть, он неправильно понял тот мимолетный взгляд… на долю секунды он мог бы покляться, что…

— Прости, — сказал Гэвин, поспешно вставая. — Нет, правда, ты удачно меня поймала.

Ему показалось или ее тело действительно сохраняло контакт на мгновение дольше, чем было нужно? Разве оно не приподнялось вместе с ним, словно не желая расставаться?

Он посмотрел на нее. Солнце пекло немилосердно, как и предыдущие два дня. Гэвин сразу же стащил с себя рубашку, чтобы хоть немного охладиться. Каррис первый день честно потела, но на второй не выдержала и последовала его примеру, оставив только обтягивающую форменную блузку. И сейчас, когда она лежала вот так на спине, раскинув ноги по обе стороны от него, открыв поджарый живот со светящейся от пота и золотистого солнца кожей… у него перехватило дыхание, мысли рассыпались. Он попытался — тщетно — не смотреть на ее грудь.

Он тут же отвел взгляд, но она заметила.

Гэвин вдруг услышал резкий голос своего заточенного в тюрьме брата:

«Это ты тоже хочешь у меня отнять, а, братец? Займешься с ней любовью, делая вид, будто ты это я? Думаешь, тебе понравится, когда она в порыве страсти начнет выкрикивать мое имя?»

Если бы на ее месте была любая другая женщина, он бы поторопил мгновение, довел до критической точки. Прямо сейчас поцеловал бы ее — и позволил бы ей решать. Скажет «нет»? Отлично, и черт с ней; он как-нибудь переживет. Или же — более вероятно — она скажет «да», и тогда их ждет постель, и когда он с ней расстанется, на ее лице будет улыбка. Но по крайней мере он с ней расстанется. По крайней мере он что-нибудь предпримет.

Каррис была единственной из женщин, кто вызывал у него оцепенение.

Он вспомнил, как лежал рядом с ней в доме ее отца — как давно это было! Как целовал ее грудь, ласкал ее тело; как они говорили, пока не рассвело. За эту ночь они занимались любовью с полдюжины раз — настойчивость и страсть возобладали над неловкостью и неопытностью. Утром ему пришлось уйти прежде, чем ее горничная пришла ее будить.

Они оба знали, что их роман обречен — даже тогда, даже будучи совсем детьми. «Я вернусь за тобой», — обещал ей Дазен.

И он вернулся, как и обещал, но ее не было. Отец перевез ее в другое место, хотя тогда Дазен этого не знал; он думал, что она его предала. Ее братья устроили ему засаду, и тогда он устроил пожар, в котором погибли все: ее братья, слуги, рабы, дети, ценности, надежда…

— Я причинил тебе множество несчастий, — сказал Гэвин, вставая. — И я сожалею о каждом из них. Прости меня.

Он протянул Каррис руку, чтобы помочь ей подняться. На мгновение ему показалось, что она откажется, однако затем она взяла его ладонь, ловко вскочила на ноги — и не отпустила. Она стояла совсем рядом, но эта близость была вызовом.

— Не хочешь ли сказать поконкретнее, за что именно ты просишь у меня прощения?

Тогда, в Гарристоне, она сказала: «Я знаю твой самый большой секрет, скотина». И дала ему пощечину.

Что фактически мало что проясняло. За прошедшие годы у него накопилось множество секретов, и тот, о котором она говорила, мог находиться в сотне лиг от страшной истины. За это время его главная тайна сделала необходимыми множество других.

«И говоря “тайна”, я имею в виду “ложь”».

«Итак, Гэвин, — насколько ты хладнокровен? Насколько предан своей цели? Тебе уже доводилось убивать ради нее. Сможешь ли ты сделать это снова?»

Они были в сотнях лиг от ближайшего хромерийского шпиона. Если он расскажет Каррис всю правду, а она поклянется его разоблачить или разрушить его жизнь, он просто убьет ее.

Проще простого. Легче легкого.

В честном бою у нее были бы против него неплохие шансы — благодаря гвардейской выучке она превратилась в настоящее боевое орудие. Но с Призмой честного боя не бывает.

— Я просто прошу прощения, — наконец ответил Гэвин и отвел взгляд.

Каррис все не отпускала его руку, продолжая стискивать, пока он снова не посмотрел в ее сверкающие глаза.

— Извинение ничего не стоит, если ты не берешь ответственность за свои действия. Если ты не можешь даже сказать, за что именно ты извиняешься, — это не стоит и гроша! Ты не купишь себе прощение по дешевке после всего, что ты натворил. Во всяком случае, не у меня!

Гэвин попытался вырвать руку, но Каррис держала крепко.

— Отпусти, или будешь добираться до берега вплавь, — холодно проговорил Гэвин.

Она отпустила.

«Проклятая женщина! Как же она меня бесит! И она права, вот что бесит больше всего. Черт бы ее побрал!»

Но убить ее он не мог, и сам это знал. Скорее он сжег бы дотла весь мир.

Каррис подобрала люксиновую трубку, с помощью которой он размещал на дне заряды, и протянула ему.

— Еще пять зарядов, и проход будет закончен, — сказала она. — Однако нам придется поспешить, чтобы успеть до отлива. После этого мы сможем перейти к работе над фундаментом для волнолома.

Они работали до тех пор, пока на небе оставалось достаточно света, чтобы Гэвин мог извлекать. Каррис изготавливала формы и следила, чтобы лодка не перевернулась и чтобы они не слишком отклонялись от намеченных рамок.

Волнолом фактически должен был представлять собой три волнолома, разделенных двумя большими проемами — один для кораблей, заходящих в залив, а другой для покидающих его. Ведущие к ним проходы в коралловых рифах были зигзагообразными, места поворотов они предполагали отметить буями, которые в случае угрозы нападения можно было бы убирать. «Придется попотеть», — подумал Гэвин. Он, конечно, кое-чему научился, пока строил Стену Яркой Воды, однако там ему помогали тысячи рабочих и десятки цветомагов.