Люди собрались возле ограждения левого борта с фитильными ружьями в руках. Над некоторыми поднимались жирные черные дымки, другие были озарены вспышками: фитили как раз воспламенили порох на полках за мгновение до выстрела. Командующий Железный Кулак стоял рядом с Каррис — собранные, бесстрашные, с сияющим люксином, формирующимся в снаряды в их руках. На пушечных палубах Гэвин увидел пушкарей, они забивали заряды в пушки, готовя их к выстрелу, на который уже не было времени.

Другие корабли флотилии сгрудились, словно ребятишки вокруг кулачной драки. Люди собрались у планширей с разинутыми ртами; лишь немногим пришло в голову хотя бы зарядить свои мушкеты.

Десятки людей уже отворачивались от приближающегося монстра, чтобы посмотреть, какой еще новый ужас там вырвался над поверхностью воды, — и устремляли ошеломленные взгляды на Гэвина. Матрос на мачте показывал в его сторону и что-то кричал.

Зависнув в воздухе, предчувствуя ужасную катастрофу, готовую через какие-то секунды обрушиться на его соплеменников, Гэвин швырнул в демона все, что у него было за душой.

Блистающая, переливающаяся, многоцветная стена света вырвалась из Гэвина и устремилась к морскому чудовищу.

Но Гэвин не увидел, что произошло, когда она врезалась в демона, — и даже попал ли он вообще в цель. Есть старая парийская поговорка, которую Гэвин слышал, но никогда не придавал ей значения: «Когда ты толкаешь гору, гора толкает тебя в ответ».

…Время возобновило свое течение, и это произошло скорее, чем хотелось бы. Гэвин чувствовал себя так, словно по нему врезали дубиной толще его собственного тела. Его отшвырнуло назад, перед глазами взорвались фонтаны звезд; по-кошачьи скребя воздух скрюченными пальцами, он выгнулся, пытаясь перевернуться, — и был отброшен еще на двадцать шагов новым сокрушительным шлепком, и снова забарахтался в воде.

Свет — это жизнь. Годы войны научили Гэвина никогда не оставаться безоружным. Уязвимость ведет к смерти. Он выплыл на поверхность и немедленно принялся извлекать. Много лет он совершенствовал свой глиссер, и тысяча неудачных попыток помогла ему заодно усовершенствовать методы вылезания из воды и мгновенного создания лодки — задача не из простых. Цветомагов всегда приводила в ужас перспектива падения в воду без возможности выбраться обратно.

Поэтому через несколько секунд Гэвин уже стоял на палубе нового глиссера и заново набрасывал ковши, пытаясь одновременно оценить обстановку.

Флагманский корабль был еще на плаву, хотя одного планширя не хватало, а древесину по левому борту украшали глубокие царапины. Должно быть, морской демон повернул, лишь скользящим ударом задев корпус. Впрочем, его хвост, очевидно, снова хлопнул по воде во время поворота, поскольку несколько небольших яликов поблизости были затоплены — люди прыгали в воду, и другие корабли уже двигались к ним, чтобы выхватить их из пасти морской пучины.

Но где, черт возьми, сам демон?

Люди на палубах кричали — но не для того, чтобы выразить свое восхищение. В их голосах звучала тревога. Они показывали…

«Ох, проклятье!»

Гэвин принялся кидать люксин в трубки с максимальной скоростью — однако глиссеры всегда тормозили на старте.

Огромная, раскаленная докрасна, исходящая паром кувалдоподобная голова демона вынырнула в каких-то двадцати шагах, стремительно приближаясь. Гэвин, двигавшийся с ускорением, врезался в волну, катившуюся перед этой массивной тупоносой громадиной, проталкивающейся сквозь толщу воды. Передняя поверхность головы чудовища напоминала стену — бугристую, шипастую стену.

Однако благодаря накату волны Гэвина начало относить назад.

А потом крестообразная пасть распахнулась, расколов эту стену на четыре части. Демон принялся всасывать в себя воду, вместо того чтобы толкать ее перед собой, и волна моментально куда-то делась. Глиссер Гэвина накренился и скользнул в пасть чудовища. Целиком.

В раскрытом виде рот демона был в два или три раза шире Гэвинова роста. Морские демоны заглатывали целые моря. Тело монстра принялось ритмически содрогаться, сжимая и вновь распахивая пасть, прогоняя воду сквозь жабры и выпуская сзади, почти таким же образом, каким действовал Гэвинов глиссер.

Руки Гэвина дрожали, плечи горели от мышечного усилия, с которым он проталкивал сквозь водную толщу свое тело вкупе с лодкой.

«Сильнее! Сильнее, черт!»

Морской демон взметнулся вверх в тот самый момент, когда глиссер вылетел у него из пасти. Его челюсти щелкнули, смыкаясь с четырех сторон, и чудовище зависло в воздухе. Гэвин завопил, закрыв глаза и напрягая все силы. Бросив взгляд через плечо, он увидел невероятное: морской демон выскочил из воды — полностью. Затем его гигантская туша ухнула обратно в воду, как если бы все семь башен Хромерии обрушились в море одновременно.

Однако теперь, когда глиссер набрал скорость, Гэвин двигался быстрее. Наполненный яростной свободой полета и сияющей легкостью жизни, он начал смеяться. Он хохотал!

Морской демон, разъяренный, все еще пылающий красным, ринулся за ним, двигаясь быстрее чем прежде. Однако глиссер уже разогнался, и Гэвин был вне опасности. По широкой дуге он двинулся в открытое море, прочь от удаляющихся радостно вопящих фигурок на палубах его кораблей, и морское чудовище последовало за ним.

Несколько часов Гэвин водил его по морю; наконец, сделав широкую петлю, чтобы тварь не ринулась вслепую в том направлении, где видела его в последний раз, он двинулся обратно, оставив демона далеко позади.

На заходе солнца, вымотанный и обессилевший, он вернулся к своей флотилии. Они лишились двух парусных яликов, но не потеряли ни одного человека. Его люди — поскольку даже если они и не были «его людьми» прежде, теперь они принадлежали ему телом и душой, — встречали его, словно бога.

Гэвин отвечал на их восхищение бледной улыбкой. Его свобода вновь была потеряна. Как бы ему хотелось вот так же ликовать! Напиться пьяным и пойти плясать, а потом затащить в кровать самую смазливую девчонку, какая бы подвернулась. А еще лучше — отыскать где-нибудь Каррис и подраться с ней, или заняться любовью, или сперва одно, а потом другое. Как бы ему хотелось рассказывать о случившемся, и слышать, как сотни ртов пересказывают его историю, и смеяться над смертью, на этот раз подобравшейся к ним так близко!

Вместо этого, пока его люди торжествовали, Гэвин направился в трюм. Один. Отмахнулся от Корвина. Качнул головой в ответ на изумленный взгляд сына.

И наконец, оказавшись в одиночестве и темноте своей каюты, Гэвин заплакал. Не о том, что с ним случилось, но о том, что, как он знал, неизбежно ждало его впереди.

Глава 4

Каррис не стала присоединяться к гулякам, радующимся своему избавлению от морского демона. Проснувшись до рассвета, она занялась водными процедурами, после чего стала причесываться, чтобы дать себе время подумать.

Все было напрасно. Секрет донимал ее, словно колючка, попавшая под подпругу. Как обычно, Каррис стянула на затылке свои волосы, черные, как ее нынешнее настроение. Последние пять дней она была занята тем, что складывала вместе разрозненные кусочки: «болезнь» Гэвина по завершении последней битвы в войне против его брата Дазена; расторжение Гэвином их помолвки; изумление Гэвина при известии о том, что у него есть внебрачный сын Кип; другой Гэвин, не похожий на прежнего.

Потом Каррис еще какое-то время удивлялась, как она могла быть такой недогадливой. Как и все остальные, она приписывала эти перемены травматическому опыту войны, необходимости убийства собственного брата. Многоцветные глаза Гэвина были свидетельством — доказательством! — того, что он был именно Гэвином. Гэвин всегда был талантливым и отличным лжецом, но уж ей-то не следовало позволять ему себя обмануть. Она слишком хорошо его знала. И что еще существеннее, она знала Дазена.

Ну и хватит об этом! Как она делала каждое утро, Каррис вышла на полубак и начала разминаться — без ежедневной гимнастики она начинала беситься. Ее начальник, командующий Железный Кулак, предусмотрительно выдал ей два комплекта черной форменной одежды. И рубашка, и штаны были хлопковые, пропитанные люксином: обтягивающие в нужных местах, нигде не жмущие, сделанные в первую очередь для удобства движения и лишь во вторую — чтобы выставить напоказ тренированную мускулатуру Черных гвардейцев. Однако хотя пыхтение и потение составляли неотъемлемую часть ее жизни, это еще не значило, что она хотела делиться этим с любым кретином, вышедшим на палубу.

— Ты не против? — спросил Железный Кулак, выходя на палубу.

Командующий Черной гвардии был огромен. Хороший лидер. Умный, сильный и чертовски внушительный. Каррис кивнула. Железный Кулак снял головной платок и аккуратно его сложил. По парийскому религиозному обычаю, мужчины покрывали головы гхотрой из почтения к Орхоламу, однако бывали и исключения: подобно многим своим соотечественникам, Железный Кулак считал, что это предписание действенно, только когда солнце полностью поднялось над горизонтом.

Прежде командующий Черной гвардии заплетал свои жесткие черные волосы в косицы, но после Гарристонской битвы и гибели множества соратников-гвардейцев он полностью выбрил голову в знак траура. Еще один парийский обычай: гхотра, прежде прикрывавшая его великолепие, теперь скрывала его скорбь.