— Но что именно ты ищешь?

— Если я потерял контроль над синим, Корван, это означает, что синий вышел из-под контроля.

Мгновение генерал смотрел на него непонимающе, затем на его лице появилось потрясенное выражение.

— Ты шутишь? Я прочел кучу умных книжек, и все серьезные ученые сходятся на том, что погань — это просто жупел, выдуманный Хромерией, чтобы оправдать действия некоторых чересчур рьяных подвижников и люксоров прошлого!

«Погань»… Корван использовал старый термин из языка птарсу; это слово могло употребляться как в единственном, так и во множественном числе. Изначально оно, скорее всего, означало храм или святилище, однако для парийцев Люцидония стало синонимом всего отвратительного. Они завладели этим словом и переделали его под себя, так же, как захватили и переделали под себя весь мир.

— А если твои ученые ошибаются?

Долгое время Данавис молчал. Наконец он произнес:

— То есть ты собираешься заявиться на порог к нюкабе и сказать: «Поскольку ты возглавляешь приверженцев твоей веры, пожалуйста, покажи мне ваши еретические тексты и расскажи мне ваши истории, которые я первый уполномочен объявить заслуживающими смертной казни» — и рассчитываешь, что она послушается? Нет, ну конечно, это какой-никакой план… Но не самый лучший, на мой взгляд.

— Я могу быть обаятельным, когда надо, — парировал Гэвин.

Корван улыбнулся, но отвернул лицо в сторону.

— Знаешь, — проговорил он, — то, что ты устроил вчера с этим демоном… Это было потрясающе. И то, что ты сделал в Гарристоне, было потрясающе — я имею в виду не только Стену Яркой Воды… Гэвин, эти люди пойдут за тобой на край света. Они будут рассказывать каждому встречному о том, что ты сделал. И если дойдет до драки между тобой и Спектром…

— Спектр уже выстраивает в ряд более покладистых кандидатов на должность Призмы, Корван. Если я сейчас брошу им вызов, то окажусь в таком же прискорбном положении, в каком был Дазен семнадцать лет назад. Я не собираюсь еще раз подвергать мир такому испытанию. Может быть, люди меня и любят, но, если все их вожди сплотятся против меня, я не добьюсь ничего, кроме смерти моих друзей и союзников. Один раз я уже так поступил.

— И что же? Ты собираешься просто нас оставить? А что ты будешь делать с Кипом? Он парень выносливый, но он много потерял в последнее время, и сдается мне, ты сейчас его единственная опора. Если он обнаружит, что ты не тот, за кого себя выдаешь, это может его сломать. И тогда — кто знает, во что он может превратиться? Пощади свою душу, Гэвин, и пощади мир! Последнее, что сейчас нужно Семи Сатрапиям, — это еще один молодой полихром Гайл, обезумевший от скорби и гнева. А нам всем что ты прикажешь делать? Куда нам девать всех этих людей?

— Корван, Корван, послушай! У меня уже есть план.

«Ну какой-никакой…»

— Знаешь, мой друг, почему-то именно этого я и боялся.

В корабль плеснула шальная волна; площадка под их ногами закачалась, и Корван, взглянув на пляшущую далеко внизу палубу, сглотнул.

— Было бы слишком наивно надеяться, что в него входит легкий способ спустить меня отсюда?

Глава 6

Железный Кулак скривился, глядя на официальное письмо у себя в руке. Обычно при Гэвине максимум, что он себе позволял, — это дернуть лицом, которое тут же принимало прежнее бесстрастное выражение. Но на этот раз его физиономию перекосило не на шутку, словно он отведал мяса, закопченного в дыме ядовитого дерева.

— Вы хотите, чтобы я доставил это Белой? — переспросил он. — Этот ваш приказ?

Гэвин вызвал великана-телохранителя в свою личную каюту, предварительно осмотрев несколько помещений, чтобы понять, какое лучше отвечает его целям.

— Касательно моего сына. Совершенно верно.

Титул Призмы не давал Гэвину никакой власти над Белой, однако ей следовало соблюдать осторожность, чтобы чем-нибудь его не оскорбить. Им обоим приходилось тщательно выбирать обстоятельства сражений друг с другом. Гэвин решил, что на этот раз она предпочтет обойтись без сражения.

— Вы хотите, чтобы Кипа зачислили в Черную гвардию, — продолжал Железный Кулак бесстрастным тоном. С формальной точки зрения, будучи командующим Черной гвардией, он один имел право решать, кого допускать к прохождению вступительных испытаний. — Лорд Призма, я не знаю даже, с чего начать, чтобы показать вам, насколько неправильным и деструктивным может быть такой шаг.

Снаружи сияло солнце, но сверкающая поверхность черных деревянных панелей, которыми была отделана каюта, поглощала свет, так что Гэвину приходилось сосредотачиваться, чтобы разобрать выражение лица собеседника.

— Командующий, я надеюсь, вам известно, насколько глубокое уважение я к вам испытываю.

Едва заметное движение брови: недоверие. Фактически это действительно было так, но Гэвин боялся, что не давал командующему достаточно поводов в этом убедиться.

— Но сейчас, — продолжал Гэвин, — мы находимся в ситуации, требующей от нас решительных действий. Беженцы, недовольные сатрапы, потеря города, восстание… Ничего не напоминает?

Лицо Железного Кулака закаменело.

Гэвину надо было соблюдать осторожность. Сперва он говорит человеку, что уважает его, и тут же начинает обращаться с ним как с идиотом?

— Командующий, — сказал он, — сколько гвардейцев вы потеряли под Гарристоном?

— Пятьдесят два мертвы, двенадцать ранены. У четырнадцати вот-вот прорвутся ореолы, так что их придется заменить.

Гэвин выдержал паузу, показывая свое уважение к потерям. Конечно же, эти цифры были ему известны — он знал каждого из умерших в лицо и по имени. Черная гвардия считалась личной охраной Призмы, но ему не подчинялась. Гэвину приходилось балансировать, словно канатоходцу.

— Простите за прямоту, но эти потери необходимо как-то восполнять.

— На это уйдет минимум три года, а в целом восстановление качества Черной гвардии потребует десятка лет или больше. Мне придется давать повышения людям, не получившим адекватной подготовки. А они в свою очередь не смогут обеспечить должное обучение своим подчиненным. Вы понимаете, чем обернулись для нас ваши действия? Гибелью одного поколения и замедлением в развитии двух следующих. Я оставлю гвардию бледной тенью того, чем она являлась, когда я принял над ней командование.

Железный Кулак старался говорить ровным тоном, однако нельзя было не заметить кипящую внутри ярость. Это не было похоже на командующего.

Гэвин молчал, стиснув зубы, с помертвевшим взглядом. Вот оно, проклятие лидера: видеть людей как личностей, с их надеждами, семьями, любовью, кулинарными предпочтениями, более активных по утрам или ближе к вечеру, любящих острый перец, или танцующих девушек, или склонных к немузыкальному пению… а потом, спустя час, видеть в них только цифры, которыми ты готов пожертвовать. Эти тридцать восемь мертвых мужчин и четырнадцать женщин спасли десятки тысяч людей и почти отстояли город. Гэвин послал их на гибель, и они погибли. И если ситуация повторится, он поступит точно так же.

Он поглядел командующему в глаза. Тот отвел взгляд.

— Господин Призма, — добавил он.

В его голосе не слышалось раскаяния, однако Гэвин и не требовал безоговорочного подчинения. Просто подчинения было достаточно.

Он бросил взгляд на отдушину над перегородкой, разделявшей его каюту и соседнюю.

— Черной гвардии требуются новобранцы. Осенний класс, должно быть, еще не начал занятия, а Кип — идеальный кандидат. Вы сами видели, как он извлекает.

— Это слишком большая физическая нагрузка. Три месяца изнурительных тренировок плюс ежемесячные бои, чтобы отсеять балласт. Из сорока девяти должно остаться семеро лучших. Ему в жизни не поступить в гвардию, даже если бы он не обжег себе руку. Может быть, если он сбросит вес, через годик-дру…

— Кип станет гвардейцем, — прервал его Гэвин.

Он явно не имел в виду, что верит в силы мальчика. В воцарившемся молчании командующий пытался осмыслить услышанное. На его лице проявилось недоверие.

— Вы хотите, чтобы я его принял, даже если он недостоин?

— Вы действительно желаете, чтобы я ответил на этот вопрос?

— Это все равно что во всеуслышание объявить его вашим фаворитом. Вы погубите мальчика!

— Люди в любом случае будут думать, что я ему покровительствую. — Гэвин пожал плечами и продолжал с рассчитанным нажимом: — Он послужит цели, для которой был создан, или сломается на пути к ней, в точности как и любой из нас.

Железный Кулак не отвечал. Он был из тех, кто понимает силу молчания.

— Пройдемте со мной, командующий.

Вдвоем они вышли на балкон. Разделявшая каюты дверь была тонкой, а над перегородкой, между потолочными балками, имелся проем, вероятно, для того, чтобы капитан мог выкрикивать приказания своим секретарям, которые в обычное время располагались в небольшом помещении за стеной. Разговор прошел не вполне так, как хотелось бы Гэвину, но он послужит своей цели. Кип должен был слышать каждое слово.

Сейчас у Гэвина оставалось еще несколько слов, предназначенных уже для Железного Кулака, не для Кипа.

— Командующий, прошу понять: Кип мой сын. Я признал его, хотя вполне мог бы оставить его погибать, и никто бы ничего не узнал. Погубить Кипа не входит в мои задачи. Он толстый и неуклюжий, но он очень сильный полихром. Попав в Хромерию, он быстро повзрослеет. Из него может выйти всеобщее посмешище, но он может и стать великим. Учитывая, как поздно он начинает, отпрыски сатрапов сожрут его с потрохами. Я прошу вас позаботиться о том, чтобы у него ни часа не оставалось свободным. Переделайте его физически, укрепите его психику, пусть он научится здраво оценивать свои силы. Когда он заслужит уважение гвардейцев, когда ему станет наплевать, что о нем думают всякие скорпионы — вот тогда я попрошу его уволиться из Черной гвардии и прыгнуть в скорпионье гнездо.