— Тебе все равно, я же вижу.
— Я ее не знал, Рейн.
— Но меня-то ты знаешь.
— Нет. Не знаю.
Наклоняюсь поцеловать в губы.
Отворачивается. Бурчит: «Не хочу».
— Тогда убирайся, — говорю. — Чтоб ноги твоей больше тут не было.
— Аманда исчезла, а ты…
— Сказал же: мне все равно, — беру ее за руку. Тяну к спальне. — Идем.
— Пусти, Клэй. — Глаза зажмурены, на лице гримаска брезгливости.
— Если собираешься упираться, лучше уйди.
— А если уйду, что будет?
— Я позвоню Марку. Потом позвоню Джону. Потом Джейсону. — Пауза. — И не будет никакой пробы.
Она тут же жмется ко мне, и просит прощения, и увлекает за собой в спальню, и это именно то, к чему я стремился, иначе меня не заводит.
— Странно, что ты такой равнодушный, — говорит она позже в сумраке спальни.
— Почему? — спрашиваю. — Почему странно?
— Ты же Рыбы.
Лежу, переваривая услышанное, раздумывая над тем, во что же я превратился.
— Откуда ты это знаешь?
— Мне Аманда сказала, — шепчет.
Молчу, хотя очень трудно не реагировать.
— Можешь назвать самую страшную вещь, которая с тобой произошла? — говорит, и вопрос кажется смутно знакомым.
Я знаю, что это за вещь, но делаю вид, будто не могу вспомнить.
В музее Гетти [Самый крупный художественный музей в Калифорнии. Расположен на вершине одного из холмов в Санта-Монике, с которого открывается головокружительная панорама Лос-Анджелеса.] — прием, устраиваемый двумя совладельцами студии «Dreamworks» в честь куратора новой выставки, и я иду один, и настроение получше, вальяжно брожу по залам, потягиваю аперитив, слегка подшофе, потом стою на открытой веранде, вглядываясь в плотную черноту неба, и думаю: «Что бы сказал Мара?» [В буддизме — бог, искушавший Будду Гаутаму видениями красивых женщин. В буддийской космологии Мара — воплощение безыскусности, гибели духовной жизни, искуситель. Он отвлекает людей от духовных практик, делая земную жизнь привлекательной, выдавая отрицательное за положительное.] По пути наверх я оказался в одном вагончике [Посетители музея Гетти оставляют автомобили на стоянке у подножия холма. На вершину к главному входу музея ведет монорельсовая дорога.] с Трентом и Блэр, сидел, уткнувшись носом в стекло, не сводя глаз с автомобилей, мчавшихся по шоссе под нами, тупо кивал, слушая, как Алана костерит своего пластического хирурга, а теперь, с площадки, где я стою, ничего не различить во мраке каньонов, а потом вдруг притаившийся внизу город разом вспыхивает всеми огнями, и я то и дело посматриваю на телефон, проверяя сообщения, и почти приканчиваю второй мартини, когда паренек в курточке официанта сообщает, что ужин подадут через пятнадцать минут, а потом на месте паренька — Блэр.
— Надеюсь, ты хотя бы не за рулем, — говорит.
— Зато пришел мрачным, а теперь вполне счастлив.
— Судя по виду, настроение у тебя действительно неплохое.
— Так и есть.
— На днях в «Спаго» я, грешным делом, решила, что тебя уже ничем не развеселить.
— Нашлось средство.
Пауза.
— Пожалуй, мне лучше не знать какое.
Допиваю мартини, ставлю бокал на парапет и кротко ей улыбаюсь; меня слегка покачивает, а Блэр вглядывается в поблескивающую чешую моря в изгибе далекой бухты.
— Сперва не хотела подходить, а потом передумала, — говорит, пододвигаясь ближе.
— Откровенность за откровенность: мне приятно, что ты подошла. — Отворачиваюсь, чтобы еще раз взглянуть на город. — Почему ты так долго меня избегала? С какой стати?
— Себя берегла.
— Что изменилось?
— Я тебя больше не боюсь.
— Все еще на что-то надеешься.
— Мне все казалось, я смогу тебя изменить, — говорит. — Все эти годы.
— Чтобы я стал воплощением твоего идеала? — Замолкаю, додумывая мысль. — Или воплощением своего?
— Твоего, боюсь, не получится: люди такими не бывают, Клэй.
— Почему при этом надо смеяться?
— Мне интересно, общался ли ты с Джулианом, — говорит. — Или все-таки прислушался к моему совету?
— В смысле, к твоему приказанию.
— Называй как хочешь.
— Кажется, мы с ним виделись пару раз, но теперь он, судя по всему, ненадолго уехал. — Притормаживаю перед решающим выпадом. — Рейн сказала, что не знает, где он.
При упоминании Рейн Блэр говорит:
— Надо же, какие у вас у всех интересные отношения.
— Непростые, — соглашаюсь. — В наших лучших традициях.
— Я смотрю, вы ее по рукам пустили, — говорит. — Сначала Джулиан, потом Рип, потом Келли, теперь ты… — Пауза. — Интересно, кто будет следующим?
Отмалчиваюсь.
— Не мое дело, — пододвигается ближе. — И кстати, Рейн знает, где Джулиан. Согласись: если я знаю, где Джулиан, то она-то тем более знает.
— От кого ты знаешь? — осекаюсь. — Ах, ну конечно! Твой муж ее агент. Агентурные сведения.
— Да нет. К тому же агент ей не поможет. — Пауза. — Думаю, ты и сам это понимаешь.
— Так где Джулиан? — не отступаюсь.
— Зачем тебе знать, где он? — спрашивает. — Или вы по-прежнему дружите.
— Раньше дружили, — говорю. — Но теперь… нет. Пожалуй что нет. Разбежались, — умолкаю, но не могу с собой справиться. Спрашиваю снова: — Где он? Откуда ты знаешь, где он?
— Держись от него подальше, — мягко увещевает Блэр. — Больше от тебя ничего не требуется.
— Почему?
— Потому что так будет лучше для всех.
Я подставляю ей губы, ощущая спиной взгляды статуй, и свет, льющийся от фонтанов, и как позади нас на небосклоне моря восходит отраженье луны.
— Про тебя столько разного говорят, — шепчет Блэр. — Но я ничему не верю.
Открываю дверь своей квартиры. Свет выключен, и только чуть повыше дивана белый прямоугольный блик: мерцающий экран телефона озаряет снизу страшное лицо Рипа. Не пугаюсь только потому, что пьян; нащупываю выключатель, и комната медленно наполняется тусклым светом. Рип не торопится начать разговор — сидит, развалясь на диване, как у себя дома, рядом — початая бутылка текилы. Наконец изрекает, что весь вечер проторчал на какой-то предоскаровской церемонии, и потом мимоходом интересуется, где был я.
— Что ты здесь делаешь? — спрашиваю. — Как ты вошел?
— Добрые люди впустили, — отвечает, словно это и так понятно. — Пойдем прокатимся.
— Зачем?
— Затем, что твоя квартира, скорее всего, — прищуривается, — прослушивается.
В лимузине Рип показывает мне мейлы из почтового ящика allamericangirlUSA@earthlink.net, принадлежащего Рейн. Всего их четыре, и я читаю один за другим с риповского айфона, пока лимузин катит по пустынному Малхолланд-драйв — старая песня Уоррена Зивона реет в кондиционированной тьме. Поначалу вообще не понимаю, что это, но в третьем мейле я ей якобы написал, что «убью этого ублюдка» (имея в виду ее «любовника» Джулиана), и в моем сознании письма приобретают сходство с устаревшими географическими картами: в чем-то они точны и, безусловно, составлены с тайным, но вполне определенным умыслом, но некоторые детали взяты словно бы с потолка, не имеют никакого отношения ни к Рейн, ни ко мне (упоминание о Каббале, наш обмен язвительными замечаниями в адрес музыкального номера на недавней оскаровской церемонии (ироническая версия «On the Sunny Side of the Street» [«На солнечной стороне улицы» (1930) — песня композитора Джимми Макхью на слова Дороти Филдз, джазовый стандарт.] в исполнении Хью Джекмана [Австралийский актер, проводивший 81-ю церемонию вручения премии «Оскар» в 2009 г.], которую я даже не видел), мое увлечение знаками зодиака), однако если абстрагироваться от фактических неточностей, суть наших отношений схвачена верно. Внимательно вчитываюсь в третий мейл, пытаясь понять, кто мог его сочинить (рассовать между строк улики, предложить читателю ниточки, которые разматывали бы весь клубок), и вдруг до меня доходит: это неважно, все ниточки тянутся ко мне, я доигрался.
— Прочти, пожалуйста, следующий. — Рип наклоняется и пролистывает дальше так же буднично, как если бы я смотрел рекламный буклет. — Интересная деталь про тебя и эту пропавшую сучку — ее соседку.
В четвертом письме я будто бы угрожаю сделать «с Джулианом то же, что уже сделал с Амандой Флю».
— Как к тебе это попало? — спрашиваю, сжимая в руках айфон.
— Я тебя прошу, — вот и весь ответ.
— Я этого не писал, Рип.
— Может, писал, — говорит, — может, не писал. — Пауза. — Может, она сама написала. Но мне подтвердили, что отправлено с твоего адреса.
Еще раз бегло просматриваю все четыре письма.
— «Я убью этого ублюдка», — сипит Рип. — Вроде, стиль не твой, но кто знает?.. От тебя-то обычно холодом веет, а тут… искренность, грусть, — читает вслух с айфона. — «Но на этот раз страсть меня захлестнула, и я не в состоянии контролировать свои чувства…» — Давится смехом.
— Зачем мне знать про эти письма? — спрашиваю. — Я их не писал.
— Затем, что теоретически тебя можно за них привлечь.
Отстраняюсь от Рипа, даже не пытаясь скрыть отвращения.
— Каких детективов ты насмотрелся?
— Дерьма всякого по твоим сценариям, — говорит без всякой усмешки. — Кто же в таком случае написал эти мейлы, Клэй? — спрашивает с притворной игривостью, как будто знает ответ.
— Может, она же и написала, — бурчу во тьме.
— А может… кто-то другой, — говорит. — Кто-нибудь из твоих недоброжелателей.
Отмалчиваюсь.
— А ведь Барри тебя предупреждал о ней, — говорит.
— Барри? — повторяю, не вслушиваясь, уйдя с головой в айфон. — Что?
— Вульф, — говорит. — Твой персональный гуру. — Пауза. — Гуру с бульвара Сотель, — поворачиваясь ко мне. — Он тебя предупреждал о ней. — Опять пауза. — А ты не послушал.
— А если я скажу, что мне по большому счету по барабану?
— Тогда я за тебя очень волнуюсь.
— Я не писал этих писем.
Не слушает.
— Неужели ты ею еще не наелся?
— Как они к тебе попали?
— То есть я искренне сочувствую твоему… затруднению, — говорит, игнорируя мой вопрос. — Поверь мне, искренне.
— Какому еще затруднению, Рип?
— Ты слишком умен, чтобы всерьез увлекаться, — говорит медленно, додумывая мысль на ходу. — Значит, должно быть что-то другое, что тебя вштыривает… Ты же не идиот, чтобы западать на этих блядищ, а страдаешь по-настоящему… Все знают, как тебя накрыло из-за Меган Рейнольдс… Это, кстати, ни для кого не секрет. — Скалит зубы в усмешке, прежде чем снова пуститься в рассуждения. — Что-то тут не стыкуется… Тебя вштыривает, а ты все равно страдаешь… — Снова поворачивается ко мне в темноте салона, а за окнами мелькают витрины дорогих бутиков на Беверли-Глен. — Может, тебя вштыривает сам факт, что своим поведением ты отбиваешь у них всякую охоту отвечать на твою любовь взаимностью? И может, — замолкает, подыскивая слова, — ты куда завернутее, чем все мы привыкли думать?
— Ага, точно, Рип, — ерничаю, но меня бьет дрожь. — Скорее всего, так и есть.
— Они не отвечают на твою любовь и никогда не ответят, — говорит. — Во всяком случае, не ответят так, как тебе бы хотелось, но на какой-то период все равно оказываются в твоей власти, потому что ты им что-то пообещал. Неплохую завел систему. — Пауза. — Романтик. — Вздох. — Интересно.
Упрямо пялюсь в айфон, хотя уже самому противно.
— Единственное утешение, что и ее красота пройдет, — говорит. — Но пока этого не случилось, я хочу ею попользоваться.
— Какое утешение? О чем ты? — спрашиваю, и по телу разливается волна страха. — Что все это значит?
— Много разного значит, Клэй.
— Я хочу выйти, — говорю. — Высади меня.
Рип говорит:
— Это значит, что она никогда тебя не полюбит. — Пауза. — Это значит, что все — мираж. — И затем, касаясь моего плеча: — Она подставляет тебя, cabr?n.
Протягиваю Рипу телефон.
— Я уже говорил: ты мне не опасен, — сипит. — Дрючь ее хоть до посинения. Почему нет, если это ничему не мешает. — И после небольшого раздумья: — Пока не мешает.
Рип берет у меня из рук телефон и прячет его в карман.
— А вот Джулиан… Его она любит. — Пауза. — Тобой только пользуется. Может, тебя это вштыривает. Почем мне знать. Получит ли она то, чего добивается? Подозреваю, что нет. Не знаю. Ничего не меняет. Но Джулиан? По какой-то необъяснимой причине она его по-настоящему любит. Ты, конечно, стараешься всю эту историю затянуть. Кормишь ее подачками, и она вынуждена их принимать, надеясь, что в награду получит роль. Но это лишь еще больше сближает ее с Джулианом. — Опять пауза. — Будь я на твоем месте, мне было бы сейчас очень страшно…
Высаживая меня, Рип говорит:
— Джулиан пропал.
Лимузин стоит у подъезда комплекса «Дохини-Плаза». Пока мы возвращались назад по Беверли-Глен и Сансет, Рип отвечал на СМС, а из динамиков неслась песня «The Boys of Summer» [«Мальчики лета» (1984) — хит американского кантри-рок-музыканта Дона Хенли.], пущенная на повторе.
— У себя в Уэствуде его нет. Мы не знаем, где он.
— Может, поехал искать Аманду, — говорю, глядя на пустую стойку парковщика сквозь тонированное стекло.
— Вообще-то этим Рейн должна заниматься, — отвечает невозмутимо. — Хотя я забыл. У нее же на этой неделе проба, да?
— Да, — говорю. — Проба.
— Я смотрю, она не особо волнуется из-за соседки, — вздыхает. — Куда больше — попадет ли в твой паршивенький фильм.
— А должна волноваться? — спрашиваю. — Где Аманда, Рип? — и потом, сделав глубокий вдох: — Ты знаешь? — Жду. — Ты ведь и с ней успел. После того, как Рейн сбежала от тебя к Келли. Так мне, по крайней мере, рассказывали.
— Женщины умом не блещут, — говорит. — Это экспериментально доказано.
Я его не вижу, только слышу, но, оказывается, так легче.
— С чего вдруг? — спрашиваю. — В отместку? Думал, Рейн начнет на себе волосы рвать из-за того, что ты трахаешь ее соседку?
— Он прячется, — говорит Рип, пропуская мои слова.
— Надо же, как тебя на нем перемкнуло!
— Прячется. — Пауза. — Я думал, может, ты знаешь, где он. Думал, может, поделишься.
— Да, плевать мне, где он.
— А ты выясни, а потом позвони.
— Кто, по-твоему, это может знать? — спрашиваю. — Поговори с Рейн.
Вздыхает.
— Ты распорядился его избить? — спрашиваю. — Чтобы он понял наконец, чем рискует, оставаясь с Рейн?
— Никакой фантазии, — говорит. — Примитивно мыслишь.
Слегка подавшись вперед, Рип вталкивает в плеер какой-то диск. Откидывается. Сбивчивое дыхание, шум ветра, звуки соития, чей-то шепот в момент оргазма и затем мой голос, вмиг воссоздающий в памяти все: спальню в квартире 1508 на пятнадцатом этаже дома, возле которого стоит лимузин, вид с балкона, призрак умершего паренька, потерянно парящего по комнатам своей бывшей квартиры. А затем откуда-то сзади, из динамиков, к моему голосу присоединяется голос Рейн.
— Выключи, — прошу шепотом. — Пожалуйста, выключи.
— Дальше все равно ничего интересного. — Рип наклоняется к плееру и вытаскивает диск.
— Как к тебе это попало?
— Я смотрю, ты любишь этот вопрос.
— Я ни к чему не причастен.
— Кто знает, что толкает человека на тот или иной поступок? — Рип откидывается на спинку сиденья, не слушая меня. — Того же Джулиана. Мотивы его поступков мне не ясны.
Берусь за ручку дверцы.
— Каждый день открываешь что-нибудь новенькое, — продолжает. — Порой такое про себя узнаешь, что только диву даешься.
Поворачиваюсь к нему.
— Забил бы ты на них, а? Уступи ее Джулиану, что ты, себе другую не найдешь?
— Не могу, — говорит. — Нет. Не могу — и все.
— Почему не можешь?
— Репутация не позволяет, — говорит, чеканя каждое слово. — Он мне уже и так немало крови попортил.
Ставлю ногу на тротуар.
— Не волнуйся. Тебя я больше не потревожу, — говорит. — Считай, разобрались. Дальше все произойдет, как задумано.
— Что это значит?
— Это значит, просто хотел предупредить, — говорит. — Отныне ты соучастник.
— Не смей мне больше звонить…
— По-моему, мы оба заинтересованы в том, чтобы от него избавиться, — говорит Рип, и я с силой захлопываю дверцу.
В ту ночь мне снова снится паренек-призрак (тревожная улыбка, полные слез глаза, лицо настолько безупречное, что кажется маской), он парит в коридоре у двери в спальню, держа в одной руке наше с Блэр фото двадцатипятилетней давности, а в другой — кухонный нож, и песня «China Girl» [«Китаянка» — песня Дэвида Боуи и Игги Попа, спетая Игги Попом в 1977 г. (альбом «The Idiot»), а Дэвидом Боуи — в 1983-м (альбом «Let’s Dance»).] разносится эхом по комнатам, и я не в силах этого вынести: встаю с постели, распахиваю дверь, надвигаюсь на паренька, а когда наношу удар, нож падает на пол. А когда просыпаюсь утром, на руке синяк, оставшийся от того удара.
Рейн появляется в спортивном костюме и без макияжа, вся дерганая из-за назначенной на завтра пробы (поначалу вообще отказывалась ехать, но я сказал, что, если не приедет, все отменю), и она на голодной диете, поэтому ужинать мы не идем, а когда пытаюсь ее обнять, говорит: «Давай чуть позже», и приходится снова прибегнуть к угрозе, и потом заглушать возникшую из-за этого панику текилой «Гран-Патрон»; потом я заваливаю ее прямо на полу в офисе и ебу до беспамятства сначала там, а потом в спальне, и во всех комнатах полыхает свет, а в динамиках стереосистемы надрывается Fray, и хотя, по идее, текила должна была ее вырубить, Рейн продолжает рыдать, и от слез я завожусь еще больше. «Чувствуешь его?» — спрашиваю. «Чувствуешь его у себя внутри?» — повторяю снова и снова, выходя на коду, ощущая ее содрогания не от блаженства — от ужаса, и в квартире дубак, но когда спрашиваю, не замерзла ли, отвечает: «Какая разница». И сегодня я впервые смотрю на черный «мерседес», курсирующий по Элевадо, без страха, даже с улыбкой, как он то и дело притормаживает, давая возможность тому, кто скрывается за тонированными стеклами, получше разглядеть сквозь пальмы окна квартиры 1508 на пятнадцатом этаже. «Я же тебе помогаю», — говорю ласково, стараясь ее успокоить, но в ответ слышу что-то нечленораздельное. «Ты только о себе думаешь», — выговаривает наконец. «Ну, слушай, харэ, завязывай», — просит, когда снова лезу к ней с поцелуями, нашептывая, как она мне нравится. «Я же знаю, зачем все это», — говорит, пытаясь прикрыться полотенцем, которое я тут же срываю.
— Зачем? — шепчу, вливая в нее новую порцию текилы.
— Для твоего сценария. — Произнося это, она захлебывается от рыданий.
— Не моего, а нашего. Ты в нем соавтор, детка.
— Нет, не соавтор! — кричит, и на лице — страдальческая гримаса.
— А кто же?
— Только материал.
И, заметив наконец мигающий красным индикатор полученных сообщений в лежащем на ночном столике мобильнике Рейн, я спрашиваю (продолжая одной рукой поглаживать ее грудь, а другой — слегка стискивая горло):
— Где он?
Звонит Трент Берроуз и говорит, что хотел бы встретиться в Санта-Монике, после того как закончит ланч с клиентом в ресторане «У Майкла». Трент в костюме и сидит на одной из скамеек у входа на пирс «Санта-Моника» [Santa Monica Pier — по сути, небольшой парк, выступающий в океан. Открыт более ста лет назад. На нем располагаются ресторанчики и аттракционы.] и, когда я подхожу, отрывается от телефона, снимает темные очки и разглядывает меня с опаской. Мимоходом бросает, что освободился раньше, чем предполагал, поскольку за ланчем неожиданно легко уговорил клиента (известного своим упрямством актера) согласиться на роль, сулящую бесчисленные выгоды как ему, так и всем заинтересованным лицам.