— За мной следят, — говорит Джулиан, стремительно врываясь в квартиру. — На такси пришлось ехать. Подбросишь меня обратно в Уэствуд?
Он оборачивается и видит, что я в халате. Видит бокал с джином в моей руке. Смотрит в глаза. — Ты вообще как? Вести сможешь?
— Где Рейн? — спрашиваю. — В смысле, как она?
— Тебя не касается. — Джулиан подходит к окну и пытается посмотреть вниз — тянет шею, точно высматривая кого-то.
— Я слышал… ммм… проба прошла успешно…
— Прекрати, — говорит, обернувшись.
— У нее определенно есть шанс…
— Тема закрыта, Клэй, — говорит. — Проехали. Не поднимай.
— Это не так, Джулиан. Слушай…
— Меня интересует, для чего ты встречался с Рипом.
— Он… ммм… хочет с тобой поговорить, — бурчу. — Только поговорить, денежный вопрос я решил…
— Ага, как же, — перебивает.
— Ты зря… он искренне… теперь, когда… — стараюсь не заикаться. — Пойми наконец: я за тебя заплатил.
Поза Джулиана меняется: он делает шаг в мою сторону, но тут же останавливается.
— Как ты узнал про долг? — говорит. — Про эти деньги. От кого?
— От Трента, — говорю. — Мне Трент сказал.
— Черт… — отворачивается и начинает расхаживать из угла в угол.
Иду на второй заход.
— Слушай, я с Рипом только что разговаривал, — говорю. — У него к тебе больше претензий нет… По-моему, он просто хочет поговорить.
— Ему нужна Рейн, — говорит Джулиан. — Вот его главная «претензия». Но Рейн я ему не дам.
— Он понимает, — говорю. — Просто хочет кое о чем поговорить. Просто хочет… не знаю… устранить недомолвки. — Стараюсь звучать убедительно, но это нелегко. — Хочет удостовериться, что… — Откашливаюсь и затем очень спокойно произношу: — Он подозревает, что ты знаешь о его причастности к убийству Келли.
Джулиан впивается в меня взглядом и потом говорит:
— Это неправда.
— Все и так уверены, что Келли ему мешал, — говорю. — Думаешь, он не в курсе?
— Мало ли, кто в чем уверен, — говорит, но голос звучит иначе, и атмосфера в комнате неуловимо меняется. — Рипу плевать на то, знаю я что-то про него или нет.
— Джулиан, — говорю, медленно приближаясь к нему, — это он распорядился тебя избить.
— Откуда ты знаешь?
Сглатываю.
— Рип мне сам об этом сказал.
— Бред собачий.
— Да-да, Джулиан — киваю, продолжая приближаться к нему. — Это был Рип. Это он тебя…
— Нет, не он, — отмахивается. — Это не связано. Рип ни при чем. Ты гонишь.
— Слушай, — говорю, — не веришь — дело твое. Но одно могу сказать точно: он хочет тебя видеть. Сегодня. До того, как вы свалите. Это его единственное условие. — Выдерживаю паузу. — Иначе никакой сделки.
— На хрен я ему сдался, когда он так зол? Неужели трудно просто взять деньги? — спрашивает чуть ли не умоляюще. — Или ты думаешь, что мне действительно нечего бояться? Только честно, Клэй.
— Как только он услышал, что получит деньги… — начинаю.
— Почему ты на это пошел? — Джулиан смотрит на меня и тут же инстинктивно догадывается.
— Ну да, — говорю. — Ради нее, — говорю тихим голосом, одновременно доставая айфон, и потом продолжаю: — Что он тебе сделает? При мне? Я же буду с тобой.
Нахожу адрес Рипа и отправляю пустой мейл.
Джулиан всматривается в меня. Похоже, мои доводы действуют.
— Я смотрю, вы стали друзьями. Помнится, всего месяц назад ты от него шарахался.
Мне ничего не остается, как ответить ударом на удар:
— Почему ты пришел к Рипу, когда тебе понадобились деньги, чтобы расплатиться с Блэр?
— Это не я пришел к Рипу, — говорит, — а Рип пришел ко мне. Он пришел ко мне из-за Рейн и предложил выручить в обмен на… — Пауза. — Я бы предпочел найти иной способ, но когда Рип пришел, мне показалось, что так будет проще… Но это не я пришел к Рипу. Он пришел ко мне. Я к нему не приходил.
— Все, Джулиан. Хватит.
— Что ты делаешь?
Читаю СМС от Рипа: «Он сейчас у тебя?»
Отправляю ответное: «Дай адрес».
Жду, притворяясь, будто читаю что-то в айфоне.
— Клэй, — говорит Джулиан, подходя ко мне, — что ты делаешь?
И потом: «Доставишь его сюда?»
Адрес в Лос-Фелисе возникает на экране через секунду после того, как я отправляю: «да».
Джулиан звонит Рейн, и в разговоре, который длится всего минуту, мне слышны только его реплики. Джулиан пытается ее успокоить. «Мы не знаем, он это или не он, — говорит. — Слушай, не истери… Мы не знаем, попали ли к нему деньги». Замолкает, расхаживая по комнате. «Клэй сказал…» — и вновь вынужден замолчать. «Успокойся», — говорит, словно в растерянности от диких звуков, несущихся из трубки. «Если ты так волнуешься, позвони Рипу, — говорит мягко. — Пусть он подтвердит». Наконец, глядя на меня, Джулиан говорит: «Нет, тебе с ним незачем разговаривать», — и на этих словах я киваю. «Он нам помогает», — говорит. Едва Джулиан разъединяется, как телефон в кармане моего халата начинает вибрировать, и это Рейн, и я не отвечаю.
Джулиан стоит в дверях спальни, пьет воду из бутылки и смотрит, как я одеваюсь. Натягиваю джинсы, футболку, черную пайту. Решаю дать ему еще один шанс.
— Ты занял деньги у Рипа, чтобы расплатиться с Блэр? — спрашиваю. — И что потом?
— Я занял у него только часть суммы, — говорит. — Но не в деньгах дело. Для Рипа это только повод. Деньги тут ни при чем. — Интонация почти насмешливая.
— Ты мне соврал, сказав, что не общаешься с Блэр, — говорю. — Соврал, что вы с июня не разговариваете, а я поверил.
— Я знаю. Вышло по-идиотски. Потом ругал себя. Прости.
Перехожу в ванную. Пытаюсь причесаться. Рука дрожит так, что щетка выпрыгивает.
— Я не хотел с тобой ссориться, — говорит.
— Есть еще одна вещь, — говорю. — Она меня мучает.
— Какая?
— Зачем было знакомить меня с Рейн, если…
Джулиан перебивает, будто знает конец вопроса.
— Ты не вчера родился. Прекрасно представляешь себе, как делаются дела в нашем городе. Проходил через это. — Затем голос его смягчается. — Просто я не знал, что тебя так сильно накрыло из-за Меган Рейнольдс, а когда узнал, что-либо поменять было уже поздно.
— Бла-бла-бла… Я другого не понимаю: если ты знал, что у Рипа из-за Рейн так сорвало крышу, зачем было… — Стоим с ним лицом к лицу, но посмотреть ему в глаза не могу, силой себя заставляю. — Зачем было подставлять меня под удар? — спрашиваю. — Подкладывать ее под меня, прекрасно понимая, какой будет реакция Рипа? Подкладывать ее под меня, когда ты сам думал, что с Келли, скорее всего, разделался Рип?
— Клэй, я никогда не думал, что с Келли разделался Рип, — говорит. — Мало ли слухов ходит…
— Ты попросил ей помочь, и я откликнулся, но, как выясняется, чуть не поплатился за это жизнью, на что тебе, Джулиан, глубоко плевать.
Мои слова выводят Джулиана из равновесия: он сжимает губы, повышает голос.
— Слушай, клево, конечно, что ты меня выручаешь, но откуда эта навязчивая идея, будто Рип причастен к убийству Келли? Ты что-нибудь знаешь? У тебя есть доказательства? Или опять сочинил по обыкновению?
— Сочинил?
— Брось, Клэй, — говорит, и передо мной совершенно другой человек. — Тебе самому-то не надоело? Это уже даже не смешно. Мозги засираешь мастерски, ага, но для кого ты хоть раз что-нибудь сделал? — спрашивает искренне. — Одни обещания, в лучшем случае пробу устроишь, но сколько же можно врать?
— Джулиан, тормози…
— Как выяснилось, ты и впрямь ни для кого ничего не делаешь, — говорит. — Кроме себя. — Это он произносит почти с нежностью, что вынуждает меня наконец отвернуться. — Строишь из себя… — Пауза. — Уже даже не смешно. — Еще одна пауза. — Уже даже, в общем-то, стыдно.
Усмехаюсь, чтобы разрядить обстановку и не спугнуть его раньше времени.
— Что смешного? — спрашивает.
— Похоже, у меня неплохо получается, — говорю, — то, что я из себя «строю».
— Почему ты решил?
— Потому что ты купился, — говорю.
— Я и правда не думал, что ты в нее по-настоящему влюбишься.
— Это почему же?
— Блэр говорила, что ты неспособен на сильные чувства.
— Сам поведешь? — спрашивает Джулиан, пока мы спускаемся на лифте в гараж. — Или лучше я?
— Нет, я могу, — говорю. — Не передумал ехать?
— Нет, — говорит. — Хочу уже скорее отделаться.
— Уступи ему ее, — шепчу.
— Мы сегодня уезжаем, — говорит.
— Куда?
— Так я тебе и сказал.
Выехав на Сансет, я то и дело посматриваю в зеркало заднего вида, а Джулиан сидит на переднем сиденье и строчит кому-то СМС (надо полагать, Рейн), и я то включаю, то выключаю радио, но он не обращает внимания, и потом мы проезжаем Хайленд-авеню, и песня Eurythmics постепенно мутирует в голос, рассказывающий о продолжающихся подземных толчках после землетрясения, случившегося, оказывается, прошлой ночью, и я вынужден опустить все стекла и трижды съезжаю на запасную полосу, чтобы унять мандраж (мне повсюду слышатся полицейские сирены), и, когда за нами пристраиваются два черных «эскалейда» [Модель «кадиллака», внедорожник.], я смотрю в зеркало заднего вида уже не отрываясь, а когда съезжаю на запасную полосу в последний раз (прямо напротив купола «Синерамы» [Cinerama Dome — кинотеатр в форме полусферы, построенный специально для демонстрации широкоэкранных фильмов.]), Джулиан наконец спрашивает: «Что случилось? Почему ты все время останавливаешься?» — и на пересечении бульваров Сансет и Голливуд я бесстрастно улыбаюсь ему — мол, не о чем волноваться, — и ярость, душившая меня в квартире, окончательно утихает, и теперь, сворачивая на Хиллхерст-авеню, я чувствую себя лучше.
Сразу за Франклин-авеню — здание, окруженное эвкалиптами, и, пока Джулиан выходит из «БМВ», всматриваясь в него, я получаю СМС «не выходи из машины», а когда он оборачивается и смотрит на меня за рулем, наши глаза встречаются. Черный «эскалейд» тормозит прямо за «БМВ», освещая нас фарами. Джулиан наклоняется к открытому окну пассажирской двери.
— Ты не идешь? — спрашивает и затем щурится на свет, бьющий сквозь заднее стекло, пока фары не гаснут, и тогда он снова фиксирует взгляд на мне, а я смотрю на него не мигая.
За спиной Джулиана три мексиканских парня вылезают из машины в круг света от уличного фонаря.
Раздраженно глянув в их сторону, Джулиан снова поворачивается ко мне.
— Клэй?
— Сдохни, тварь.
В ту же секунду Джулиан вцепляется в дверцу, которую я уже запер, и на миг просовывается через окно в салон, оказываясь совсем рядом с моим лицом, но парни его оттаскивают, и потом он исчезает так быстро, будто его вообще не было.
На Фаунтен звонит телефон, и я останавливаюсь на запасной полосе сразу за Хайленд. Доставая мобильник, замечаю, что мое сиденье пропитано мочой, и, хотя номер входящего звонка заблокирован, я знаю, кто это.
— Кто-нибудь видел, как ты его сюда вез? — спрашивает Рип.
— Рип…
— Никто не видел, так? — спрашивает. — Никто не видел, как ты его сюда вез, так?
— Что теперь со мной, Рип?
Злорадный оскал молчания. Сделка, скрепленная тишиной.
— Хорошо. Свободен.
Рейн с воплем падает в мои объятья.
— Ты отвез его туда, — кричит, — ты его отвез?
Прижимаю ее к стене, захлопывая дверь ногой.
— За что ты меня ненавидишь? — кричит.
— Рейн, тсс-тсс-тсс, все хорошо…
— Что ты делаешь? — кричит, пока я не закрываю ей рот ладонью.
Потом я валю Рейн на пол и стаскиваю с нее джинсы.
— Ты столько раз могла меня раскусить, — шепчу ей в спальне, где она лежит, оглушенная мощной дозой ксанакса и спиртного.
— Я и… раскусила, — говорит, лицо в синяках, губы влажные от текилы.
— Надо же, во что тебя наш городок превратил, — шепчу, откидывая волосы с ее лба. — Ничего… Я понимаю…
— Ваш городок ни во что меня не превратил. — Она тщетно пытается закрыть лицо руками.
Снова начинает рыдать, на этот раз безудержно.
— Так тебя опять стошнит, детка, — говорю, проводя влажным полотенцем по загорелой коже, и Рейн отключается, но тут же снова приходит в себя.
Наблюдаю за кистью, медленно собирающейся в кулак. Стискиваю ее запястье, не давая себя ударить. Давлю до тех пор, пока кулак не распадается.
— Больше не бей, — говорю. — Без толку, только получишь сдачи, — говорю. — Ты этого добиваешься? — спрашиваю.
Она зажмуривается, мотает головой, по щекам бегут слезы.
— Ты меня чуть не погубила, — говорю, гладя ее по лицу.
— Сам виноват, — стонет.
— Я хочу быть с тобой, — говорю.
— Никогда этого не будет, — говорит, отворачиваясь.
— Пожалуйста, не плачь.
— И не могло быть.
— Почему? — спрашиваю. Кладу два пальца на уголки ее рта и растягиваю его в улыбке.
— Потому что ты всего лишь сценарист.
Я поехал в Палм-Спрингс, будто ничего не случилось. На 111-м шоссе посреди голой пустыни зажглась и долго переливалась в морозном воздухе гигантская радуга через весь небосвод. Девушке и парню, которых я купил, было лет по двадцать, и о цене сговорились легко, мне была названа сумма, я ее принял. Держались они настороженно. Прежде чем въехать ко мне на выходные, ознакомились с перечнем услуг, которые я ожидал. Девушка была нереально красива («Библейский пояс» [Регион в США, где одним из важнейших аспектов культуры является евангельский протестантизм. Ядром «Библейского пояса» традиционно являются южные штаты.], Мемфис), а парень — из Австралии, успел поработать моделью для «Аберкромби и Фитч» [Abercrombie & Fitch — американская фирма, выпускающая дорогую стильную молодежную одежду. Известна тем, что в качестве продавцов использует безупречно сложенных модельного вида юношей и девушек.], и оба приехали в Лос-Анджелес «пробиваться», но пока без успеха. Они не скрывали, что имена у них вымышленные. Я приказал разговаривать исключительно жестами — не хотел слышать их голосов. Приказал всегда ходить нагишом, и плевать хотел, что они обо мне подумают. Пустыня поеживалась от холода у подножия гор, нависших над городом, и белесое небо проглядывало сквозь стволы высаженных вдоль улицы пальм, как арестант сквозь прутья решетки. Я смотрел на гекконов, сновавших меж камней японского садика, а девушка с парнем смотрели ужастик «У холмов есть глаза» [The Hills Have Eyes — фильм ужасов, вышедший на экраны в 1977 году. В 2006-м был сделан одноименный римейк.], сидя нагишом перед гигантским плоским экраном в гостиной.
Длинный одноэтажный дом с пологой крышей находился в районе, некогда облюбованном голливудской элитой; там были розовые стены со множеством зеркал, и колонны вокруг бассейна, имевшего форму рояля, и двор, покрытый разровненным слоем гравия, и легкие самолеты пролетали низко над головой, готовясь к посадке на аэродроме неподалеку. По ночам над пустыней в серебряной оправе лунного света мерцали звезды, и улицы вымирали, и девушка с парнем обкуривались травой у костра, и иногда, вжаривая девушке, я слышал, как собаки лают на ветер, треплющий пальмы, и дом был наводнен сверчками, и теплый рот парня не возбуждал, пока я ему не врезал, сбившись с дыхания, но не сводя глаз с бассейна, над которым на рассвете поднимался пар.
Возникли претензии — девушка заявила, что напугана «обстановкой». Менеджер девушки и парня потребовал меня к телефону, и мы условились о новой цене, после чего я вернул парню его мобильник, и он покивал, приложив трубку к уху, а потом снова передал трубку мне. Сценарий утвердили. И потом парень поочередно трахал сначала меня, а затем девушку, и я хлестал его ладонями по ягодицам, точно пришпоривая, и череп в целлофановой сумке был атрибутом в садомазо-игре, подглядывал за нами с ночного столика в спальне, и иногда я приказывал девушке поцеловать череп, и глаза ее распахивались все шире, одновременно становясь все бессмысленнее, а под занавес я приказал парню ударить девушку и смотрел, как он отправил ее в нокдаун, и потом приказал поставить девушку на ноги и ударить вновь.
Однажды ночью девушка попыталась удрать из дома, и мы с парнем гнались за ней по улице с карманными фонарями, и на втором перекрестке, когда уже почти рассвело, парень ее настиг. Мы быстро потащили девушку к дому, где она была связана и помещена в комнату, которую я приказал называть конурой. «Благодари», — приказал я девушке, принеся на тарелке несколько мини-кексов с таблетками слабительного вместо изюма, и заставил девушку и парня съесть все до последней крошки, сказав, что это их вознаграждение. По локоть в дерьме, я втолкнул кулак внутрь девушки, и ее влагалище плотно обхватило мое запястье, и она смотрела на меня удивленно, словно силясь понять зачем, но я не останавливался, погружал руку все глубже, сжимая и разжимая кулак, и потом ее рот раскрылся от дикой боли, и она завопила, и парень вставил ей член, как кляп, заставив давиться, и стрекот сверчков не умолкал ни на миг.
Небо казалось выскобленным, необыкновенным; у подножия гор обозначилось световое пятно, постепенно вытянувшееся вверх и обретшее форму цилиндра. В последний день девушка призналась мне, что обрела веру; мы сидели в тени нависших над городом гор, и девушка назвала их «непреступаемым порогом», а когда я спросил почему, сказала, указав дрожащей рукой на вершины: «Там живет Сатана», — но сказала с улыбкой, и парень снова и снова нырял в бассейн, и рубцы, оставшиеся от моих ногтей, переливались на его загорелой коже. Сатана искушал девушку, но она больше его не боялась, им было о чем побеседовать, и в доме оказался экземпляр книги, написанной о нас больше двадцати лет назад, ее неоновая обложка сияла на стекле журнального столика, а потом книгу найдут в бассейне дома, в районе, некогда облюбованном голливудской элитой, в тени высоких гор, и вода в бассейне вспучится, и сверчки застрекочут громче, а затем камера совершит пролет по пустыне, и мы исчезнем в расфокусе на фоне желтоватого неба.
Когда я ввел в поисковик имя паренька-призрака, одна из ссылок привела меня на страницу под названием «Проект Дохини», созданную им незадолго до смерти. Тысяча фотографий подробно (по дням) фиксировали процесс реконструкции квартиры 1508 в комплексе «Дохини-Плаза» и вдруг обрывались. Там были и фотографии самого паренька: светлые волосы, загар, подчеркнутая мускулатура (профессиональная съемка для портфолио — он хотел быть актером) и, конечно, фальшивая улыбка, призывный взгляд, поволока вечной мечты. Еще там были фото из бара, в котором паренек провел свою последнюю ночь, и на них он без рубашки, обкурен и окружен другими парнями, похожими на него, и не подозревает, что через несколько часов ляжет спать и больше уже не проснется, а на одном снимке мне в глаза бросилась татуировка, которую видела в своем сне Рейн: смазанный дракон на запястье. По другой ссылке я попал на страницу с записями его кинопроб, и в одной из записей паренек читает за Джима на пробе для фильма «Личины» по моему сценарию. «Можешь назвать самую страшную вещь, которая с тобой произошла, Джимми?» — подают ему из-за кадра реплику Клэр. «Безоглядная любовь», — говорит паренек в образе Джимми и отворачивается, словно устыдившись ложного пафоса, но фразу следует произносить не так, совсем с другой интонацией, обезоруживающе искренне.
Когда Лори звонит из Нью-Йорка, я даю ей неделю на то, чтобы выехать из квартиры неподалеку от Юнион-сквер. «Почему?» — спрашивает. «Буду ее сдавать», — говорю. «Но почему?» — спрашивает. «Потому что живу в Лос-Анджелесе», — отвечаю. «Но я не понимаю почему», — повторяет, и тогда я говорю: «Если я что-то делаю, значит, так надо».