Буало-Нарсежак

Морские ворота

Глава 1

— Остановись здесь, — сказал Севр, — иначе я не смогу выйти.

Шквальный ветер раскачивал старенький «ситроен». Фары освещали желтоватым светом фасад дома, который казался сотканным из движущихся теней и водяной пыли. Мари Лора схватила Севра за руку.

— Пожалуйста, Жорж. Ну поехали со мной!..

Севр приподнял за ручки сумку с продуктами, стоявшую у него между ног.

— Они тебя тут же отпустят, — продолжала она. — Подумай, как ты станешь жить дальше?

Голос Мари Лоры дрожал. Когда Севр открыл дверцу, ветер чуть было не вырвал ее из его рук. Косой дождь ударил по лицу крупной дробью и застучал по куртке. Вода уже стекала с носа, слепила глаза. Он схватил сумку, забившуюся в руках, как кролик, которого схватили за уши, и захлопнул дверцу машины. Его сестра, согнувшись на сиденье, что-то кричала, но он уже ничего не слышал. Она опустила стекло и вытянула руку. Он узнал электрический фонарик, который забыл в бардачке. Мари Лора пристально смотрела на него, но ветровое стекло запотело и скрывало ее облик за серой пеленой. Мари Лора что-то шептала. Ее губы медленно шевелились, будто она обращалась к глухому. Он различил: «До четверга!» — кивнул в знак того, что понял ее, и, чтобы наконец распрощаться, махнул свободной рукой. Так прогоняют верного пса, который никак не отстает.

Машина тронулась и сразу, словно корабль, попала в водоворот бури, зарылась носом, закачалась из стороны в сторону. Севр сделал пару шагов. Может, еще не поздно… Она отвезет его в жандармерию, он скажет правду… Красные габаритные огни то исчезали, заслоненные дождевыми вихрями, то возникали вновь… Он вдруг подумал, что Мари Лора остановилась… Но нет… В темноте еще раз вспыхнули две яркие точки, похожие на глаза кошки, высматривающей добычу, и он остался один. Темень была такая, что и вытянутой руки не разглядеть. Он обернулся, и струи дождя ударили ему прямо в лицо. Казалось, само пространство пришло в движение, оно со свистом проносилось мимо, сгибало его, как деревце, рылось своими ветряными пальцами в плотных складках одежды, добираясь до самого нутра. Морские волны беспрерывно накатывались на берег и разбивались у его ног.

Задыхаясь, согнувшись пополам, он повернул налево к едва различимому крытому входу, походившему на спасительный ковчег, заполненный звуками и отголосками. Луч фонаря выхватывал из темноты носки сапог, иглы дождя и, наконец, бетонную дорожку. Вскоре он достиг укрытия и в изнеможении оперся рукой о камень. Здесь был слышен лишь шепот ручьев да мягкий шелест воды, стекающей по кровле. Еще оглушенный шумом бури, он расстегнул куртку окоченевшими пальцами, нашел ключи, медленно двинулся вперед, прокладывая себе дорогу фонарем, как слепой — тростью, повернул направо, прошел вдоль гаражей, добрался до двери, но ему никак не удавалось вставить плоский ключ в сложный замок. Его охватила злость на самого себя, на Мерибеля, лежащего там, рядом с креслом, на все, что обрушилось на него за эти несколько часов… Столько бед, а тут еще этот ключ, когда силы и так на исходе.

Наконец ключ повиновался. За дверью оказался роскошный холл. Луч фонаря осветил мраморную отделку, лифт, украшенный позолотой. Севр закрыл дверь и запер ее, чтобы наверняка отгородиться от угрозы, таившейся в ночи. Завтра… завтра он включит рубильник. Он сможет пользоваться лифтом, шуметь. Он начнет обустраивать свою новую жизнь. А сейчас нужно спать. Он замер в нерешительности перед лестницей, на которой блестел, как новый, красный ковер. С мокрой одежды падали капли, он наследит повсюду. Ну и пусть! Он один, здесь долго никто не появится. Он прислушался. Сквозь тишину доносился гул бури, но она осталась далеко, очень далеко, как та неизвестная страна, по которой он бродил во сне. Здесь же его ожидал благоговейный прием: вещи словно наблюдали за ним, не узнавая. Он начал подниматься по лестнице, нежно поглаживая перила; он сам здесь все рассчитал, продумал, выстроил: ограду, сад, бассейн, солнечное освещение, весь этот дом с видом с одной стороны на равнину и на море — с другой. Он был хозяином этого огромного здания, которое внимательно наблюдало, как его грязные сапоги шагали от одной лестничной площадки к другой. Когда он вошел в квартиру, отделанную декоратором, приглашенным из Парижа, а теперь ставшую немым свидетелем его состояния, ему стало стыдно, и он не решился освещать большое зеркало в передней, чтобы не видеть человека, одетого в костюм для охоты на болотах — куртка на меху, черная от дождя и жесткая, как толь, брезентовые брюки, заправленные в высокие порыжевшие сапоги; на левом сапоге у лодыжки виднелась круглая заплата наподобие той, что ставят на прохудившуюся шину.

Он прошел на кухню, пристроил фонарь на столе, прислонив его к стене. Он чувствовал себя неловко в этой образцовой, сверкающей чистотой, чуть ли не фантастической кухне, как бы сошедшей со страниц рекламного проспекта. Он осторожно сел на стул с резной спинкой, принялся снимать сапоги, безуспешно пытаясь отогнать мысль о том, что в этих комнатах, обставленных с таким изяществом, все было непрактично, неудобно. Он ошибся, задумав проект этого дома, ошибся, закончив его строительство, пренебрегая мнением друзей, ошибся, ошибся… Он все время совершал ошибки. И вот теперь… Босиком он подошел к крану, чтобы попить, но воды не было. Его окружал враждебный мир. Он начал замерзать. Что сказала Мари Лора? «Ты сумасшедший!» Он и впрямь сумасшедший. Только сумасшедший мог убежать в такую неистовую ночь, чтобы укрыться… от кого?.. от чего?.. Он не знал, но ему еще слышался ружейный выстрел, от которого задрожали стены. Мерибель обрел покой. Он же теперь беглец. За ним будут гнаться, как за преступником.

Он пошел в гостиную. Луч фонаря скользил по мебели, сделанной из светлого дерева, и он вспомнил слова составленного им же самим буклета: «Красивейший ансамбль на Берегу Любви в 500 метрах от Пириака. Вы покупаете простор и радость. Вы вкладываете капитал в счастье». Тогда он и не подозревал, что жульничал; впрочем, он и сейчас не до конца понимал это. Завтра… послезавтра у него будет время найти причины катастрофы. Но сначала спать. Он стащил с себя куртку, машинально вытащил все из карманов. Он настолько устал, что с трудом соображал, разглядывая трубку, кисет, зажигалку, бумажник — все эти предметы, к которым его пальцы не привыкли прикасаться. Они принадлежали Мерибелю. Обручальное кольцо… Ему пришлось снять обручальное кольцо Мерибеля и надеть ему свое. На его руке были часы Мерибеля. Труп Мерибеля стал его трупом. Кто назвал его сумасшедшим? Он мертвец. Если бы еще и заснуть мертвым сном! Он принялся искать спальню. Он забыл расположение комнат. Он снова очутился в передней и стал продвигаться на ощупь. Кажется, спальня выходила окнами на море. Он пошел, ориентируясь на шум волн. С этой стороны завывания ветра достигали такой высокой ноты, что он остановился у кровати, наклонив голову. Ему не привыкать к бурям на равнинах Лабриера, но такого он еще не видел. Разбушевавшаяся стихия как бы перекликалась с его собственной драмой; казалось, он сам и вызвал эту бурю каким-то таинственным способом. На широкой кровати с роскошным покрывалом не было ни белья, ни одеял. Почти призрачное ложе для соблазна посетителей, переходящих из комнаты в комнату, как в музее, ослепленных светом, яркой гармонией красок и мечтающих: «Вот бы здесь пожить!»

Севр снял брюки и бросил их на кресло, обитое пушистым мягким бархатом, похожим на дорогой мех. Было довольно прохладно. Через плотно закрытые окна проникало дыхание моря, пахло тиной, мертвыми водорослями. Сырость оказалась хуже холода. Из-за нее ткань стала липкой, матрас — влажным. Покрывало липло к телу. Севр вытянулся на кровати, потушил фонарь, потер одну о другую заледеневшие ноги. Стояла непроглядная тьма. Тем не менее он закрыл глаза, чтобы остаться наедине со своей болью, понимая, что уснуть ему не удастся.

Наверное, сейчас Мари Лора звонит в жандармерию. Завтра разразится скандал. Все с удивлением узнают, что Жорж Севр покончил с собой, выстрелив из ружья в голову, а его зять, Филипп Мери-бель, скрылся. Так ли это? Все гораздо сложнее… На самом деле совершил самоубийство Мерибель, а Севр, то есть он сам, быстро запутал следы, чтобы все подумали, что покойник… Разумеется, в это трудно поверить! А следователи неизбежно докопались бы до истины, и тогда его обвинили бы в убийстве Мерибеля. К счастью, он смог бы показать письмо, но… Ему не хотелось больше думать. Он слишком устал. Свернувшись калачиком под покрывалом, он пытался сохранить тепло, выжить вопреки всему, поскольку надежда еще не покинула его. Его сковало оцепенение, он провалился в небытие. Шквал ветра обрушился на стену дома, капли дождя застучали по ставням, словно кто-то бросил горсть камешков. Он со стоном перевернулся… Дениза!.. В первый раз с тех пор, как надел траур, он не подумал перед сном о Денизе. Если бы она находилась рядом… Он снова задремал. И вдруг его сознание прояснилось, как это случается только ночью, словно озаренное неверным лунным светом. Он понял, что погиб: заболей он, и никто не придет на помощь, ведь все жители округи тщательно закрылись, забаррикадировались на зиму. В декабре владельцы домов не утруждали себя заботой о помещениях, даже тетушка Жосс не станет проветривать опустевшие до Пасхи квартиры. Он чувствовал себя более одиноко, чем потерпевший кораблекрушение и очутившийся на необитаемом острове, и еще более обездоленным! Мари Лора сказала: «Четверг!» Но удастся ли ей ускользнуть от тех, кто станет задавать бесконечные вопросы? Какая находка для газетчиков эта женщина, плачущая по умершему брату, у которой муж скрывается от правосудия! А если бы полиции удалось разузнать правду, было бы еще хуже. Она стала бы вдовой человека, убитого ее собственным братом! Если же она не станет говорить, то ее примут за сообщницу. А если…