— С рамой?

Веретинский продолжал пороть чушь.

— Естественно! — Саша улыбнулась.

— Однозначно беру, — сказал Глеб. — Повешу в кабинете. Это штучное явление, предпочту его собранию сочинений любого из авторов.

Преподаватель достал кошелек. Значит, так, это вместо сорвавшегося Крыма. Лиде он объяснит. Картина ему нужна, и это не обсуждается.

Глеб пересчитал купюры и беззвучно выругался.

— Можно картой расплатиться?

— У вас есть «Сбербанк онлайн»?

— Секунду, — сказал Веретинский. — Секунду. Так. Диктуйте номер.

На улице Глеб крепче сжал обернутое в упаковочную бумагу полотно, недоумевая, что на него нашло. Не Бог ведь нашептал, в конце концов. Купил картину и с легкостью расстался с двенадцатью тысячами, не обмозговав покупку. Обе вещи с Веретинским произошли впервые. Это против его правил. Показное пренебрежение к деньгам вызывало у него такое же раздражение, как и скряжничество.

Свидание с «двойкой» переносилось. И домой Веретинский поехал на автобусе. Весь путь он думал, как отреагировала бы Лана Ланкастер на известие, что кто-то в ее городе, совсем поблизости, пишет картины заметно лучше. Наверное, ее паралич разбил бы от зависти. Позолота бы точно с нее стерлась, обнажив… Даже представить страшно, что бы обнажилось.

У подъезда материализовалась потрепанная бесформенная алкоголичка, местная достопримечательность. В тапочках, в фиолетовой кофте из свалявшейся шерсти, в колготках, в каких старухи на рынке хранят лук. На голове гнездо из волос огненно-рыжего цвета. Предельно неебабельная, как выразился бы Слава. До ушей Веретинского донеслось неделикатное бубнение.

— Сигаретой угостишь?

Его обдало дыханием смерти. Он захлебнулся в хохоте и ушел, воображая, как эти человекообразные руины подыхают в канаве от асфиксии.

В лифте Глеба ни к селу ни к городу настигли строки: «Сердце изношено, как синие брюки человека, который носит кирпичи».

3

— Глеб?

Нет, ты чего, Комаров Москит Львович.

— Глеб, привет. — Лида появилась из зала. — В университете задержался?

— Привет. Должник зачет сдавал. Я тебе говорил.

Лида неловко замерла в трех шагах. Еще весной они перестали всякий раз обниматься при встрече.

— Что принес?

Взгляд Лиды был прикован к полотну в руках Глеба.

— Картина, — сказал он. — Неожиданно досталась. Потом объясню.

— Ладно, — сказала Лида. — Горячую воду отключили.

— Снова?

Она кивнула.

— Я тебе согрела. Давай полью.

— Спасибо, не надо. На улице жарко, помою холодной.

— Давай.

— Правда, Лида, не нужно.

— Нужно. И лицо сполоснешь, чтобы приятно было.

Глеб упустил момент, когда втянулся в эту игру. Игра повторялась вновь и вновь. По правилам Лида неназойливо настаивала, а он до поры отнекивался, чтобы сдаться. Или не сдаться, если исход важен.

Пока Лида наполняла на кухне ковш, Веретинский отнес в кабинет картину и дипломат.

Из телевизора разлетались знакомые голоса. Это ее любимое скетч-шоу. Одно из тех, где актеры изо всех сил притворяются смешными. Многие им даже верят. Лиду они точно убедили.

Глеба оглушило взрывной волной закадрового хохота, так что он быстрее скрылся за Лидой в ванной. Смех усмейных смехачей.

— Почти остыла, — сказала Лида, прежде чем полить.

Глеб сложил черпачком ладони, зажмурился и окатил лицо. Из крана, должно быть, не холоднее.

— Хорошо?

— В самый раз, — сказал Веретинский, потянувшись за полотенцем. — Ни разу не видел этот ковш.

— Ну ты даешь, — сказала Лида. — Прошлым летом еще покупала.

— Ты знаешь, — сказал Глеб, — среди посуды у меня мало друзей.

— В смысле?

Юмор этой женщине был определенно чужд, несмотря на увлеченность скетч-шоу и стендапами.

— Тарелка, чашка, блюдце, вилка и две ложки, маленькая и большая, — пояснил Веретинский. — Больше друзей нет.

— А, — сказала Лена. — Бокалы не забудь — для вина и пива.

Пока она досматривала свою передачу, Глеб ел рагу. Как ни крути, а кормила Лида бесподобно. И рагу, и борщ, и голубцы, и паста, и картофель, жаренный в кожуре, — по части готовки эта женщина давала фору ресторанным поварам. Даже компот она варила каким-то секретным способом, что сразу припоминались вкус, запах и ощущения родом из детства. Почерк избранных — умение смастерить блюдо так, чтобы оно тягалось с образцами детских лет.

Так совпало, что ужин Веретинского закончился вместе с так называемым юмористическим шоу Лиды.

— Покажешь картину? — сказала она.

— Только предупреждаю: она выполнена в непривычном стиле.

— Ты разжигаешь мое любопытство.

Глеб повел Лиду в кабинет, включил свет и без всякого изящества сорвал оберточную бумагу. Здесь полотно казалось другим, нежели в «Сквоте», но по-прежнему магическим и грандиозным — ни много ни мало. Лида исследовала картину долгим несведущим взглядом и в итоге не разделила ее очарования.

— Почему у них лица нечеткие?

— Что ты имеешь в виду?

— Глаза, рот, уши слабо видны, — сказала Лида. — Будто сплошная кожа. Неясно, то ли синие глаза у них, то ли карие, то ли серые. Даже заколка у нее четче прорисована, чем глаза.

— Полагаю, это сознательный ход, — сказал Глеб. — Художник отчетливо изобразил детали одежды и интерьера, а лица сделал смазанными, чтобы показать обезличенность героев. Не самый выдающийся прием, зато действенный.

— То есть?

— То есть это пустые люди. У них нет характера, нет воли, нет того, что отличало бы их от остальных. Они давно разменяли себя на вещи.

Лиду объяснения не удовлетворили. Глеб стоял как дурак с выставленным перед собой полотном, преткнувшись о ее молчаливое недоумение.

— Не нравится? — спросил он.

— Ты был прав, когда говорил о непривычном стиле, — сказала Лида. — Все-таки я не понимаю современное искусство.

Можно подумать, в классическом она разбиралась.

— Дело не в том, что это современное искусство, — сказал Глеб. — Это не элитарная чепуха, которую продают на аукционах за крупную сумму лишь потому, что авторитетный критик назвал эту чушь шедевром. Наверное, тебя насторожила мрачная атмосфера.

— Наверное. Она холодная, неприятная.

— Значит, автор сумел создать настроение.

Лида заглянула Глебу в глаза.

— Это не та художница?

— Какая?

— О которой ты говорил. Как там ее?

— Лана Ланкастер? Нет, ты чего. Это недосягаемый для нее уровень.

— А кто?

— Честно говоря, автор мне неизвестен.

— Тебе эту картину подарили?

Глеб ожидал этого вопроса, и все равно он поставил его в тупик.

— Нет, — сказал Веретинский. — Купил.

Настала очередь Лиды пребывать в замешательстве.

— Где? — спросила она.

— В «Сквоте». Знаю, тебя волнует цена, поэтому скажу сразу. Двенадцать тысяч.

— Что-о? — сорвалось с ее губ. — Глеб, ты с ума сошел?

— Это сокровище, — сказал Веретинский. — Мне повезло, двенадцать — это намного ниже его подлинной стоимости.

— Двенадцать кусков, Глеб!

— Лида, это грандиозное произведение. Ты не осознаешь, какова его реальная ценность.

— Двенадцать кусков! Три месяца квартплаты! У меня оклад ниже! Ты представляешь, сколько я за кассой торчать должна, чтобы оплатить тебе твою картину?

Веретинский едва сдержался, чтобы не наорать.

— Лида, погоди, — сказал он. — Допустим, что это сэкономленные летом деньги. Нечто вроде компенсации за отпуск.

Судя по выражению лица Лиды, такого допущения она не сделала. Не лучшая шутка и не лучший аргумент.

— Ты меня теперь до конца жизни попрекать будешь за то, что я тебе Крым обломала? Ничего, что ты книги каждый месяц заказываешь, чтобы на полку поставить? Или платишь за перевод статьи на английский, чтобы ее опубликовали в пафосном журнале? Можешь быть, это я на прошлой неделе переводчику пять кусков перекинула?

Глебу хотелось трясти ее, пока она не задохнется в своих проклятиях. Схватить за плечи и трясти. И одновременно втолковывать хриплым голосом, что от публикаций в «пафосных» журналах зависел его преподавательский рейтинг и доход, что без новых книг ему нельзя, что никаким Крымом Веретинский ее не попрекал.

Но он слишком часто ругался с женщинами, чтобы отвечать на каждое их обвинение и оправдываться.

— Лида, — сказал Глеб. — Я тебе истерик не закатывал, когда ты себе меховую жилетку прикупила.

— Совсем поехал? — сказала Лида. — Сравнивать одежду и это, нарисованное непонятно кем и для чего?

— Сравнение и правда неудачное, — сказал Глеб, — потому что жилеток можно сколько угодно сшить, а талантливые картины, как пирожки, не пекутся.

— Ты в своем уме? — гнула Лида. — Ты не понимаешь? Когда будет холодно, мне картину на себе носить, что ли?

Веретинский отвел глаза прочь, сфокусировался на часовом маятнике, набрал воздуха в легкие, чтобы не закричать.

— Не надо через каждое слово утверждать, что я сошел с ума, — сказал Глеб. — Это во-первых. Во-вторых, не ври себе. Жилетка тебе нужна не для того, чтобы греться. Свитер от холода спасает не хуже. В-третьих, прекрати на меня орать. Для этого нет поводов.

— Конечно, нет поводов, — сказала Лида. — Ты всего лишь выкинул на ветер двенадцать кусков, даже не посовещавшись со мной.