Веретинский попрощался со всеми на кафедре и отправился на встречу со Славой. Посредине коридора его остановила студентка Федосеева. Глеб запомнил ее еще первокурсницей по живым глазам.

— Здравствуйте, Глеб Викторович! С новым учебным годом вас!

— Здравствуй, Ира. Спасибо.

— Вы не спешите?

Глеб посмотрел на часы, прикинул, посмотрел еще раз.

— Скоро у меня встреча, — сказал он. — А что?

— Я к вам по важному вопросу, — сказала Федосеева. — На втором курсе нам предстоит выбрать научного руководителя и написать курсовую.

— Как будто знакомо, — сказал Веретинский. — И?

— Хочу писать у вас.

— Тебя кто-то за хвост тянет? Раньше ноября никто и не думает об этом.

— Мне понравилось, как вы вели у нас «Анализ лирического произведения», — сказала Федосеева. — Хороших преподавателей быстро расхватывают, вот заранее к вам обращаюсь.

— Хочешь писать о стихах?

— Я определилась, что стиховедение мне ближе всего.

— Сколько стихов наизусть знаешь?

— Так… Около тридцати. Вроде того.

Значит, не больше двадцати.

— Настоящий стиховед знает не меньше ста, — сказал Веретинский. — Плюс отдельные выразительные строфы из других стихотворений.

— Я выучу, Глеб Викторович.

— Если постараешься.

— Вы согласны меня взять?

— Ничего против тебя не имею, Федосеева. Считай, предварительным согласием ты заручилась. Подойди на кафедру… — Глеб замер, перебирая в памяти расписание. — В пятницу, в семнадцать ноль- ноль.

Быстро расхватывают, ишь ты.

Ира то ли из Зеленодольска, то ли из Чистополя.

Вообще, сочетание типичного русского женского имени и провинциального городка или даже села звучит комично. Ира из Зеленодольска, Оля из Магнитогорска, Наташа из Озерного. Света из Иваново.

Что до Федосеевой, то первый месяц Глеб принимал ее за феминистку. Из тех, что не бреют ноги и готовы выцарапать глаза, если заплатишь за них в кафе. Мнение зижделось на том, что Ира не стремилась понравиться и не пускала в ход типичные женские штучки. Более того, она небрежно одевалась: носила мешковатые джинсы и акриловые джемперы с высокими воротниками. Впоследствии Веретинский осознал, что ошибался. Ира оказалась простой и дружелюбной. Не будучи безвкусной, в выборе одежды она руководствовалась практичностью. На занятиях Федосеева, хоть и вела себя с преувеличенной серьезностью, соображала лучше прочих в группе.

Так что ее внимание льстило Глебу.

5

— Искусство — это сила, — сказал Слава. — Возьмем, к примеру, подземный переход у моей пекарни. Там стабильно выступают одни и те же музыканты и сидит один и тот же инвалид. Обрубки его ног обернуты в зеленое покрывало. Музыканты — ребята талантливые. С поставленными голосами, с настроенными гитарами. Не говнари, короче.

— То есть не типичный русский рок типа «Алюминиевых огурцов»? — уточнил Глеб.

— Совсем не типичный, — подтвердил Слава. — Так вот. Инвалид с одеялом месяца два смотрел на музыкантов.

— При чем здесь искусство?

— При том, что музыкантам подавали гораздо чаще, чем инвалиду, — сказал Слава. — Ровно до того дня, как он освоил дудочку. Когда я спускался в переход, мне почудилось, будто волынку услышал. Гляжу, а это дудочка. Мои руки сами сотку из кошелька выудили. Искусство — это сила.

— Собрал аудиторию.

— Можно и так сказать, — сказал Слава. — А вообще, попрошайки, нищие, музыканты — это целый криминальный бизнес.

Глеб ценил Славу в том числе и за то, что друг не имел привычку долго и нудно пересказывать свои будни. Каждая история в устах бывшего армейца превращалась в иллюстрацию живой мысли, в доходчивый пример. Слава два с половиной года владел пекарней и только последним летом вышел в плюс. Без связей, без образования Слава выстроил малый бизнес, совладав с Роспотребнадзором, налоговой и прочими поставщиками услуг, официальными и не очень.

Подошедшая официантка выгрузила с подноса пиво для Глеба и облепиховый чай для Славы.

— Ваш сырный суп готовится, — сказала ему официантка.

— Жду, — сказал Слава. — Принесите еще стакан питьевой воды.

— С газом или без?

— Не минералку. Обычную кипяченую воду.

— Рекомендую «Перье». Это французская…

— Я знаю, что такое «Перье», — мягко перебил официантку Слава. — Пожалуйста, никаких извращений за неадекватную цену. Стакан обычной кипяченой аш два о.

Официантка удалилась.

— Вот наглость, — сказал Глеб. — Неужели мы похожи на тех, кого так легко развести?

— Сейчас я каждый день выпиваю литр чистой воды, — сказал Слава. — И бокал кипятка утром. Китайцы советуют кипяток, когда болеешь.

— Да ты вроде и не болеешь.

— Для профилактики.

Веретинский достал телефон и показал видео, как Алиса читает Бодлера. Слава издал смешок, уголки рта растянулись в искусственной улыбке.

— Это тебе не «Алюминиевые огурцы», — сказал Глеб.

— Кажется, я вижу нимб над ее головой, — сказал Слава. — Слушай, Глеб, а кто из писателей ненавидел женщин? Или из философов?

Веретинский напряг извилины и сказал:

— Отто Вейнингер.

— Не подходит, — отмел Слава. — Надо громкое имя. У Ницше есть что-нибудь подобное? Или у Маркса?

Веретинский перебрал в памяти философов. Платон и Аристотель — не то. Декарт и Бэкон — тоже. Хайдеггер скорее по ведомству нацистов числится. Дугин — почти туда же.

— Шопенгауэр! — сообразил Глеб.

— Значит, так. Берешь у Шопенгауэра самый смачный отрывок про женщин, надеваешь лучший костюм и галстук и читаешь на камеру. Затем в комментариях объясняешь: так, мол, и так, случайно на глаза попалось. Хэштеги выставь: «женщины», «мудрость», «истина».

— Не оценят юмор, — сказал Глеб. — Если кто и заметит видео, то лишь стайка феминисток, которых пригнало ветром.

Официантка принесла кипяченую воду и сырный суп для Славы, а также куриные крылышки для Глеба.

— Здравы будем, — сказал Слава и медвежьими глотками осушил стакан.

— И не здравы. — Глеб отхлебнул пиво.

Крылышки недожарили и недосолили. Глеб расстроился: если уж животное вырастили и убили, то приготовьте его на совесть, с должным к нему уважением, дабы жертва не оказалась напрасной.

— Часто у нее на странице гостишь? — спросил Слава.

— Слежу за обновлениями.

— А у Ланы ее?

— То же самое — слежу за обновлениями.

— Для того, кто порвал с бабой четыре года назад, это ненормально, — сказал Слава.

— Пять лет, — сказал Глеб.

— Тем более. У тебя жена, не забыл?

— Если б я мастурбировал на Алису или пересматривал совместные фотки, то было бы ненормально. А я всего лишь ее ненавижу. И каждый раз убеждаюсь, что Лида — правильный выбор. В ней нет сучьего пафоса, нет притворства. Раздутого самомнения, пожалуй, тоже нет.

Слава наморщил лоб и сказал:

— Я тебя не осуждаю. Просто мне этого не понять.

Слава был иным. Способный на привязанность, на крепкие чувства, он легко порывал с прошлым. Чтобы вычеркнуть из жизни того, кто предал его доверие, у Славы уходило примерно три минуты. Он без колебаний развелся с разлюбившей его женой, отписал ей квартиру в Мурманске, где служил, а по истечении контракта без перспектив и без сбережений переехал в Казань, сняв комнату у старой алкоголички на окраине.

Чтобы бросить пить и курить, Славе потребовалось чуть меньше недели. Зато теперь, вздумай Веретинский при друге выливать из бутылки в раковину хоть водку, хоть коньяк, хоть ароматный аперитив, у Славы даже веко не дернулось бы.

— Когда Алиса с подружкой своей жили в Питере, я и не вспоминал о них, — сказал Глеб. — Вот их тихое возвращение меня взбесило. В конце концов, это мой город, моя территория. Если кинулись покорять чужие края, так и снимали бы там коммуналку и дальше. Писали бы бездарные картины и читали на камеру стихи проклятых поэтов. Вместо этого я вынужден передвигаться по Казани, всякую секунду помня, что мне ничего не стоит столкнуться с ненавистными рожами где-нибудь на углу.

— Глеб, я-то ведь тоже возвращенец. — Слава улыбнулся. — Прервал эмиграцию и блудным сыном приехал в Казань.

— Ты знаешь, что я имею в виду, — сказал Веретинский.

— Ты имеешь в виду, что не хочешь сталкиваться с моей рожей на углу. — Славина улыбка расширилась. — Давай-ка я тебе чая налью.

— У меня свой чай. — Глеб кивком указал на ополовиненную кружку с пивом.

Чтобы увести разговор в сторону, Веретинский рассказал историю с Федосеевой, влюбленной в стихи студенткой, польстившей преподавательскому самолюбию.

— Девочка сама в руки идет, — прокомментировал Слава.

— Ага.

— Препод обязан спать со студентками. Если он, конечно, претендует на то, чтобы его любили.

— Мне по статусу не положено. Я доцент, а спать со студентками — это прерогатива профессоров.

— Как это?

— Есть байки о профессоре, женившемся на первокурснице. Я пока не дорос до таких приключений.

— Ломай систему. Это классно, когда препод может дать подопечным больше, чем знания.

— Да ну тебя. Вот ты бы закрутил с посудомойкой?

Лицо Славы приобрело сосредоточенное выражение, как у мыслителей на бюстах.

— Береги свою… — сказал он. — Как ее?

— Ира.

— Береги и воспитывай ее.

— Буду воспитывать в ней внимательность к тексту.