Фабиан запрыгнул на велик и свернул к Клэпхему. Здесь он обычно выезжал на Клэпхем-Мэнор-стрит, петлял по переулкам между Баттерси и Клэпхемом, прежде чем выехать на Силверторн-роуд, где промышленные зоны странным образом сочетались с маленькими частными домиками, и, наконец, по мосту Челси переезжал к Квинстаун-роуд.
У Фабиана наконец-то прояснилось в голове.
Утром подозрительный полицейский ответил по телефону Савла и потребовал представиться. Фабиан возмущенно бросил трубку. Потом он позвонил в полицейский участок Уиллсдена, снова отказался назвать свое имя, но спросил, почему по телефону его друга отвечает полиция. Только когда он представился и рассказал, кем приходится Савлу, ему рассказали, что отец Савла погиб, а сам Савл в полиции — и снова эта неискренняя фраза — оказывает помощь следствию.
Вначале он был шокирован, а потом осознал, что произошла жуткая ошибка. И страшно испугался. Он сразу понял, что им проще считать, что Савл убил своего отца. И так же сразу он твердо осознал, что Савл этого не делал. Но он понимал это только потому, что хорошо знал Савла. И никак не мог объяснить эту уверенность другим.
Он спросил, можно ли повидать Савла, и не понял, почему голос полицейского изменился при этих словах. Ему ответили, что поговорить с Савлом можно будет через некоторое время, а пока он очень занят и Фабиану придется подождать. Чего-то полицейский недоговоривал, и Фабиан испугался еще сильнее. Он оставил свой телефонный номер, и его заверили, что перезвонят, как только Савл сможет с ним поговорить.
Фабиан гнал по Акр-Лейн. Слева высилось странное белое здание с кучей грязных башенок и потрепанных окон в стиле ар-деко. Оно казалось заброшенным. На ступеньках сидели два парня в огромных куртках с эмблемами команд по американскому футболу, который явно никто из них никогда не смотрел. Ветхое великолепие дома их явно не интересовало. Один закрыл глаза и прислонился к стене, как мексиканский канонир из спагетти-вестерна. Его друг оживленно болтал, прижав ладонь к щеке. Крошечный телефон терялся в складках рукава. Фабиану вдруг стало завидно, но он подавил это чувство. Такому он умело сопротивлялся.
«Не я, — сказал он себе, как всегда, — я еще держусь. Я не стану еще одним черным с мобилой и надписью «Барыга» на лбу… на языке, который хорошо знает полиция».
Он привстал в седле, нажал на педали и помчался к Клэпхему.
Фабиан знал, что Савл терпеть не может пессимизм отца. Фабиан знал, что отец с Савлом даже не разговаривают. Фабиан единственный из всех друзей Савла видел, как тот вертел томик Ленина в руках, открывал, снова закрывал, перечитывал надпись на обложке. Отец писал мелко, без нажима, как будто опасаясь сломать перо. Савл бросил книгу Фабиану на колени и подождал, пока друг прочтет.
«Савлу. Это всегда было важно для меня. С любовью, старый левак».
Фабиан помнил, как посмотрел Савлу в лицо. Плотно сжатые губы, усталые глаза. Он захлопнул книжку, погладил обложку и поставил на полку. Фабиан знал, что Савл не убивал отца.
Он пересек Клэпхем-Хай-стрит, скопление ресторанчиков и благотворительных магазинов, свернул в переулки, петляя между припаркованными машинами, выехал на Силверторн-роуд. Поехал по длинному склону вниз к реке.
Он знал, что Наташа работает. Он знал, что, повернув на Бассет-роуд, услышит отдаленный грохот драм-энд-бейса. Она, наверное, склонилась над синтезатором, сосредоточенно, как алхимик, нажимает клавиши, двигает фейдеры, жонглирует длинными последовательностями нулей и единиц, превращая их в музыку. Слушает и творит. На это Наташа тратила все время, свободное от смен в музыкальных магазинах своих друзей, где обслуживала покупателей равнодушно, как автомат. Своим трекам она давала резкие хлесткие названия: «Восстание», «Нашествие», «Вихрь».
Фабиан думал, что именно Наташина одержимость делает ее асексуальной. Да, она была очень хороша собой, и недостатка в поклонниках не испытывала, особенно в клубах, особенно когда проходил слух, что играют-то ее музыку. Но Фабиан и представить не мог, чтобы она кем-то заинтересовалась, хотя порой она приглашала кого-нибудь к себе. Он не мог даже думать о ней как о потенциальной партнерше, это казалось ему святотатством. В этом мнении Фабиан был одинок — это постоянно твердил ему его приятель Кай, веселый вечно обдолбанный придурок, который все время пускал на Наташу слюни. Он говорил, что музыка — это понты, увлеченность — понты и отстраненность — тоже понты. Как у монашек. Все же хотят заглянуть им под рясу.
Но Фабиан только глупо улыбался Каю, дико смущаясь. Все психологи-любители Лондона, в том числе Савл, сразу решили, что он влюблен в Наташу, но Фабиан знал, что это не так. Его страшно бесили ее солипсизм и модный фашизм, но он действительно любил ее. Просто не так, как об этом думал Савл.
Он проехал под грязным железнодорожным мостом и выехал на Квинстаун-роуд. До Баттерси-парка осталось совсем немного. Фабиан мчался по склону, к мосту Челси. Уверенно развернулся, опустил голову и поехал наверх, к реке. Справа показались четыре трубы электростанции Баттерси. Крыши у нее давно не было, и она выглядела так, как будто пережила лондонский блиц. Электростанция высилась памятником самой себе — огромная перевернутая вилка, воткнутая в облака вместо розетки.
Фабиан выехал в Южный Лондон. Притормозил и посмотрел на Темзу через башенки и стальные перила Челси. Вода разбрасывала во все стороны холодные солнечные зайчики.
Фабиан скользил над водой, как водомерка. По сравнению с выставленными напоказ балками и болтами, которые удерживали мост на месте, он казался совсем маленьким. На мгновение он замер между северным и южным берегами, глядя на черные неподвижные баржи, ждущие забытые грузы. Он больше не крутил педали, и велосипед по инерции вез его к Ледброук-Гроув.
По дороге к Наташиному дому Фабиану пришлось проехать мимо Альберт-холла и через Кенсингтон, который он ненавидел. Неживое место. Чистилище, набитое богатыми грешниками, которые бесцельно бродят между «Николь Фархи» и «Ред о дед». Он проехал по Кенсингтон-Черч-стрит к Ноттинг-Хиллу и оказался на Портобелло-роуд.
День был базарный. Второй раз за неделю. Тут выколачивали из туристов деньги. Товар, который в пятницу стоил пять фунтов, сегодня предлагали за десять. Воздух казался густым от ярких ветровок, рюкзаков, французских и итальянских слов. Фабиан тихо ругался, пробираясь сквозь толпу. Он свернул налево, к Элджин-Кресент, и направо, на Бассет-роуд.
Порыв ветра поднял вихрь бурых листьев. Фабиан ехал по улице. Листья кружились вокруг него, налипая на куртку. Вдоль тротуара росли подстриженные деревья. Фабиан спрыгнул с велосипеда на ходу и пошел к Наташиному дому.
Она работала. Слабый грохот драм-энд-бейса слышался издалека. Шагая с велосипедом к дому, Фабиан услышал хлопанье крыльев. Наташин дом облюбовали голуби. Все карнизы и балкончики посерели от пухлых тушек. Некоторые птицы взлетали, нервно кружили вокруг окон, а потом садились назад, расталкивая остальных. Когда Фабиан остановился прямо под ними, они немедленно нагадили на тротуар.
Наташина музыка стала громче, и Фабиан слышал совсем необычные для нее чистые звуки, похожие на волынку или флейту, которая радостно и гордо оттеняла бас. Он стоял и слушал. Эта музыка очень отличалась от всех сэмплов и не была закольцована. Фабиан заподозрил, что кто-то играет прямо сейчас. И очень хорошо играет.
Он позвонил в дверь. Электронный бас сразу оборвался. Флейта продержалась еще секунду или две. Когда наступила тишина, голуби вдруг запаниковали, поднялись в воздух, сделали круг в воздухе, как косяк рыбы, и отвалили куда-то на север. Фабиан услышал шаги на лестнице.
Наташа открыла ему дверь и улыбнулась.
— Привет, Фаб, — сказала она, протягивая ему навстречу сжатый кулак. Он ответил ей тем же, одновременно нагибаясь поцеловать ее в щеку. Она удивилась, но поцеловала его в ответ.
— Таш, — прошептал он. Она услышала в его голосе тревогу и отступила на шаг, взяв его за плечи. Лицо ее сделалось сосредоточенным.
— Что случилось?
— Таш, Савл… — Он столько раз пересказывал эту историю, что она дошла до автоматизма. Он просто выговаривал слова, не думая об их значении. Но сейчас это оказалось слишком трудно. Он облизал губы.
— Что такое, Фаб? — голос дрогнул.
— Нет-нет, — торопливо сказал он, — с Савлом все нормально. Но… он в тюряге.
Она покачала головой.
— Таш, понимаешь… папа Савла… умер. — Он заговорил быстрее, чтобы она не успела сделать выводов. — Его убили. Позавчера выбросили из окна. По-моему, менты считают, что это сделал Савл.
Он достал из кармана мятую газету и протянул Наташе.
— Господи, нет…
— Знаю. Они наверняка услышали, что Савл ссорится с папкой, и… тогда… не знаю, короче.
— Нет, — снова сказала Наташа. Они стояли, глядя друг на друга, пока Наташа не заговорила: — Давай, заходи. Обсудим все. У меня тут один чувак…
— Который на флейте играет?
— Ага, — она улыбнулась, — хорошо играет, правда? Но я его выгоню.