Там, где уже не было витрин его благодушных конкурентов, куда не доносилось ежевечернее «у-у-ум-мп» игровых автоматов из аркад, которые в эти часы переполняли мальчишки, с облегчением стаскивавшие с себя и рассовывавшие по карманам школьные галстуки, и где городские улицы упирались в зеленую стену пышной растительности, земля уходила круто вверх и становилась склоном вулкана.

Буквы на вывеске бара «Кони-Айленд» отличались от тех, которыми были набраны объявления «Орешки! Пиво! Водка!» и обозначены туалеты. Маккалох потолкался между горластыми посетителями и нашел Чиверса в тот самый момент, когда Чиверс тоже заметил его и махнул рукой, подзывая за свой столик в углу зала.

Чиверс, как почти всегда, был в дорогущем пиджаке — дороже, чем у него, пиджаков вообще ни у кого на острове не было. Он был чуть старше Маккалоха, но такой же седой и крепко сбитый. Оба наслаждались своим ярким несходством — одетый с иголочки ушлый адвокат и лавочник в потертых штанах; оба были не дураки выпить, на чем и сошлись; похожие и вместе с тем совершенно разные, они наводили на мысль о двух версиях одного и того же человека, живущего двумя параллельными жизнями.

За столом с Чиверсом сидел аккуратный, бледный незнакомец. Лет ему было сорок с хвостиком, так что его ковбойка гляделась на нем чересчур молодо.

— Так что же? — говорил он Чиверсу, пока тот опрокидывал стаканчик виски. — Хозяин заведения, он из Нью-Йорка, что ли? — И он подвинулся, освобождая Маккалоху место.

— Пусть вот он объяснит, — сказал Чиверс. — Джон Маккалох, Даниель Паддик. Джон неплохо знает это место. Для чужака, конечно.

Старая присказка. Мы-то все тутошние, островитяне, а вот Джон Маккалох — он нет, он пришлый.

— Раньше тут был стрип-клуб, — рассказал Маккалох. — На вывеске значилось «Кани-Айленд». — Он поглядел на Паддика, врубается тот или нет [Канни (англ. сunny) — лобок, от лат. cunnus — гениталии.]. — Когда Джей купил это место и прибрал тут все как следует, ему только и делов было, что поменять на вывеске одну букву.

— Класс, — одобрил Паддик. — И часто люди ошибаются? В смысле, приходят сюда в поисках «Кани»?

— Ну, для этого нужен уж очень старый путеводитель, — сказал Маккалох. — А почему вы спрашиваете? Или вы тоже?..

Паддик улыбнулся, легко принял насмешку и купил всем выпить.

— А вы из Лондона? — спросил он у Маккалоха.

— Что, заметно?

— Ваш друг вас выдал. Хотя да. Акцент у вас сохранился, дай боже.

— Да нет, он даже сильнее стал, поспорить могу, — вставил Чиверс.

— Степни, — ответил Маккалох. — Давно это было. Хотелось уехать куда-нибудь подальше, да в языках я не силен, и деньги менять лень было.

Остров на задворках былой империи, формально независимый, на деле во многом еще сохранял с ней связь.

— Когда же это было?

— До новых раскопок еще. Думаете, я из-за них сюда приехал? — Маккалох покачал головой. — А вы как раз копаете?

Паддик кивнул:

— Я археолог. Вас тут, наверное, от нас уже тошнит.

Маккалох пожал плечами:

— Мои покупатели. Сегодня ко мне ваши студенты заходили. Вы ведь в Банто?

— Нет, — сказал Паддик. И отвел взгляд. — Там другие. Я в Бухте.

— Ясно. О вас я тоже слышал. А вот о тех, других, до сегодняшнего дня не знал.

— У нас с ними ничего общего. Они из другого института. Раскоп, методы, цели — у них все другое. Все. До мелочей. Думаю, они так же не ожидали встретить нас здесь, как мы — их.

На острове постоянно работали археологи — то одни, то другие, чаще всего в Бухте Свободы или у храма в Миллере, где посреди поля, прямо под носом у раздраженных коммьютеров, торчащих в пробке на кольцевой по пути из города или в город, из-под земли вставали раскопанные учеными-энтузиастами колонны в окружении перманентных рвов. Когда Маккалох почти три десятка лет тому назад приехал на остров, их еще не нашли. Тогда и о самом острове мало кто слышал, причем не только в Британии, что, разумеется, стало для Маккалоха главным доводом при выборе места. Вот почему, когда на остров хлынула вторая волна исследователей, он сильно забеспокоился.

Остров, как и следовало ожидать, заполонили туристы. Его постоянное население увеличилось. Столица выросла.

Но, как впоследствии оказалось, ненамного. Власти острова издавна проявляли сдержанность в монетизации остатков исторического наследия, необычную для обитателей столь небогатого клочка суши, и даже новые времена не особенно изменили их подход. Раскопки, девелоперы, туризм — все было под строгим контролем, к вящему недовольству представителей торговой палаты. Элам был сейчас лишь чуть больше, чем в те дни, когда сюда эмигрировал Маккалох.

Паддик задумчиво глядел в свой стакан:

— Кто вам рассказал про Банто?

Чиверс и Маккалох переглянулись.

— Девушка, рослая. Парень, невысокий, спокойный. Приходили в мой магазин. Думаю, вам лучше знать, кто они такие, вы ведь все друг друга знаете…

— Ладно, — сказал Паддик и залпом допил остатки. — Остров большой.

Когда он вышел отлить, Чиверс щелкнул пальцем сначала по его стакану, потом по стакану Маккалоха. Поднял бровь.

— Что это было? — спросил он. — Похоже, он задет за живое.

— Ученая братия, — сказал Маккалох. — Терпеть друг друга не могут — куда там до них юристам.

— Как вы смеете, сэр? Умираю от любопытства. Ах, вот бы сейчас щепотку старого доброго пентотала натрия [Пентотал натрия — сыворотка правды.]. — И Чиверс изобразил, как он открывает потайное отделение своего перстня-печатки и подсыпает что-то Паддику в стакан.

— Шут гороховый, — буркнул Маккалох. Чиверс опять поднял бровь.

— Да брось ты, — сказал он с жутким лондонским акцентом. — От любопытной Варвары слышу.

— Возражение, — проговорил Маккалох. Они любили иной раз перекинуться словесными шаржами друг на друга: один изображал парня из народа, другой — утонченного адвоката.

Совмещенная с магазином заправочная станция отмечала центр деревни Банто. Собственно, это была даже не деревня — так, сколько-то убогих ферм, разбросанных по акрам сухой, кое-где поросшей пыльным кустарником земли.

— Я слышал, где-то тут теперь копают, — обратился Маккалох к кассирше, и та показала ему дорогу по карте. Пришлось проехать еще миль пять по направлению к вулкану. День был солнечный, и давно остывший конус почти растворился на фоне облаков, забрызганный у подножия яркими пятнами позднего цветения. Над склонами летали туда-сюда грачи, явно чем-то заинтригованные. У дороги стояла красная пластиковая стрелка с надписью: РАСКОП.

Между деревьями вилась тропа, а там, где она кончалась, стояли три большие палатки и два автомобиля. Чуть в стороне виднелось что-то вроде ямы с плоским дном. Маккалох, хотя и не уроженец, но давний житель этого острова, хорошо знал, что это такое.

К нему приближался охранник с перебитым носом борца.

— Я ищу Софи, — сказал Маккалох.

— Софию. — Девушка сама поправила его, выйдя из-за палатки на голос. При виде его она нахмурилась, и Маккалох впервые задумался над тем, как его поступок могут расценить со стороны — он ведь подслушал ее имя, а теперь явился сюда ее разыскивать. Это его смутило.

Тут из-за ее спины появился тот парень, Уилл. Маккалох вздохнул с облегчением.

— Вот и хорошо, — сказал он, когда охранник ушел. — Я как раз надеялся разыскать вас обоих.

Тут откуда-то вышла еще одна молодая женщина. Она была в грязном комбинезоне, на голове пыльная косынка — вылитая Клепальщица Рози [Клепальщица Рози — женский персонаж с американских плакатов времен Второй мировой войны, призывавших женщин работать на производстве, в том числе на предприятиях военно-промышленного комплекса.].

— Зачем вы здесь? — спросила Софи.

— Просто из любопытства, — ответил Маккалох. — Об этом месте никто ничего не знает. А я тут проезжал, вижу — знак, думаю, дай заеду погляжу. — Он видел, что София колеблется. — Я могу уехать. Но вам ведь все равно придется делать образовательную программу для местных. Вот и потренируйтесь на мне, раз уж я здесь. А я сделаю вам скидку, когда вы в другой раз ко мне в магазин придете.

София улыбнулась. Что ж, остров небольшой, прочитал он ее мысли. Отношения с местными надо поддерживать.

— Подождите меня здесь, — попросила она и пошла к раскопу.

— Вы тоже здесь работаете? — спросил Маккалох у другой девушки.

— Меня зовут Шарлотта. Я представляю оппозицию.

— Паддик?

Она кивнула.

— Мы с Соф знакомы еще с Йорка, вот я и заехала поздороваться. Так проще, чем ей приезжать ко мне. — И она широко улыбнулась всем своим запыленным, веснушчатым лицом.

София вернулась рысцой.

— У проф работы выше крыши, — сказала она. — Но я могу вам кое-что показать. — И она повела его к палаткам. — Слышали что-нибудь о процессе сохранения?

Как будто можно жить на острове и ничего о нем не слышать.

Кирпичная кладка, обломки колонн и балок испокон веку торчали на острове из земли, высовывались из подлеска, но только во времена королевы Виктории взвод британских солдат под командованием офицера — любителя археологии раскопал здесь мозаичный пол, заинтересовавший ученых специалистов. Они налетели со всех сторон и потеснили на склонах вулкана раздосадованных фермеров: потомков солдат, ссыльных и тех, кто спасся при кораблекрушениях. А у них житье и так было не сахар — еле сводили концы с концами.

Единственное дошедшее до нас письменное упоминание о катастрофе, случившейся на острове в древности, содержится в кратком замечании Тацита: «Остров воспламенился. Боги не испытывали к жившим на нем пахарям ни любви, ни ненависти». Вулканологи утверждают, что несколько столетий до взрыва гора молчала, как молчит уже два тысячелетия после него. Не сохранилось ни свидетельств очевидцев, ни записок уцелевших — да и кто мог тогда спастись, куда было деваться людям с крохотного островка, заброшенного далеко в море? Только Плиний Младший в своем описании извержения Везувия подсказал позднейшим исследователям образы, подходящие для изображения той катастрофы, это от него они узнали про горящую тьму, и про столб дыма, и про жителей, которые задыхались на агорах от шедших из-под земли газов, и про пирокластический поток.