Так как Джек Доукинс отказался войти в Лондон раньше наступления ночи, то было уже одиннадцать часов, когда они подошли к Айлингтону. От «Ангела» [Популярный трактир в одном из лондонских районов.] они прошли на Сент-Джон-роуд, повернули в переулок, кончавшийся у Седлер-Уэльского театра, затем по Эксмоуз-стрит и Канпис-Роу, прошли по небольшому двору приюта, затем наискось через Хоклей, далее по Сафрон-Хилл и по Грейт-Сафрон-Хилл, где Доджер пустился скорым шагом, рекомендуя Оливеру не отставать от него.

Несмотря на то, что все внимание Оливера было занято его проводником, он все же не мог удержаться от искушения бросить несколько взглядов на обе стороны улицы, по которой они шли. Более грязного и отвратительного места он еще ни разу не видел. Улица была очень узкая, грязная, и воздух на ней пропитался зловонием. Здесь везде находилось очень много маленьких лавочек, единственным товаром которых, по-видимому, являлись только дети; несмотря на такой поздний час ночи, они то выползали из дверей лавочек, то вползали туда, или во весь голос ревели внутри. Единственными торговыми учреждениями, которые, похоже, процветали среди этой грязи и нищеты, были трактиры, наполненные бесшабашными ирландцами, которые ругались, что называется, вовсю. Крытые проходы и дворы, то там, то здесь уходящие в сторону от главной улицы, открывали вид на небольшие домишки, где пьяные мужчины и женщины буквально валялись в грязи; из некоторых дверей, пробираясь осторожно, как тени, выходили какие-то люди весьма подозрительной наружности, отправляясь, по всей вероятности, в какую-нибудь далеко не безупречную экспедицию.

Оливер начинал уже подумывать, не лучше ли будет улизнуть отсюда, когда они подошли к самому концу улицы. Его спутник схватил Оливера за руку, толкнул в открытую дверь дома, находившегося вблизи Филд-лейн, и потащил его в проход, затворив предварительно за собой дверь.

— Кто там? — крикнул чей-то голос в ответ на свист Доджера.

— Плюмми и Слем! — ответил Доджер.

Надо полагать, что слова эти были заранее условленным паролем, так как вслед за этим на стене в противоположном конце прохода, показался слабый свет свечи, и из кухни в том месте, где находилась лестница со сломанными перилами, выглянуло лицо мужчины.

— Вас двое? — спросил он, вытягивая дальше руку со свечой, а другой рукой прикрывая глаза. — Кого ты привел?

— Нового товарища, — ответил Джек Доукинс, толкая Оливера вперед.

— Откуда он?

— Из земли простофиль. Где Феджин? Наверху?

— Да, сортирует платки. Идите же! — Мужчина скрылся за дверью, а вместе с ним и свеча.

Оливер, ощупывая путь одной рукой, а другой крепко держа руку товарища, с трудом поднимался по темной сломанной лестнице, тогда как проводник его шел совершенно свободно, видимо, хорошо знакомый с этим домом. Он открыл дверь задней комнаты и втащил туда за собой Оливера.

Стены и потолок этой комнаты были почти черные от многолетней грязи и копоти. Против плиты находился большой стол, на котором горела свеча, стояла бутылка имбирного пива, две или три оловянных чашки, хлеб, масло и тарелка. На сковородке, стоящей на плите, жарились сосиски; подле плиты у сковородки стоял старый еврей, отталкивающее лицо которого слегка закрывали нависшие красновато-рыжие волосы. Одет он был в серый фланелевый халат с открытой грудью; внимание его, по-видимому, разделялось между сковородкой и вешалкой, на которой висело множество шелковых носовых платков. Несколько постелей, состоявших из грубых соломенных тюфяков, лежали друг подле друга на полу. Вокруг стола сидели четверо или пятеро мальчишек не старше Доджера; они курили глиняные трубки и пили водку с важностью, присущей подросткам. Все они столпились вокруг своего товарища, когда тот шепнул что-то на ухо еврею, а затем все повернулись и с улыбкой посмотрели на Оливера. То же самое сделал и еврей.

— Это он самый, Феджин, — сказал Джек Доукинс, — мой друг Оливер Твист.

Еврей засмеялся и, отвесив низкий поклон Оливеру, протянул ему руку, выразив надежду, что он будет иметь честь ближе познакомиться с ним. Тогда молодые джентльмены с трубками окружили его, крепко пожимая ему руки, особенно ту, которая держала маленький узелок. Один молодой джентльмен позаботился о том, чтобы повесить его шапку, другой очень обязательно засунул руки в его карманы, говоря, что хочет сам все вынуть из них, чтобы он не беспокоился об этом, когда будет ложиться спать, потому что очень устал. Не знаю, как далеко зашли бы эти любезности, не прогуляйся вилка еврея по головам и плечам этих крайне обязательных юношей.

— Мы очень рады видеть тебя, Оливер, очень рады, — сказал еврей. — Доджер, возьми сосиски и поставь кадку у огня для Оливера. Ага! Ты смотришь на носовые платки… Эх, мой голубчик! Их тут очень много, не правда ли? Мы только что сортировали их и приготовили для стирки. Вот и все, Оливер, вот и все! Ха-ха-ха!

Последняя часть спича вызвала оглушительный восторг со стороны подающих большие надежды питомцев веселого старого джентльмена. После этого все принялись ужинать.

Оливер съел свою порцию, и тогда еврей, приготовив в стакане смесь горячего джина с водой, приказал ему выпить ее залпом, говоря, что другой джентльмен ждет своей очереди. Оливер сделал, как ему было приказано, и вскоре после этого почувствовал, что его осторожно поднимают и кладут на один из лежащих на полу тюфяков. Спустя минуту он спал уже глубоким сном.

Глава 9. Дальнейшие подробности, касающиеся веселого старого джентльмена и его подающих надежды питомцев

На следующее утро Оливер проснулся поздно после тяжелого продолжительного сна. В комнате никого не было, кроме старого еврея, который варил кофе в кастрюльке и тихонько насвистывал, мешая его железной лопаткой. По временам он останавливался и прислушивался к шуму, доносившемуся снизу; успокоенный услышанным, он снова начинал свистеть и мешать ложкой кофе.

Хотя Оливер и проснулся уже, тем не менее он оставался еще в том состоянии между сном и бодрствованием, когда в течение целых пяти минут лежишь с полуоткрытыми глазами и лишь наполовину сознаешь, что происходит вокруг, но стоит только закрыть глаза, и моментально погружаешься в полное бессознание.

В таком состоянии и находился Оливер. Он видел еврея сквозь полуоткрытые глаза, слышал его тихий свист, ясно узнавал звук ложки, царапавшей стенки кастрюли, и в то же время все его чувства заняты были не им, а теми людьми, которых он когда-либо знал.

Когда кофе был готов, еврей отставил его на край плиты и несколько минут стоял в нерешительности, как бы не зная, на что ему употребить свое время. Обернувшись в сторону Оливера, он взглянул на него и назвал по имени. Мальчик не ответил и, по-видимому, крепко спал.

Успокоившись на этот счет, еврей подошел к двери и запер ее на ключ. Затем, как показалось Оливеру, он отодвинул какую-то дощечку и вынул из отверстия небольшой ящик, который осторожно поставил на стол. Глаза его сверкнули, когда он открыл крышку и заглянул туда. Он подвинул старый стул и сел на него, а затем вынул из ящика великолепные золотые часы, сверкавшие драгоценными камнями.

— Ага! — сказал еврей, поднимая кверху плечи, причем все его лицо осветилось отвратительной улыбкой. — Ловкие собаки! Ловкие! Стойкие до конца! Ничего не сказали старому пастору, где они были. Не донесли на старого Феджина. Да и какая польза, если бы донесли! Узел на веревке от этого все равно не развязался бы! Нет, нет, нет! Лихие ребята! Лихие!..

Продолжая таким образом рассуждать вслух, еврей спрятал часы, и из того же ящичка вынул сначала полдюжины других часов, рассматривая их с точно таким же удовольствием, как и первые, а затем кольца, брошки, браслеты и множество другого материала, отличавшегося замечательной отделкой. Оливер не имел об этих вещах ни малейшего понятия и не знал их названия.

Уложив все эти вещи обратно, еврей взял еще какой-то небольшой предмет и устроил его на ладони. Надо полагать, что на нем была надпись очень мелкими буквами, потому что еврей положил его на стол и, оттенив одной рукой, долго и внимательно рассматривал. Отчаявшись, по-видимому, в успехе, он спрятал его, отклонился на спинку стула и снова забормотал про себя:

— Ах, какая это знатная штука, смертная казнь! Мертвые никогда не каются… Мертвые никогда не выдают опасных тайн. Ах, какая это тонкая штука для нашего ремесла! Пятерых вздернули рядышком… Ни один не смалодушничал! Ни один!

Тут взор ясных черных глаз еврея, устремленный все время в пространство, остановился вдруг на лице Оливера. Глаза мальчика с необыкновенным любопытством смотрели на него, пусть не более одного мгновения, но этого было достаточно для старого джентльмена, чтобы понять, что за ним наблюдают. Он захлопнул крышку ящика, схватил хлебный нож, лежавший на столе, и с бешенством вскочил со стула. Еврей трепетал всем телом, и Оливер, несмотря на страшный испуг, ясно видел, как дрожал нож в его руке.

— Это что еще такое? — сказал еврей. — Как ты смеешь подсматривать за мной? Почему ты не спишь? Что ты видел? Говори всю правду, мальчик! Живее, живее! Если тебе дорога жизнь твоя!