В некоторых более обычного потрясающих случаях собирался суд присяжных для производства следствия относительно ребенка, который был задушен по недосмотру перестилавших кровати или обварен в то время, как его купали — последнее случалось реже, ибо купание было редким явлением на ферме. Присяжные задавали при этом крайне неудобные вопросы, а прихожане вдобавок составляли возмутительный протокол, под которым все они ставили свои подписи, но наглость такого рода обуздывалась показаниями доктора и сторожа; первый обычно вскрывал тело и ничего не находил внутри, что было вполне правдоподобно, а второй под присягой говорил все то, что могло успокоить приход и доказать его собственное самоотвержение. На ферму, кроме того, время от времени являлась проверочная комиссия, которая за день до того посылала сторожа уведомить о своем посещении. Дети были всегда такие миленькие и чистенькие, когда являлась комиссия. Чего же еще нужно людям?

Трудно поэтому ожидать, чтобы продуктом такой системы явилось достаточно здоровое тело. Когда Оливеру Твисту исполнилось девять лет от рождения, он был бледен и худ, мал и тщедушен. Зато природа, а может быть, и наследственность, дали ему бодрый здоровый дух, который мог свободно развернуться благодаря отсутствию преобладания над ним материальной стороны в жизни заведения, хотя последнее обстоятельство могло привести к тому, что девятый день рождения и вовсе бы не настал. Девятая годовщина, однако, наступила и застала Оливера в подвале с углем, где он находился в избранном обществе двух других молодых джентльменов, которые, разделив с ним достаточное количество колотушек, были заперты там за то, что осмелились предположить, будто они голодны. Не успела миссис Менн, добрая леди этого дома, запереть их, как была потрясена неожиданным появлением мистера Бембля, сторожа, напрасно старавшегося открыть калитку в воротах.

— Боже милостивый! Это вы, мистер Бембль, сэр? — сказала миссис Менн, выглядывая из окна с искусно выраженным видом искренней радости. Сусанна, сведи Оливера и тех двух мальчишек наверх и умой их хорошенько! Бог мой, мистер Бембль! Как я рада видеть вас, право!

Но мистер Бембль, тучный человек холерического темперамента, вместо ответа на такое чистосердечное приветствие потряс изо всех сил калитку и затем нанес ей такой удар, которого только и можно было ждать от ноги здоровенного приходского сторожа.

— Подумайте! — сказала миссис Менн, выбегая из комнаты (мальчиков тем временем уже увели из подвала). — Подумайте! И как я могла забыть, что ворота заперты изнутри!.. Все это ради дорогих малюток! Войдите, сэр! Войдите, мистер Бембль, сэр! Пожалуйста!

Хотя приглашение это сопровождалось изысканной любезностью, которая должна была бы смягчить сердце церковного старосты, оно не успокоило приходского сторожа.

— Не думаете ли вы, миссис Менн, что ваше поведение корректно и заслуживает уважения? — сказал мистер Бембль, крепко сжимая свою палку. — Заставить представителя прихода ждать у ворот, когда он является по делам прихода, тесно связанным с существованием приходских детей? Разве вам неизвестно, миссис Менн, что вы уполномоченная прихода и его стипендиатка?

— Видите ли, мистер Бембль, все произошло оттого, что я ходила сказать одному или двум из наших малюток, которые вас так любят, что вы пришли.

Мистер Бембль был всегда необыкновенно высокого мнения о своих ораторских способностях и значении своей особы. Он обнаружил одно и доказал другое, и потому находил, что можно допустить и некоторое послабление.

— Довольно, довольно, миссис Менн! — сказал он более спокойным тоном. — Пусть так, как вы говорите, пусть так, так! Откройте, миссис Менн, я пришел по делам и имею кое-что сказать.

Женщина провела приходского сторожа в небольшую комнату с кирпичным полом, предложила ему стул, а на стол перед ним положила его треугольную шляпу и палку. Мистер Бембль вытер пот со лба, который явился следствием скорой ходьбы, ласково взглянул на свою треугольную шляпу и улыбнулся. Приходские сторожа ведь тоже люди, и мистер Бембль улыбнулся.

— Не обижайтесь, пожалуйста, на меня за то, что я вам скажу… Вы пришли издалека, иначе я не посмела бы… Не хотите ли несколько капель чего-нибудь подкрепляющего силы, мистер Бембль?

— Ни капли, ни капли! — сказал мистер Бембль с достоинством и в то же время скромно делая отрицательный жест правой рукой.

— А мне кажется, вы выпьете, — сказала миссис Менн, заметив тон отказа и жест, сопровождавший его. — Несколько капель, немного холодной воды и крошечный кусочек сахару.

Мистер Бембль кашлянул.

— Да, несколько капель! — убедительно сказала миссис Менн.

— И что это будет такое? — спросил приходской сторож.

— А то, что я обязана всегда иметь у себя в доме для этих дорогих малюток на случай, если они почувствуют себя худо, — ответила миссис Менн, открывая буфет и вынимая оттуда бутылку и стакан. — Это джин! Я не хочу обманывать вас, мистер Бембль. Это джин.

— Неужели вы даете его детям, миссис Менн? — спросил мистер Бембль.

— Ах, спаси их, Господи! Ну разумеется, даю, — ответила сиделка. — Я не могу видеть, когда они страдают. Это вам уже известно, сэр!

— Да, — сказал мистер Бембль, — вы не можете. Вы женщина сострадательная, миссис Менн. — Та поставила стакан. — Я считаю необходимым довести это до сведения комитета, миссис Менн! — Он подвинул стакан к себе. — У вас чувства настоящей матери, миссис Менн! — Он взглянул на джин с водой. — Я… я с радостью готов выпить за ваше здоровье, миссис Менн. — И он выпил полстакана.

— А теперь к делу, — сказал приходской сторож, вынимая карманную записную книжку. — Ребенку, который был наполовину окрещен, Оливеру Твисту, сегодня исполнилось девять лет.

— Спаси его, Господи! — сказала миссис Менн, вытирая левый глаз углом своего передника.

— Несмотря на предложенную награду в десять фунтов, которую потом увеличили до двадцати, несмотря на все это, — продолжал Бембль, — мы никак не могли узнать, кто его отец, так же как и место жительства матери, ее имя и положение в обществе.

Миссис Менн подняла руки вверх с видом удивления и после минутного размышления сказала:

— Как же случилось, что ему дали это имя?

Приходской сторож гордо поднял голову и сказал:

— Я сам придумал его.

— Вы, мистер Бембль?!

— Я, миссис Менн! Мы даем имена нашим питомцам в алфавитном порядке. Последняя буква была С — я назвал питомца Свебблем; затем следовало Т — назвал Твистом. После него будет Унвин, а еще после — Вилкинс. Я придумал уже имена до конца алфавита, и все пройдут через них, пока мы не дойдем, наконец, до последней буквы Z.

— Ах, какие у вас литературные наклонности, сэр! — воскликнула миссис Менн.

— Пусть так, пусть так! — сказал приходской сторож, видимо польщенный этим комплиментом. — Пусть так! Быть может, они у меня есть, миссис Менн. — Он допил стакан с джином и продолжил: — Оливер теперь уже вырос и не должен больше оставаться здесь. Попечительный совет решил вернуть его обратно в дом призрения. Я пришел, чтобы взять его с собою. Приведите его сюда.

— Сейчас же иду за ним, — ответила миссис Менн, выходя из комнаты. Оливер, которого успели уже очистить от наружного слоя грязи, покрывавшей его лицо и руки, был немедленно отведен своей доброй повелительницей в приемную комнату.

— Поклонись джентльмену, Оливер! — сказала миссис Менн.

Оливер отвесил поклон, который одинаково относился как к приходскому сторожу на стуле, так и к треугольной шляпе на столе.

— Хочешь пойти со мной, Оливер? — торжественным тоном спросил мистер Бембль.

Оливер только что собирался сказать, что он готов идти отсюда с кем угодно, когда, взглянув наверх, заметил, что миссис Менн, стоявшая позади стула приходского сторожа, смотрит на него и с ужасным видом грозит ему кулаком. Он сразу понял, чего она хочет, потому что кулак этот слишком часто опускался на его тело и вследствие этого хорошо запечатлелся в его памяти.

— А она пойдет со мной? — спросил бедный Оливер.

— Нет, она не может, — ответил мистер Бембль. — Но время от времени она будет приходить и навещать тебя.

Нельзя сказать, чтобы это было большим утешением для ребенка, который, несмотря на свой юный возраст, сумел притвориться и показать, что огорчен уходом отсюда. Да мальчику и нетрудно было вызвать слезы на своих глазах. Голод и недавно пережитое наказание — прекрасные пособники для всякого, кто хочет плакать, а потому плач Оливера казался вполне естественным. Миссис Менн одарила его тысячей поцелуев и, что было несравненно больше по душе Оливеру, дала ему кусок хлеба с маслом, чтобы он не проголодался по дороге к дому призрения. С ломтем хлеба в руке и в форменной коричневой фуражке на голове Оливер вышел вместе с мистером Бемблем из скорбного дома, где ни единое доброе слово, ни единый ласковый взгляд ни разу не осветили его тяжелое, подернутое туманом детство. А между тем, когда ворота коттеджа закрылись за ним, ему на душу легло тяжелое детское горе. Как ни были озлоблены маленькие товарищи, оставшиеся позади него, они являлись его единственными друзьями; он вдруг почувствовал себя совсем одиноким среди окружающего его мира, и это тяжело отразилось на его сердце.