Белая мохнатая собака с исцарапанной в двадцати местах мордой крадучись вошла в комнату.

— Ты чего это не входил раньше? — спросил ее хозяин. — Что ты, загордился, что ли, и не хочешь водить компанию со мной? Ложись!

Приказание это сопровождалось пинком, отшвырнувшим животное на другой конец комнаты. Но собака, по-видимому, привыкла к этому; спокойно, не издав ни единого звука, она свернулась клубком в углу и, моргая раз двадцать в минуту своими злыми глазами, словно бы занялась обзором всего помещения.

— Да что это с тобой приключилось? Детей обижать вздумал, скаред ты этакий, скряга, ненасытная утроба! — сказал вновь пришедший, принимая самую непринужденную позу. — Удивляюсь, право, что они до сих пор еще тебя не убили. Будь я на их месте, давно сделал бы это. Будь я твоим учеником, давно уже сделал бы так и… Нет, мне не удалось бы тебя продать, потому что куда, собственно, ты годишься? Разве что на то, чтобы закупорить тебя в стеклянную бутылку и показывать как редкую образину? Да вот беда, бутылок подходящих не выдувают.

— Тише, тише, мистер Сайкс! — сказал еврей, дрожа всем телом. — Не говори так громко!

— Только без мистеров, пожалуйста, — ответил Сайкс. — Наверняка замышляешь какую-нибудь пакость, когда говоришь так. Ты знаешь мое имя, ну и зови меня им! Я не отрекусь от него, когда наступит время.

— Хорошо, хорошо, Билль Сайкс, — сказал еврей с притворным унижением. — Ты, кажется, в худом настроении сегодня, Билль.

— Быть может, — ответил Сайкс, — и, насколько мне кажется, ты тоже не особенно бываешь в духе, когда забавляешься тем, что швыряешься горшками или когда прибегаешь к доносам и…

— С ума ты сошел! — сказал еврей, хватая Сайкса за рукав и указывая ему на мальчиков.

В ответ на это мистер Сайкс завязал воображаемый узел под левым ухом и склонил голову на правое плечо; немой знак, превосходно, по-видимому, понятый евреем. Затем на особенном жаргоне, которым был вообще испещрен весь их разговор, и который был бы совершенно непонятен читателю, попросил дать ему стакан водки.

— Не вздумай только положить туда отравы, — сказал мистер Сайкс, кладя шляпу на стол.

Он сказал это в виде шутки, но если бы только он видел зловещую улыбку, пробежавшую по бесцветным губам еврея, когда тот подходил к шкафу, то подумал бы, что ему следует остерегаться, если бы еврей вздумал усовершенствовать продукт водочного завода.

Проглотив два-три стакана водки, мистер Сайкс сделал честь юным джентльменам и заметил их присутствие. Любезность эта повела к разговору, главным предметом которого было поведение Оливера и причина его ареста, причем Доджер делал разные сокращения и изменения в своем отчете о происшествии, которые казались ему необходимыми при настоящих обстоятельствах.

— Боюсь, — сказал еврей, — чтобы он не сказал чего-нибудь, что могло бы нам повредить.

— Весьма возможно, — ответил Сайкс с лукавой усмешкой. — Все и вся узнают теперь о тебе, Феджин!

— Я боюсь, видишь ли, — продолжал еврей, как бы не замечая, что его прервали, и пристально смотря на Сайкса, — что не нам одним придется плясать, а еще многим, кроме нас, и тебе, голубчик мой, несравненно больше, чем мне.

Сайкс вздрогнул и быстро обернулся к еврею, но у старого джентльмена плечи были подняты до самых ушей, а глаза устремлены в противоположную сторону.

Наступила долгая пауза. Каждый член почтенного общества, по-видимому, углубился в свои собственные размышления, не исключая и собаки, которая с выражением некоторого довольства облизывала губы, вероятно, размышляя о том, как она вцепится в ноги первого встречного джентльмена или леди, когда выйдет на улицу.

— Надо найти кого-нибудь, кто мог бы навести справки в полиции, — сказал мистер Сайкс более тихим голосом, чем говорил до сих пор.

Еврей кивнул в знак согласия.

— Если он арестован и не проболтался, то нам бояться нечего, — сказал Сайкс, — а вот когда его выпустят, тогда следует позаботиться о нем. Надо, чтобы кто-нибудь разузнал обо всем.

Еврей снова кивнул головой.

Необходимость такого плана действий была очевидна, но к его исполнению представлялось весьма серьезное препятствие. Дело в том, что Доджер, и Чарли Бетс, и Феджин, и мистер Вильям Сайкс — все, одним словом, питали жестокую и закоренелую антипатию к какому бы то ни было и под каким бы то ни было предлогом соприкосновению с полицией.

Как долго сидели бы они таким образом и смотрели друг на друга, находясь в крайне неприятном состоянии нерешительности, трудно угадать. На этот раз, однако, отгадывать оказалось ненужным. В комнату совершенно неожиданно вошли обе молодые леди, которые приходили раньше, при Оливере. Появление их дало новый толчок разговору.

— Самое подходящее дело! — воскликнул еврей, — Бет пойдет. Да, милая, пойдешь?

— Куда? — осведомилась молодая леди.

— Всего лишь в участок, милая! — ласково сказал еврей.

Считаем своей обязанностью заявить, что молодая леди не сразу и не наотрез объявила, что не желает идти туда; она лишь серьезно и энергично ответила, что готова хоть к черту в зубы, только бы не в участок. Такая вежливая и деликатная уклончивость от ответа указывала на то, что молодая леди наделена добрым характером, который не позволял ей огорчать своих товарищей прямым и резким отказом.

Лицо еврея вытянулось. Он отвернулся от этой леди, которая была ярко, но не особо пышно одета в красное платье, зеленые башмаки и желтые папильотки, и обратился ко второй.

— Нанси, моя милая, — сказал еврей заискивающим тоном, — что ты скажешь?

— Что я этого не желаю вовсе, а потому лучше не приставай, Феджин! — ответила Нанси.

— Это что еще такое? — сказал мистер Сайкс, свирепо посматривая на нее.

— То, что я говорю, Билль! — ответила леди.

— Почему? Ты вполне годишься для этого, — сказал мистер Сайкс, — никто здесь тебя не знает.

— Да я и не хочу, чтобы знали, — ответила Нанси по-прежнему хладнокровно, — потому-то и отказываюсь идти, Билль.

— Она пойдет, Феджин, — сказал Сайкс.

— Нет, она не пойдет, Феджин, — сказала Нанси.

— Да, Феджин, пойдет, — сказал Сайкс.

И мистер Сайкс был прав. Угрозами, обещаниями, подарками им все-таки в конце концов удалось уговорить леди взять на себя предлагаемое ей поручение. У нее действительно не было таких причин отказываться, как у ее милой приятельницы; она лишь недавно поселилась по соседству с Филд-лейн, переехав туда из Ратклифа, отдаленной аристократической части города, а потому меньше рисковала встретиться со своими многочисленными знакомыми.

Подвязав чистый белый передник поверх платья и спрятав папильотки под соломенную шляпу — обе эти принадлежности костюма извлечены были из неисчерпаемых источников еврея, мисс Нанси приготовилась к своему выходу.

— Погоди минутку, милая, — сказал еврей, вынимая небольшую корзиночку с крышкой, — возьми ее в руку. Это придаст тебе более степенный вид, моя милая.

— А в другую руку дай ей ключ от дверей, Феджин, — сказал Сайкс, — тогда она будет еще степеннее.

— Да, да, моя милая, — сказал еврей, вешая ключ от дверей на указанный палец правой руки молодой леди. — Так, очень хорошо! Очень хорошо, моя милая! — произнес он, потирая руки.

— О мой братец! Мой бедный, дорогой, милый невинный братец! — воскликнула Нанси, заливаясь слезами и в отчаянии размахивая корзинкой и дверным ключом. — Что сталось с ним? Куда они увели его? О, сжальтесь надо мной и скажите мне, что сделали с моим дорогим мальчиком, джентльмены? Скажите, джентльмены, ради Бога, джентльмены!

Слова эти мисс Нанси произнесла поразительно жалобным, душераздирающим голосом к невыразимому восторгу своих слушателей, затем остановилась, подмигнула всему обществу, улыбнулась, кивнула и скрылась.

— Ах, что за ловкая девушка, мои голубчики! — сказал еврей, оглядывая своих друзей и серьезно покачивая головой, как бы стараясь дать им понять, чтобы они всегда следовали такому блестящему примеру, который только что видели перед своими глазами.

— Она делает честь своему полу, — сказал мистер Сайкс, наполняя стакан и ударяя по столу громадным кулаком. — Выпьем за ее здоровье и пожелаем, чтобы все женщины походили на нее!

Пока произносились этот пожелания и расточались похвалы в адрес Нанси, последняя спешила к известной нам полицейской конторе; шла она по улице, несмотря на врожденную робость свою, совершенно одна и без всякой защиты, и тем не менее благополучно прибыла на место.

Войдя в участок с заднего хода, она тихонько постучала ключом в одну из камер и прислушалась. Ни единого звука не раздалось внутри. Она кашлянула и снова прислушалась. Ответа не последовало, тогда она заговорила сама.

— Нолли, мой милый! — шептала Нанси ласковым голосом. — Нолли!

Внутри никого не было, кроме несчастного босоногого арестанта, заключенного за то, что играл на флейте; преступление его против общественного спокойствия было вполне доказано, а потому мистер Фенг приговорил его к одному месяцу заключения в исправительном доме, сделав ему при этом весьма забавное замечание, что с такими прекрасными легкими, как у него, ему несравненно целесообразнее упражнять их на мельнице, а не на музыкальном инструменте. Преступник ничего ему на это не ответил, он думал только о потере своей флейты, конфискованной в пользу государства.