— Почему же он его произносит?

— Взрослые иногда так говорят, когда они сердятся.

— А почему я никогда не слышал его от тебя?

— Так, — сказала она, протянув мне миску с кукурузным тестом и помогая размешать густую болтушку, — обещай, что ты не будешь повторять это слово. Обещаешь?

— А что, если ты рассердишься и сама его скажешь?

— Этого не будет. А теперь… — она приковала меня взглядом, — …ты обещаешь?

— Да, мэм.

— Скажи это.

— Я обещаю, мама Элла.

— И пусть он не слышит от тебя такие слова.

— Что?

— «Мама Элла». Тогда он точно уволит меня.

Я посмотрел туда, где обычно видел Рекса.

— Да, мэм.

— Хорошо. Тогда давай мешай дальше, — она указала в сторону, откуда доносились крики. — Лучше поторопиться. Похоже, он проголодался.

Как собаки, привыкшие к битью, мы были давно знакомы с тоном хозяйского голоса.

Я совершенно уверен, что в жизни мисс Эллы не было ни одного дня, когда бы она не посвящала себя работе. Много раз по вечерам я видел, как она упирается рукой в бок, горбит плечи, нагибается к Мозесу и говорит:

— Братец, мне бы сейчас прополоскать рот, полечить геморрой, пожевать кукурузы да положить голову на подушку.

Но это было только начало. Она надевала чепец, намазывалась лосьоном и опускалась на колени. Тогда ее день начинался по-настоящему, потому что, стоило ей завестись, она могла заниматься этим всю ночь.

Мысль о Рексе заставила меня оглянуться. Если Рекс находился дома и просто не добрался до своей комнаты наверху, то у него была возможность видеть парадную дверь мисс Эллы из любого окна в задней части дома. Поэтому я обошел вокруг ее домика, прячась в тени под свесом крыши. Я перевернул мусорное ведро, поставил его под окном, залез наверх и уперся подбородком в карниз, шурша подошвами по холодной кирпичной стенке.

Мисс Элла стояла на коленях возле своей кровати, как это часто бывало. Она склонила голову в купальной шапочке из желтого пластика, а ее скрещенные руки лежали на Библии, раскрытой перед ней на кровати. Независимо от обстоятельств, она соблюдала диету из Священного Писания, часто и со знанием дела приводила цитаты из него. Мисс Элла редко произносила слова или фразы, которые уже не были бы написаны в Ветхом или в Новом Завете. Чем больше Рекс пил и ругался, тем больше мисс Элла читала и молилась. Однажды я видел ее Библию, и большая часть текста на открытой странице была подчеркнута. Тогда я не очень-то умел читать, но, оглядываясь назад, думаю, что это был Псалтирь. Мисс Элла находила утешение в псалмах, особенно в двадцать пятом псалме [Псалом Давида. // 1 Рассуди меня, Господи, ибо я ходил в непорочности моей, и, уповая на Господа, не поколеблюсь. // 2 Искуси меня, Господи, и испытай меня; расплавь внутренности мои и сердце мое, // 3 ибо милость Твоя пред моими очами, и я ходил в истине Твоей, // 4 не сидел я с людьми лживыми, и с коварными не пойду; // 5 возненавидел я сборище злонамеренных, и с нечестивыми не сяду; // 6 буду омывать в невинности руки мои и обходить жертвенник Твой, Господи, // 7 чтобы возвещать гласом хвалы и поведать все чудеса Твои. // 8 Господи! возлюбил я обитель дома Твоего и место жилища славы Твоей. // 9 Не погуби души моей с грешниками и жизни моей с кровожадными, // 10 у которых в руках злодейство, и которых правая рука полна мздоимства. // 11 А я хожу в моей непорочности; избавь меня, [Господи,] и помилуй меня. // 12 Моя нога стоит на прямом пути; в собраниях благословлю Господа.].

Губы мисс Эллы шевелились, и она едва заметно кивала. Ее прищуренные глаза казались закрытыми и были окружены глубокими морщинками. Такой я и запомнил ее: коленопреклоненной дамой.

То обстоятельство, что она была повернута спиной ко мне, абсолютно ничего не значило. За этими курчавыми, коротко стриженными (она стриглась сама), черными с проседью волосами скрывались птичьи карие глаза-бусинки, видевшие все, что творилось вокруг, а иногда даже больше. Глаза у нее на лице были добрыми и ласковыми, но эти глаза на затылке постоянно ловили меня, когда я занимался какими-нибудь шалостями. Мне казалось, что если я застану ее спящей, то смогу незаметно подкрасться к ней и поискать в волосах у нее на затылке. Проблема заключалась в том, что, даже если бы мне удалось снять шапочку для душа, я точно знал, что, как только раздвину волосы и увижу смеженные веки, эти карие глазки распахнутся и прожгут дыру в моей душе. В одно мгновение я буду плотью и кровью — дышащим, любопытным, облизывающим губы, тянущимся к ее волосам с видением целой жизни впереди, — а в следующее мгновение наступит Пуфф, и я превращусь в столб дыма, поднимающийся из моей обуви.

Я опустился на ведро, тихо постучал в окно рукояткой бейсбольной биты и прошептал: «Мисс Элла!» Ночь была холодной, и мое дыхание выглядело как дым от сигар Рекса.

Я ждал и заглядывал в окно, пока холод закрадывался мне под пижаму. Пока я пританцовывал на мусорном ведре, она плотно обернула плечи поношенной шалью и подняла оконное стекло. Увидев меня, она протянула руки, подняла меня и втащила в комнату — все двадцать шесть килограммов. Я знал эту цифру, потому что неделю назад она водила меня на пятилетний медицинский осмотр. Когда Мозес поставил меня на весы, мисс Элла заметила: «Двадцать шесть килограммов? Мальчик, да ты уже весишь только вполовину меньше меня».

Она закрыла окно и опустилась на колени.

— Такер, что ты здесь делаешь? Ты знаешь, сколько сейчас времени?

Я покачал головой. Она сняла с меня шляпу, расстегнула ремень с кобурами и повесила то и другое на столбиках кровати.

— Так ты простудишься и можешь умереть. Иди сюда.

Мы устроились в кресле-качалке перед камином, где еще осталось немного красных углей. Она подбросила несколько щепок для растопки и стала тихо покачиваться, согревая мои руки своими ладонями. Единственными звуками было мерное раскачивание и стук моего сердца. Через несколько минут она откинула мне волосы со лба и спросила:

— Что с тобой, детка?

— У меня болит живот.

Она кивнула и взъерошила мне волосы, от которых пахло кукурузным маслом.

— Тебя тошнит или тебе нужно в уборную?

Я покачал головой.

— Не можешь заснуть?

Я кивнул.

— Тебе страшно?

Я снова кивнул и попытался вытереть слезу рукавом, но она сделала это раньше меня. Потом крепче прижала меня к себе и сказала:

— Хочешь рассказать мне об этом?

Я покачал головой и чихнул. Она привлекла меня к своей теплой, обвисшей груди и тихо запела без слов под ритм кресла-качалки. Это было самое надежное место на свете.

Она положила руку мне на живот и прислушалась, как врач, который слушает сердцебиение.

— Такер, твое больное место — это твое место для людей.

Мои брови поползли вверх.

— Что?

— Да, твое место для людей.

— Что это такое?

— Это все равно что твоя внутренняя копилка.

Я посмотрел на свой живот.

— Там нет денег?

Она покачала головой и улыбнулась.

— Дело не в деньгах. Там находятся люди, которых ты любишь и которые любят тебя. Это место чувствует себя хорошо, когда оно наполнено, и болит, когда оно пустое. Сейчас оно становится больше. Это что-то вроде боли в твоих икрах и лодыжках, потому что ты быстро растешь, — она положила ладонь мне на пупок и добавила: — Все это упаковано там, у тебя за пуповиной.

— Как оно туда попало?

— Бог поместил его туда.

— И у каждого человека есть такое место?

— Да.

— Даже у тебя?

— Даже у меня, — прошептала она.

Я посмотрел на ее живот.

— Мне можно посмотреть?

— Ох, ты его не увидишь. Оно невидимое.

— Тогда откуда мы знаем, что оно настоящее? — спросил я.

— Ну… — Она ненадолго задумалась. — Это все равно что огонь в камине. Ты не видишь жара, который исходит от этих углей, но ты его чувствуешь. И чем ближе ты находишься к огню, тем меньше сомневаешься в его жаре.

— А кто есть у тебя в животе? — поинтересовался я.

Она привлекла меня к себе на грудь, и кресло-качалка скрипнуло под нашим весом.

— Давай посмотрим. — Она положила мою руку себе на живот и сказала: — Вот, есть ты. И Джордж.

Джордж был ее мужем, умершим примерно за полгода до того, как она откликнулась на объявление Рекса. Она мало говорила о нем, но его фотография стояла над нами на каминной полке.

— И Мозес. — Она шевельнула рукой. — Моя мама, мой отец, все мои братья и сестры. Вот такие люди.

— Но все эти люди умерли, кроме меня и Мозеса.

— Если кто-то умирает, это еще не значит, что он покидает тебя. — Она ласково взяла меня за подбородок и повернула к себе. — Такер, любовь не умирает, в отличие от людей.

— А кто тогда есть в животе у моего отца?

— Ну… — Она помедлила с ответом, но потом решила сказать мне нечто очень близкое к истине: — В основном это «Джек Дэниэлс».

— Тогда почему вы не наполняете себя мистером Дэниэлсом?

Она рассмеялась.

— Для начала, мне не нравится его вкус. А во-вторых, когда я хочу чем-то наполнить это место, мне достаточно одного глотка. Если пить мистера Дэниэлса, тебя будет мучить жажда, пока не выпьешь еще. Придется пить его каждый день и каждую ночь, а у меня нет времени на такие глупости.

Пламя лизнуло заднюю часть очага и высветило древесный рисунок на углях, подернутых белым пеплом.

— Мама Элла, а где моя мама?

Мисс Элла прищурилась, глядя в огонь.

— Не знаю, дитя мое. Я не знаю.

— Мама Элла?

— Да. — Она пошарила железной кочергой в очаге, не обращая внимания на запретное имя.

— Мой отец сердится на меня?

— Нет, детка. — Она крепче прижала меня к себе. — Поведение твоего отца не имеет никакого отношения к тебе.

Минуту-другую я сидел тихо, глядя на то, как дальний конец кочерги раскаляется докрасна.

— Значит, тогда он сердится на тебя?

— Нет, не думаю.

— Тогда, — я указал на ее левый глаз, — тогда почему он ударил тебя?

— Такер, я полагаю, что крики и рукоприкладство твоего отца имеют прямое отношение к его тесной дружбе с мистером Дэниэлсом. — Я кивнул, как будто все понимал. — Сказать по правде, я не думаю, что он все хорошо помнит.