Челли Кицмиллер

Коснись зари

Глава 1

Бостонская торговая палата

От океана к океану

Пульмановский «Бостон — Сан-Франциско»

Делегация Коммерческого совета Сан-Франциско

Сегодня около часа ночи в наш город прибыл специальный поезд, который доставил к нам уважаемых членов Бостонской торговой палаты и высокопоставленных гостей. По пути следования их восторженно приветствовали местные жители, а Маркет-стрит напротив «Гранд-отеля» была переполнена людьми. Как только показался локомотив, толпа возликовала. Поезд продвигался очень медленно и не переставал гудеть, словно отвечая на приветствия; его пассажиры непрестанно махали платками из окон. Толпа вокруг «Гранд-отеля» напоминала бурное море, и лишь благодаря полиции для прибывших был расчищен путь к трибуне, откуда они сердечно поблагодарили встречавших за столь горячий прием.

«Альта-Калифорния»

Среда. Утренний выпуск. 1 июня 1870 г.

Хеллер Пейтон подошла к окну, чтобы глотнуть свежего воздуха; ее слегка покачивало в такт движению поезда, а запах масла для волос и сигарный дым, который проникал в спальный вагон, вызывали легкую тошноту.

Все последние дни ее нервы были напряжены до предела, и ей нужно было собраться и подбодрить себя в эти минуты. Разглядят ли окружающие ее утонченную натуру? Ответ на этот вопрос она получит уже в ближайшие две недели.

Хеллер затрепетала при мысли, что это может быть совсем не тот ответ, на который ей хотелось бы рассчитывать.

Большинство молодых женщин из хороших семей проводили свое детство, упорно и настойчиво постигая непростое искусство поведения в высшем обществе; и вот теперь ей, дочери ирландской шлюхи, предстояло завоевать столь уважаемый статус, несмотря на позорное происхождение и полную необразованность. Ей вспомнилось, как Абигайль постоянно твердила: «Женщины не рождаются леди, строгие мамы и хорошие школы делают их такими».

Хеллер никогда не говорила Абигайль о своих амбициях — тетушка все равно бы не поняла этого; она была истинная леди, а Пейтоны внушали всем уважение. В ее жилах текла голубая кровь, в то время как кровь Хеллер была совсем другого оттенка.

У Хеллер никогда не возникало иллюзий по поводу отношения к ней ее бостонских приятелей — им было отлично известно, кто она и откуда. Они любезно принимали ее, хотя чувствовалось, что она всегда оставалась для них маленьким оборвышем, которого вытащили из канав Манхэт-тена и чудесным образом превратили в изящную молодую девушку. И все же у них не возникало вопросов по поводу ее места в бостонском обществе — фамилия Пейтон, как и счета этой семьи в банках Бостона, имела слишком большой вес, чтобы ее не принимать в расчет.

Зато здесь, в Сан-Франциско, городе, где эта фамилия неизвестна, Хеллер будет предоставлена самой себе; следовательно, здесь у нее впервые появится возможность доказать всем, что она действительно стала настоящей леди.

Девушка глубоко вздохнула. Задача, которую она поставила перед собой, согласившись взять в поездку тетю, неожиданно показалась ей невероятно сложной, и не только потому, что придется еще тщательнее следить за своим поведением и манерами, но и по более серьезной причине: после вступления в должность секретаря при Бостонской торговой палате она будет вести документацию по социальной и торговой деятельности, стенографировать речи, ездить на экскурсии, посещать званые вечера, где члены прибывшей группы обменяются идеями о возможностях расширения взаимовыгодной торговли и культурных связей с Коммерческим советом Сан-Франциско. Все эти новшества стали возможными только сейчас, после завершения строительства трансконтинентальной железной дороги. Особенный интерес для Хеллер представляла перспектива поделиться своей любовью к искусству с городом, жители которого, как она слышала, были начисто лишены художественного вкуса и хотя бы зачатков эстетического воспитания.

«Какое безумное разнообразие возможностей!» — думала она, и ее сердце встревоженно трепетало. Впрочем, не менее привлекательным выглядело и обилие соблазнов: только при одной мысли об этом у нее бежали мурашки.

Хеллер рассеянно смотрела на залитый лунным светом пейзаж Калифорнии, думая о том, что с Абигайль Пейтон они прошли долгий путь длиной в целых двенадцать лет. Ей вспомнились узкие кривые улочки и мрачные дворы манхэттенского квартала Файв-Пойнтс. Комнаты расположенных там домов были переполнены тараканами и крысами — когда с ними пытались бороться, твари, уползая умирать, скапливались в многочисленных щелях и под полом; многие из них были в стадии разложения и страшно воняли. Они с матерью жили в подвале без окон, где от стен веяло сыростью и холодом. Даже сейчас, после стольких лет, Хеллер иногда просыпалась от того, что ей казалось, будто она слышит душераздирающий плач детей, хриплые пьяные голоса взрослых и гулкие шаги по темным переулкам. Годы не стерли из ее памяти ту снежную ночь, когда Абигайль, одетая в теплые меха, постучалась в их дверь. Вскоре после этого визита все переменилось: ее мама умерла от чахотки, Хеллер почувствовала себя в тепле первый раз за ту зиму, завернутая в шерстяные одеяла, в сказочной карете, которая уносила ее по дороге в Бостон, где ей предстояло жить с сестрой ее отца, старой девой, обещавшей искупить свою вину перед ушедшим братом и любить Хеллер, как собственную дочь.

Девушка крепко зажмурилась, пытаясь избавиться от нахлынувших воспоминаний. Первая часть ее жизни окончена: Хеллер О'Шей, дитя улицы, умерла; Хеллер Пейтон, секретарь Бостонской торговой палаты, живет и преуспевает. Ей нужно запретить себе думать о прошлом и никогда, даже в мыслях, не возвращаться к нищете и отчаянию той жизни.

Лунный свет, просачиваясь сквозь открытое окно «Гранд-отеля», освещал комод со стоящими на нем фарфоровыми чашечками и баночками с кремом, отражаясь от них серебряными лучами. В комнате пахло гарденией — ее любимыми духами.

Елена Вальдес, закрыв окно, принялась напевать себе под нос старинную испанскую балладу. Ее изящные пальцы пробежались по плечу и быстро сбросили красную шелковую накидку, которая сползла по руке, словно плащ матадора. Затем, начав расплетать волосы, она подняла голову и посмотрела на Хоакина так, будто не видела его несколько лет. Он всегда казался ей ужасно привлекательным, но она впервые заметила черты, выдававшие в нем янки, коим был его отец. Хоакин сбрил так украшавшие его великолепные усы и бороду — единственная уступка, на которую он пошел, чтобы замаскироваться.

Несмотря на то что его отец был родом из Виргинии, Елена никогда не думала об Хоакине как о янки. Интересно, кому он больше симпатизирует: американцам или мексиканцам? Он часто одевался как вакеро [Испаноязычный ковбой на юго-западе США.], и сегодня на нем были желто-коричневый жакет и обтягивающие лосины.

Хоакин, прищурившись, посмотрел на нее из-под густых бровей своими дьявольскими черными глазами. Этот взгляд преследовал ее днем и ночью — бездонный, бунтарский, напряженный, он мог растопить сердце любой женщины, как воск.

От столь приятных размышлений Елену оторвали громкие крики толпы, приветствовавшей прибывающий поезд.

— Дураки! — недовольно буркнула она и, прижавшись к руке Хоакина, тихо повторила слова из баллады, которую пела раньше.

Снова прозвучал гудок, рев толпы усилился.

— Черт! — Елена вскочила и с ругательствами бросилась к окну. Раздвинув тяжелые шторы, она закричала: — Баста, довольно! Вы что, не слышите меня, болваны? Хватит, я сказала!

— Осторожно, дорогая, так ты очень скоро выдашь себя, — небрежно заметил Хоакин; его глаза блеснули.

Елена недовольно нахмурилась:

— За три года это наша первая ночь, которую мы проводим вместе, и она не должна быть испорчена появлением дурацкого поезда, набитого государственными служаками! Надеюсь, мне не придется встречаться лицом к лицу ни с одним из этих бумагомарак, как и ни с одной из этих бостонских леди, а то я могу показать им не только мой гнев, но и острие моей шпильки!

— Успокойся, Елена, у нас будут и другие ночи — я задержусь здесь на некоторое время. Ну же, дорогая, будь терпелива!

— Ты говоришь те же слова, что и на ранчо, а еще перед тем, как мы встретились в Мехико, — упрекнула его она, надеясь вызвать на откровенность.

— Сейчас совсем другое дело! — Он посмотрел на часы и потянулся.

В свои тридцать шесть Хоакин стал еще красивее, чем в юности. Интригующая игра его упругих мышц под загорелой кожей заставила Елену застонать от возобновившегося с новой силой желания. Скольких женщин сразила мужественная красота Хоакина! Сколько женщин ощущали его поцелуи, содрогались от его нежности… Но разве они любили его, как она? Впрочем, существовало много вещей, связанных с Хоакином, о которых она никогда не узнает: его имя и поступки были известны во всей Калифорнии, но сам он всегда оставался скрытным человеком.

Когда Хоакин повернулся, чтобы взять рубашку с кресла, Елена вздрогнула при виде белых шрамов, покрывающих его широкую спину: то были отметки мощного кнута Лютера Мейджера. Ей вспомнились те ужасные ночи: она выхаживала раненого Хоакина, согревала, когда его бил лихорадочный озноб, успокаивала в бреду. Шрамы с годами затянулись, но события первых месяцев, после того как Мейджер и его гринго изувечили Хоакина и убили его жену, — эти события никогда не сотрутся из ее памяти.

— Может, ты все-таки скажешь мне, зачем приехал в Сан-Франциско? Я собиралась через несколько недель появиться на ранчо «Мурьета», но теперь ты сам оказался здесь!

— Просто хотел посмотреть, как ты танцуешь, дорогая. Ты стала великой актрисой, ведь так? Говорят, что ты исполняешь танец Женщины-паука даже лучше, чем твоя наставница Лола Монтес.

Елена с отвращением поморщилась:

— Ба! Эта женщина просто никто. — Она резко обернулась. — И ты отлично знаешь это! Много раз ты видел, как я танцую на сцене и… в спальне. Думаешь, я дура и не понимаю, зачем ты приехал? Это из-за того негодяя, который отхлестал тебя и убил Роситу, да? Он здесь, в Сан-Франциско? — По тому, как сузились его глаза и напрягся подбородок, Елена поняла, что попала в точку. — О, Хоакин, неужели ты полагаешь, будто никто не узнает тебя только потому, что ты побрился? Да гринго начнут охоту, даже прежде чем ты выйдешь на улицу! На этот раз они не сделают ошибки и убьют именно того, кого хотят, — тебя, Хоакин!

Не обращая внимания на ее сбивчивые слова, Хоакин быстро застегнул пуговицы на рубашке. Елена раздраженно застонала.

— Вспомни, что случилось в Арройо-Канта…

— Замолчи! — Звук его голоса напомнил раскат грома, отчего мурашки побежали по ее спине. Кажется, она зашла слишком далеко…

Хоакин пристально смотрел на нее.

— Неужели ты думаешь, что такое можно забыть? Не проходит дня, чтобы я не переживал тот день снова и снова. Мои родители погибли там, Елена, погибли из-за меня.

— Нет, Хоакин, они умерли не из-за тебя. Они верили в то, что делают, как и ты, верили в справедливость, сражались за нее и погибли.

— Ради их светлой памяти не говори мне больше о Канта, никогда. Кроме того, ничто не связывает меня с прошлым, а значит, не помешает найти Лютера Мейджера и отомстить за Роситу.

— Ошибаешься, Хоакин. Существует много людей, которые знают, что рейнджеры убили не того Хоакина, и для них ты все еще жив.

Хоакин подошел к окну и закрыл его, затем повернулся, и напряженное выражение на его лице сменила насмешливая улыбка.

— Что ж, пожалуй, так оно и есть, но я сознательно иду на риск. А вот ты, дорогая, слишком много волнуешься. — Вложив охотничий нож в кожаный чехол, он пристегнул его к ремню.

— Такова женская привилегия — волноваться о мужчине, которого она любит. — Елена ожидала от него удивленного взгляда, но Хоакин неожиданно обнял ее и легонько поцеловал в лоб. — Останься со мной этой ночью. Ты нужен мне.

Да, он ей и в самом деле нужен, думала Елена, следя за тем, как Хоакин ходит по комнате, вот только ему никогда не узнать, насколько. Годами она пыталась избавиться от своей тяги к нему, путешествуя по миру, как цыганка, выступая перед высшей знатью и членами королевских домов Европы, но всегда возвращалась в провинцию Сонора, на ранчо к Хоакину. Ее неимоверно раздражало, что наедине с ним ее гордость куда-то исчезала. Быть женщиной Хоакина, носить его фамилию, чувствовать его любовь — вот все, чего она хотела в этот момент.

Даже сейчас ее по-прежнему удивляло, почему он женился на Росите Фелис, а не на ней…

— Я должен идти. Меня ждет Лино!

Едва до Елены дошел смысл его слов, как она начала протестовать. Вскочив, она подбежала к нему, прижалась к его щеке и крепко обхватила его руками…

— Ничего страшного не произойдет, если твой дружок потерпит еще немного, — прошептала она, поглаживая ладонью его бедра.

— Прекрати! — Хоакин отвел в сторону ее руку, затем, не утруждая себя дальнейшими объяснениями, отвернулся и взял шляпу.

Елена вздернула подбородок и выпрямила спину.

— Вечно этот Лино! — Ее глаза сверкнули, как отполированный оникс. — Не понимаю, почему ты…

Прежде чем она продолжила, он схватил ее за руку выше локтя.

— Никогда не говори мне больше о Канта, о Лютере Мейджере и о Лино Торале, тебе понятно?

Елена вырвала руку.

— Как бы ты к этому ни относился, я всегда буду бояться за тебя и всегда буду ненавидеть Лино Торала! — Она повернулась к нему спиной и скрестила руки на груди. С самого детства этот человек стоял между ними. Лино — главарь разбойников. Лино — грамотей, знаток буквы закона. Лино — монах. Лино тот, кому всегда доверяли. — Хоакин! — Его имя замерло на ее губах, как только она обернулась и обнаружила, что осталась одна. Елена растерянно уставилась в пустое пространство, где он только что стоял.

Она взяла шаль с кресла и, набросив на плечи, подошла к окну.

Неожиданно луч прожектора медленно подходившего паровоза проник в окно и ослепил ее. Елена с досадой задернула шторы и бросилась на кровать.

Итак, бостонцы прибыли.

Въехав в город по путям, проложенным специально по этому случаю к самому «Гранд-отелю», поезд замедлил ход. Паровоз, извергая клубы пара, заскрипел тормозами и остановился всего лишь в какой-нибудь сотне метров от украшенного ленточками входа в отель.

Хеллер подняла руки, чтобы поправить прическу, и чуть не вскрикнула — тугой корсет впился ей в бока. Она вздохнула. Еще час, а то и два у нее не будет возможности освободиться от него.

— Ну вот, — прощебетала маленькая пожилая женщина с седыми волосами, одетая во все черное, появляясь рядом с ней и оглядывая импровизированный перрон, — что я тебе говорила? Они совсем не похожи на дикарей, не правда ли?

Хеллер посмотрела на Абигайль Пейтон, у которой был весьма самодовольный вид, и снова вздохнула.

— Прошу тебя, тетушка, ты не поняла. Мисс Пенниуорт и я вовсе не утверждали, что жители Сан-Франциско — дикари; мы только говорили, что многие из людей на западном побережье — те, кто носит на поясе оружие, — еще недостаточно цивилизованы…

— Я отлично помню, что было сказано, Хеллер, поскольку сама слышала, как твоя дорогая наставница обсуждала с тобой «пути спасения дикарей Сан-Франциско». Дикари, в самом деле! Оставь эти выдумки Элизабет Пенниуорт — она просто мечтает ослабить уважение к бостонскому обществу, его политическим и коммерческим светилам ради преуспевания миссионеров, спасающих души.

Хеллер с досадой подумала, что спор не дело леди. Кроме того, ей в любом случае не удастся расположить тетушку к Элизабет.

Она осторожно дотронулась до павлиньего пера, украшавшего ее шляпку. Сейчас Хеллер уже сожалела, что не выбрала другую — эта выглядела точной копией любимой шляпки мисс Пенниуорт.

— Постарайся улыбаться, дорогая, — между тем поучала ее Абигайль, — и ради Бога, сбрось эту маску олимпийского спокойствия. Неудивительно, что тебе все еще не удалось выйти замуж, — ты прямо-таки отпугиваешь мужчин своим чванливым видом.

Прежде чем Хеллер смогла в тысячный раз возразить, так как не собиралась выходить замуж ни сейчас, ни когда-либо в обозримом будущем, Александр Райс махнул им с платформы, приглашая присоединиться к остальным членам делегации.

Ограждения, заблаговременно установленные полицейскими на всем пути их следования и защищавшие бостон-цев от чрезмерного энтузиазма встречающих, позволили им без потерь добраться до места, где их ждали члены Коммерческого совета Сан-Франциско. Пользуясь этим, Абигайль, подхватив Хеллер под руку, попыталась догнать мистера Райса, важно шествовавшего во главе процессии.

— Нам нужно поторопиться, дорогая, — я обещала Алексу быть рядом, чтобы помочь в случае, если у него выйдет заминка с речью.

В этот момент толпа, заволновавшись, сметая ограждения, сдвинулась на шаг вперед, и тысячи ликующих граждан рванулись к возвышению, чуть не сбив с ног обеих дам.

— О Господи! — закричала Абигайль и быстро попятилась, из-за чего они с Хеллер отделились от общей группы. Растерянно оглядевшись, Хеллер предложила:

— Может, нам удастся обойти их и пробиться к трибуне — тогда мы смогли бы…

— Нет и нет, — перебила ее тетушка, — это займет слишком много времени, и пока мы попадем на трибуну, все уже закончат выступать. Мы должны прорываться напрямик!

Схватив Хеллер за руку, она потянула ее за собой и, используя свой шелковый зонтик, в обычных условиях служивший защитой от солнца, принялась энергично прокладывать путь сквозь толпу.

Вокруг них стоял невообразимый шум; однако, как только Роберт Суэйн, президент Коммерческого совета Сан-Франциско, поднял руку, все мгновенно смолкли, и перед отелем повисла настороженная тишина.

— Итак, дорогие друзья, отныне и навсегда в скрижалях истории будет записано, что в этот первый день июня замечательного тысяча восемьсот семидесятого года деловые люди двух больших городов объединили усилия в создании единого культурного пространства и расширении взаимных коммерческих связей…

Восторженные приветствия и аплодисменты были ответом на эти слова. В то же время Хеллер почувствовала, как Абигайль удвоила усилия, распихивая публику и поспешно бросая извинения во все стороны. Девушка была крайне обеспокоена грубостью тетушки, но, увы, никто заранее не сказал Абигайль Пейтон — многоуважаемой бостонской даме, — что можно делать, а что нельзя.

Придерживая шляпку одной рукой, а тетю — другой, Хеллер старалась сохранять темп и уже через несколько секунд увидела поверх голов навес, защищавший от непогоды вход в отель.

— Слава Богу, — прошептала она. Еще несколько ярдов — и они будут у цели.

Видимо, ощутив то же нетерпение, тетушка рванула ее за руку, и они ускорили шаги, как вдруг какой-то мальчуган в мешковатой одежде, протиснувшись между двух мужчин, кинулся наперерез Абигайль, и та, потеряв равновесие, потянула Хеллер за собой. Их руки расцепились; в следующее мгновение Хеллер увидела тетушку сквозь толпу — зонтик был вытянут перед ней словно копье — и попыталась поймать старушку за руку, но сделать это ей так и не удалось.

Хоакин даже и подумать не мог, что улица будет так плотно запружена народом и это сможет задержать его встречу с Лино. Он читал накануне об экскурсионном поезде: девять вагонов, построенных Джорджем Пульманом, кроме спальных, один вагон-ресторан и один специально для курящих. В нем были даже библиотека и станок для печатания газеты. Не слишком ли большое расточительство — подобное фешенебельное путешествие для кучки людишек голубой крови, подумалось ему; однако, выйдя на улицу, он был немало удивлен, увидев перед отелем чуть не половину города. Ему ничего не оставалось, как только выбрать одну из двух возможностей: дождаться, когда закончится торжественное мероприятие, или вернуться в комнату Елены. Хоакин ненавидел толпу, но еще больше ненавидел сексуальное обаяние Елены, которым она околдовывала его. Она использовала свое тело так же, как ковбой использует лошадь. Позже, когда он останется один, у него будет время подумать о своих отношениях с ней и принять правильное решение.