— Я не хочу тебя напугать, — сказала она сейчас. — Никто не может решать, за кого мне выходить замуж. Я решаю сама. И я уже не ребенок.

Он кивнул.

— Обим, игхо та го? [Дорогой, ты понимаешь? (игбо) // Грозные всходы семян достойны, // Одним лишь днем измерен их век, // Родились они, чуть денница взошла, // И все падут до вечерней звезды.] — спросила она, наклонив голову, выражение ее лица словно застыло на перепутье между улыбкой и слезами.

— Я понимаю, мамочка, — ответил он на языке Белого Человека, удивленный ее переходом на язык старых отцов.

Хотя он и слышал, как она говорит на этом языке по телефону с родителями, с ним она почти всегда говорила по-английски. Она сказала, что не любит говорить на игбо, разве что с родителями, потому что она прожила несколько лет за границей и не считала, что владеет игбо свободно.

— Да’алу [Спасибо (игбо).], — сказала она и поцеловала его в щеку. Потом поднялась и вышла в кухню.

Потом, когда они ели, она спросила:

— Нонсо, ты и вправду любишь меня? — Он начал было отвечать, но она прервала его: — Иначе зачем бы тебе хотеть жениться на мне? — Он пробормотал какие-то слова, которые немедленно растворились в воздухе, потому что она быстро добавила: — Наверное, потому, что ты любишь меня.

Он подождал несколько мгновений, потом сказал:

— Да.

Он предполагал, что она добавит еще что-то, но она отправилась на кухню мыть посуду и забрала с собой единственную керосиновую лампу в доме. Ему пришло в голову включить аккумуляторный фонарь, но он остался сидеть и обдумывал все ее слова, когда она вернулась в гостиную.

— Нонсо, я еще раз спрашиваю: ты меня любишь?

В почти полной темноте он, хотя и не смотрел на нее, мог сказать, что она закрыла глаза и ждет его ответа. Она часто закрывала глаза, когда ждала ответа на свой вопрос, словно боялась услышать какие-то обидные слова. Потом, выслушав его ответ, она попыталась осмыслить его слова.

— Ты говоришь «да», Нонсо, но правда ли это?

— Оно так, мамочка.

Она вернулась в комнату с лампой, поставила ее на табуретку рядом с собой, уменьшила фитилек, отчего их тени, обозначенные наступающей темнотой, стали огромными.

— Ты вправду любишь меня?

— Оно так, мамочка.

— Чинонсо, ты всегда говоришь, что любишь меня. Но знаешь ли ты, что, прежде чем связывать свою жизнь с человеком, его нужно по-настоящему полюбить? Ты знаешь, что такое любовь? — Он начал было отвечать. — Нет, скажи мне сначала, ты знаешь, что такое любовь?

— Знаю, мамочка.

— Это правда? Нет, на самом деле, это правда?

— Оно так, мамочка.

— Тогда, Нонсо, скажи, что такое любовь.

— Я знаю. Я ее чувствую, — сказал он. Он открыл рот, собираясь продолжить, но произнес только: — Мммм, — а потом снова замолчал, так как боялся ответить неправильно.

— Нонсо? Ты меня слышишь?

— Да. Я чувствую любовь, но не могу лгать, будто знаю все о ней, во всех подробностях.

— Нет, Нонсо. Нет. Ты сказал, что любишь меня, значит, ты должен знать, что такое любовь. Ты должен это знать. — Она вздохнула и цокнула языком. — Ты должен знать, Нонсо.

Гаганаогву, эти ее слова встревожили моего хозяина. Хотя я, как и всякий хороший чи, позволяю моему хозяину пользоваться талантом, который я выбрал для него из зала талантов, сведя свое вмешательство в его принятие решений к минимуму, тут мне захотелось вмешаться. Но меня остановил его выбор, а выбрал он эффективный инструмент молчания. Потому что мне уже было известно: когда спокойствие человеческой души оказывается под угрозой, она часто поначалу отвечает кротким молчанием, словно оглушенная губительным ударом, последствиям которого нужно дать рассеяться. А когда это рассеяние завершилось, он пробормотал:

— О'кей.

Он откинулся на спинку стула и вспомнил, что она говорила ему об одной из своих подружек, посмеявшейся над человеком, который после первой встречи сказал, что любит ее. Он тогда задумался, почему она и Лидия, ее подруга, сочли это совершенно нелепым, заслуживающим осмеяния. Это напомнило ему о том случае, когда мисс Джей смеялась над ним в ответ на его признание в любви. Тогда, как и сейчас, его это удивило. Он посмотрел на ее силуэт, и ему впервые пришло в голову, что он толком не дал себе труда задуматься о том, что повлечет за собой женитьба. Ей придется переехать к нему в компаунд. Она будет ездить с ним в фургоне — развозить яйца в пекарню на Финбарр-стрит и мясо по ресторанам, куда он время от времени поставляет птицу. Всё, что когда-то перешло в его собственность, теперь станет и ее собственностью, — всё. Правильно ли он услышал себя? Всё! А если со временем она понесет его семя, то ребенок, который родится, — даже этот ребенок будет принадлежать им обоим! Ее собственность, ее машина — он извлечет выгоду из ее учебы в университете, из ее семьи, из ее сердца, и всё, что было ее, что принадлежало ей, всё, что будет принадлежать, будет и его собственностью. Вот что подразумевает брак.

В свете этого нового понимания он проговорил:

— Вообще-то я не знаю, я не могу сказать…

Она, вероятно, произнесла «О'кей», открыв глаза.

— Но ты… — начала было она, но замолчала.

— Что? Что? — спросил он в отчаянной попытке не дать ей утаить то, что она хотела сказать, потому что она часто так поступала: замолкала на полуслове, потом возвращала все сказанное в кувшин мыслей и запечатывала там, чтобы выпустить позднее, а иногда и не выпускать вовсе.

— Не волнуйся, — ответила она чуть ли не шепотом. — Значит, ты будешь у меня в доме в следующее воскресенье. И познакомишься с моей семьей.

Осебурува, ты знаешь, что чи — это сосуд памяти, пополняющееся знание многих циклов существования. Каждое событие, каждая деталь стоит, как дерево, выставленное в яркой тьме вечности. И в то же время чи не помнит всех событий, а только те, которые заметно повлияли на хозяина. Должен сказать тебе, что решение моего хозяина в тот вечер я запомню навсегда. Поначалу он ждал, что она скажет те слова, которых он боялся: «ничего хорошего из этого не получится». Но она молчала. И тогда он, запинаясь, проговорил:

— Так оно, мамочка. Я познакомлюсь с твоей семьей в следующее воскресенье.

6. «Благородный гость»

Обасидинелу, ты отправлял меня жить на земле с людьми на много циклов бытия, и я видел много всего, и я знаю обычаи человеческие. Но человеческого сердца я так полностью и не знаю. Каждый человек живет, словно разрываясь между двумя царствами, не в состоянии закрепиться ни в одном. Это странно. Возьмем, например, связь между страхом и тревогой. Страх существует из-за присутствия тревоги, а тревога появляется из-за того, что люди не видят будущего. Но если бы только человек мог видеть будущее, он бы в большей мере был спокоен. Потому что тот, кто собирается в путь на другой день, может сказать своему компаньону: «Если мы отправимся в Абу завтра, то встретим грабителей на шоссе и нас ограбят, отнимут машину и все, что у нас есть». Другой на это может сказать: «Мы, конечно, не поедем завтра в Абу».

Или, предположим, молодая женщина собирается замуж. Если бы она видела будущее, она могла бы сказать отцу накануне свадьбы: «Отец мой, я не хочу разочаровать весь наш клан и замарать наше имя. Но мне стало известно, что, если я выйду за этого человека, он будет бить меня каждый день и относиться ко мне хуже, чем к собаке». Ты можешь себе представить, какой страх это вызвало бы у ее любимого отца, если бы он верил, что ее видение истинно? Отец щелкнул бы пальцами над головой и вскрикнул: «Туфия! Йа буру огву йе эре ква ла! Кто бы ни напустил эти чары, да не принесут они плодов! Ты должна немедленно покинуть его, дочка. Где выкуп за невесту, который он заплатил? Где молодая коза? Где три клубня батата? Где бутылка шнапса и ящик с минеральной водой? Вернуть это все ему немедленно! Упаси бог, чтобы моя дочь вышла за такого человека!» Но, Чукву, они этого никогда не сделают, потому что ни один из них не знает будущего. И потому, не ведая, что будет завтра, торговцы отправляются в путь в назначенный день, а их грабят и убивают. Молодая женщина выходит замуж за человека, который будет обращаться с ней хуже, чем с рабыней.

Я видел это много раз.

И вот мой хозяин, в таком же положении, не зная, что готовит ему будущее, вел в то воскресенье свой фургон к дому Ндали. Он был не в силах ни приблизить этот день, ни остановить его приближение, он с тревогой ждал его прихода. Время — не живое существо, которое может услышать мольбы, и оно не человек, который может опоздать. День наступит, как он наступал с самого начала времен, и человеку остается только одно: ждать. Ожидание в состоянии такой тревоги — дело обременительное. Хотя кто-то и может находить умиротворение в ожидании, умиротворение это обманчиво, оно из тех, что может затмить взор человека, и бушующий на море шторм покажется тому штилем.

До этого воскресенья он не видел ее два дня и тосковал по ней. Он въехал на ее улицу, пытаясь представить себе ее семью, ее дом. Электрические столбы на этой улице были ниже, чем в большинстве других районов Умуахии, и они, казалось, стояли здесь ближе друг к другу, и провода висели один подле другого, как веревки для сушки белья. Маленькие ласточки сидели на толстом проводе, выходящем из трансформаторной будки на другой стороне дороги, словно все птицы заключили какое-то соглашение оставаться на кабеле. Пастырь, — подумал он вдруг. Это благороднее? Пастырь птиц? Не назвать ли ему себя так, когда он будет представляться? Может быть, это все уладит, приведет все к счастливому концу.