На его глазах женщина разделась, и он увидел ее роскошное тело, ее полные груди. Но когда она попросила его оседлать ее, он не смог это сделать. Это, Эгбуну, был чрезвычайный жизненный опыт, подобного которому я не видел никогда прежде. Потому что вдруг сильнейшая эрекция, которая длилась у него два дня, исчезла в тот самый момент, когда могла получить удовлетворение. Он вдруг остро ощутил себя новичком, неискушенным в искусстве секса. За этим последовал ряд образов — его мать в больничной кровати, гусенок, опасно расположившийся на заборе, отец в жесткой хватке трупного окоченения. Он задрожал, медленно сполз с кровати и попросил отпустить его.

— Что? Хочешь вот так пустить деньги на ветер? — сказала женщина.

Он сказал, да. Встал и потянулся к своей одежде.

— Я нет понимай, посмотри, твой петушок еще мала-мала стоять.

— Бико, ка’м лаа [Пожалуйста, отпусти меня (игбо).], — сказал он.

— Твоя английский нет говорить? Пиджин тогда говорить, мой игбо понимать нет, — сказала женщина.

— Хорошо, я говорю, что хочу уйти.

— Твой вдруг хотеть перестать. Мой такой раньше нет видать. Но мой не хотеть ты деньга потерял за так.

Женщина встала с кровати и включила свет. Он отошел назад при виде всего великолепия ее женственности.

— Бояться нет, бояться нет, расслабь.

Он стоял не двигаясь. Его руки словно приготовились к защите, когда женщина взяла его одежду и вернула на стул. Она опустилась на колени, взяла его член одной рукой, другой сжала его ягодицы. Он поежился и задрожал от охватившего его ощущения. Женщина рассмеялась.

— Твой сколько лет?

— Тридцать, мммм, тридцать.

— Мой правда просить, твой сколько лет?

Она сжала кончик его пениса. Он открыл рот, собираясь заговорить, но она сомкнула губы на его члене и заглотила его до половины. Мой хозяин с лихорадочной торопливостью пробормотал слова двадцать четыре. Он попытался вырваться, но женщина обхватила его за талию другой рукой и не отпустила. Она принялась с истовым усердием, причмокивая, обсасывать его член, а он вскрикивал, скрежетал зубами, произносил бессмысленные слова. Он видел радужный свет, приправленный темнотой, и ощущал холод внутри. Возбуждение продолжало нарастать, и вот он испустил крик: «Мой сейчас кончать, сейчас кончать!» Женщина отвернулась, и струя семени прошла рядом с ее лицом. Он упал на стул, боясь потерять сознание.

Он покинул бордель потрясенный и обессиленный, неся на себе груз пережитого, словно мешок с зерном. А через четыре дня он встретил ту женщину на мосту.

Эзеува, тем вечером он уехал с моста, не зная толком, что сделал, понимая лишь, что нечто из ряда вон выходящее. Он ехал домой с чувством выполненного долга, он такого давно уже не испытывал. Он в тиши выгрузил новых птиц, шестерых вместо восьми, отнес клетки во двор, освещая дорогу фонариком из своего телефона. Потом распаковал силосный мешок с пшенной крупой и все другое, что купил в Энугу. Когда он закончил со всеми делами, его вдруг осенило. «Чукву!» — сказал он и поспешил в гостиную. Взял аккумуляторный светильник, щелкнул выключателем сбоку, и три флуоресцентные лампы загорелись слабым белым светом. Вывернул выключатель посильнее, но свет не стал ярче. Он подался вперед и принялся разглядывать их, увидел, что одна лампа выгорела, ее верхушка покрылась пятном сажи. Тем не менее он бросился со светильником во двор и, когда увидел в полусвете клетку, снова вскрикнул: «Чукву! О Чукву!» Он обнаружил, что одной из птиц, которых он выбросил за перила моста, был петушок, белый, как хлопок.

Акатака, это распространенное явление среди людей — пытаться изменить ход вещей. Но такая попытка всегда, всегда терпит неудачу. Я видел это много раз. Как и другие люди его племени, мой хозяин выбежал из дома и бросился к фургону, на котором уже устроился черный кот, поглядывая вокруг, как сторож. Он шикнул на кота, согнал его с фургона. Тот громко взвыл и припустил в ближние кусты. Мой хозяин сел за руль и поехал назад в ночь. Машин на дороге было мало, и только раз фура, пытавшаяся заехать на бензоколонку, помешала ему. Когда он доехал до моста, женщина, которую он видел совсем недавно, исчезла. Ее машина тоже. Он решил, что она не бросилась в реку, потому что если бы бросилась, то машина бы осталась. Но в данный момент его заботила не женщина. Он побежал вниз к берегу, ночные звуки наполняли его уши, фонарик поглощал темноту, как удав. Рой насекомых облепил его лицо, когда он приблизился к воде. Он бешено замахал руками, чтобы отогнать их. Луч его фонарика следовал за движениями его руки и несколько раз прошелся прямым стержнем по воде, а потом мелькал вдоль берега на несколько метров в обе стороны. Его взгляд провожал полоску света у кромки воды, но видел вокруг только пустоту, тряпье и грязь. Он прошел прямо под мост, повернулся, услышав звук, его сердце забилось чаще. Он подошел ближе, и луч его фонарика высветил корзину. Волокна из рафии [Растение семейства пальмовых.] расплелись в длинные крученые полоски. Он бросился к корзинке: может быть, одна из птиц забралась внутрь, чтобы спастись от воды.

В корзинке ничего не обнаружилось, и он направил свет на воду под мостом и дальше, насколько доставал лучик вниз по течению, но никаких следов ни одной птицы так и не увидел. Он вспомнил тот момент, когда бросал их, как они принялись бить крыльями, как они в мучительном отчаянии пытались зацепиться за перила моста и как им это, вероятно, не удалось. Он, начав заниматься птицеводством, рано узнал, что домашняя птица — слабейшее из всех животных на свете. У них почти нет способности постоять за себя или защищаться от опасностей, и больших, и малых. Поначалу он из-за гусенка любил всех птиц, но, после того как увидел жестокий налет ястреба на курочку, стал любить только слабую домашнюю птицу.

Прочесав густую шкуру ночи, как вычесывают вшей с густой шкуры животных, мой хозяин в ярости вернулся домой. Собственные действия казались ему теперь более похожими на нечто, содеянное его рукой в разладе с разумом. И больше всего именно это доставляло ему боль. Неожиданная тьма часто опускается на сердце человека, который обнаруживает, что он нечаянно причинил кому-то зло. Обнаружив причиненное им зло, душа человека коленопреклоняется, признавая полное свое поражение, предается на милость алуси [Божество (игбо).] раскаяния и позора и таким образом ранит себя. А раненый человек ищет исцеления через воздаяние. Если он испачкал чью-то одежду, он может принести пострадавшему новую и сказать: вот, брат мой, возьми эту новую одежду взамен той, что я погубил. Но если он совершил нечто такое, что не поддается исправлению, или сломал нечто, что невозможно починить, то он может только одно: предаться утешительному очарованию раскаяния. Это нечто мистическое!

Эзеува, когда мой хозяин искал ответ на что-то, что было выше его понимания, я нередко отваживался подсказывать ему. И вот, прежде чем он уснул, я внушил ему, что он утром должен вернуться на реку, может быть, ему все же удастся найти птицу. Но он не послушался моего совета. Он решил, что эта мысль родилась в его мозгу, потому что у человека нет способа отличить, что было вложено ему в голову духом — пусть даже его собственными чи, — а что предложено голосом его собственной головы.

Я в тот день настойчиво осенял его этой мыслью еще несколько раз, но голос его головы каждый раз возражал, убеждал, что слишком поздно, что птица наверняка утонула. На что я отвечал, что он не может быть в этом уверен. И тогда голос его головы говорил: Петушка нет, я тут уже ничего не могу поделать. И потому, когда настал вечер и я понял, что он никуда не поедет, я сделал то, Осебурува, против чего ты остерегал духов-хранителей, говорил, что прибегать к этому можно лишь в крайних случаях. Я вышел из тела моего хозяина, когда он еще не спал. Я сделал это, потому что знал: моя, духа-хранителя, задача быть не только проводником, но еще помощником и свидетелем вещей, которые могут лежать за пределами его понимания. Это потому, что я вижу себя его представителем в царстве духов. Я нахожусь в моем хозяине и вижу каждый взмах его рук, каждый шаг его ног, каждое движение его тела. Для меня тело моего хозяина — экран, на который проецируется его жизнь во всей полноте. Потому что, пока я внутри хозяина, я — всего лишь пустой сосуд, наполненный жизнью человека, воплощенного в этой жизни. Таким образом, я наблюдаю за его жизнью с места свидетеля, и его жизнь становится моими свидетельскими показаниями. И в то же время чи, пока находится в теле хозяина, ограничен в своих возможностях. Пребывая там, почти невозможно видеть или слышать то, что находится или говорится в царстве сверхъестественного. Но когда ты выходишь из хозяина, то тебе становится известно то, что недоступно царству людей.

Выйдя из моего хозяина, я сразу же услышал великий шум в мире духов, оглушающую симфонию, которая могла бы испугать даже храбрейшего из людей. Раздавалось множество голосов — крики, вопли, оклики, шумы, звуки всякого рода. Это поразительно: хотя стена между миром людей и миром духов имеет толщину древесного листа, ни до кого отсюда не доносится ни звука, хотя бы в виде шелеста, пока он не покинет тело своего хозяина. Этот шум подавляет новосотворенных чи, оказавшихся на земле впервые, они пугаются настолько, что могут сбежать назад — в тишину крепости своего хозяина. Это случилось со мной во время моего первого пребывания на земле, а еще и со многими духами-хранителями, которых я встречал в пещерах отдохновения Огбунике, Нгодо, Эзи-офи и даже в пирамидальных холмах Абаджи. Особенно это невыносимо в ночное время — время духов.