Следующие несколько часов он работал над текстами для ежеквартального литературного журнала, главным редактором которого он сам являлся. Состоялась еще быстрая встреча с издателем. Тот поведал ему печальные новости по поводу установленного у них в подвале печатного станка, на котором они штамповали и собственный журнал, и работы других издателей, и даже кое-какие брошюры. Ким Сонсу только успел распрощаться с издателем, как в кабинет постучался секретарь и провел в комнату Ли Мёнбо.

— Сколько лет, сколько зим? — восклицали друзья, долго не разжимая рук. Когда с приветствиями было покончено, Сонсу крикнул секретарю, чтобы тот подал им кофе. Друзья расположились друг напротив друга с сияющими лицами.

— Почему ты не сообщил мне, что прибыл в Сеул? Я-то думал, что ты все еще у себя, в Шанхае, — упрекнул друга Сонсу.

— А я только что приехал. Побуду здесь месяц-другой и поеду обратно, — ответил с улыбкой Мёнбо.

— Выглядишь отлично. Китай тебе явно на пользу! — Сонсу разразился доброжелательным смехом. Но в действительности глаза его еще привыкали к разнице между Мёнбо из воспоминаний и фигурой, оказавшейся перед ним. Постепенно пришло осознание, что Мёнбо постарел быстрее, чем он сам: щеки и подбородок были покрыты темной щетиной, хотя до вечера было еще далеко, а пальто свободно болталось на нем. Сидевший перед ним человек вызвал у Сонсу чувство искреннего сострадания, что, парадоксальным образом, улучшило ему настроение. Он сразу ощутил себя здоровее и сильнее, чем когда-либо прежде.

Секретарь спешно внес кофе на блюдечках. Друзья некоторое время заняли себя распитием напитка.

— Даже не пытайся льстить мне. Это ты у нас пышешь здоровьем и бодростью. Наверно, так всегда бывает, когда берешь в жены хорошую женщину. Кстати, как поживает моя невестка? — спросил Мёнбо. Сонсу улыбнулся дружелюбному слову «невестка». С женой друга Мёнбо вообще никогда не встречался.

— Хорошо, ей никогда не бывает нехорошо, — ответил Сонсу.

— А дети как? Сколько им уже?

— Мальчику пятнадцать, девочке только что исполнился год.

И таким образом они провели полчаса за наверстыванием упущенных за годы разлуки деталей о жизни, семьях, общих друзьях и знакомых, а заодно издательстве Сонсу и стороннем проекте, который у него недавно стартовал.

— Магазин велосипедов! — воскликнул Мёнбо, — Как ты вообще додумался до такого?

— Я всегда любил кататься на велосипеде. Это мое давнее и любимое хобби, — отметил Сонсу. — Но хватит обо мне. С чем ты приехал сюда? Давай лучше все обсудим за обедом. Ты же наверняка голодный? Пойдем в новый ресторан. Его только-только открыли. Называется «Мёнвольгван» [«Мёнвольгван» — известный ресторан, существующий и по сей день, один из первых коммерческих заведений подобного типа в Корее, который также первым в стране начал осуществлять доставку пищи. (Прим. ред.)]. Готовят ничуть не хуже, чем при дворе у императора. Подают по семь-девять блюд. Трапеза получается превосходная.

В первый раз с момента воссоединения на лице Мёнбо промелькнула тень, словно он пытался скрыть недовольство по какому-то поводу. Вслух же он сказал:

— Спасибо, но я не особенно голодный. Да и у тебя здесь так уютно.

— Уверен? Да ладно тебе, я угощаю, — начал уговаривать друга Сонсу. — Позор на мою голову, если ты не дашь угостить тебя обедом после стольких лет.

Мёнбо улыбнулся, маска отчужденности исчезла с его лица.

— Ты все такой же щедрый, каким я тебя помнил, — заметил он. — Даже во время учебы я всегда вставал на твою защиту, когда кто-нибудь пытался заявить, что ты всего лишь избалованный мальчик из богатой семьи. Я всегда знал, что ты гораздо добрее, чем другие могут предположить.

— Ладно тебе, Мёнбо. Я даже не знаю… — проговорил Сонсу, неожиданно ощутив уныние. — Не такой уж я и добряк. Ничего я особенного не сделал, чтобы заслужить такие похвалы.

— А если бы у тебя появился шанс показать свою добрую натуру? — вдруг спросил взволнованно Мёнбо. — Разве ты не пошел бы по верному пути? Не продемонстрировал бы свое великодушие?

— Что ты имеешь в виду? Не понимаю…

— Ты же наверняка все знаешь и без меня. Разве ты не видишь, как гибнут люди, Сонсу? Порядочные, трудолюбивые крестьяне, которые никому в жизни не сделали ничего дурного, мрут, пытаясь каждую оставшуюся на этой земле минуту найти хоть что-то, чем можно было бы прокормиться… Совсем недалеко от этой конторы, прямо здесь, в Чонно, в самом центре Сеула, тысячи людей выступают против угнетения и борются за свою жизнь. Неужели ты ничего не замечаешь вокруг? — В глазах Мёнбо сверкнул странный огонек. — Почему, как ты думаешь, им не хватает риса?

— Потому что цены растут, — неуверенно предположил Сонсу.

— Нет… Точнее, это только часть правды. Цены растут, потому что японцы объявили всеобщую перепись и обмерили всю Корею до последнего миллиметра. И все несчастные крестьяне, лишенные и грамоты, и свидетельств прав собственности на землю — устои предков и устные договоренности не в счет, — проснулись одним прекрасным утром и узнали, что их участки больше им и не принадлежат. А правительство заграбастало всю «невостребованную» землю и либо оставило ее себе, либо продало ее крупным землевладельцам или какой-нибудь японской фирме [Подразумеваются сого сёся, или буквально «всеобъемлющие торговые фирмы» (называвшиеся до антимонопольного законодательства дзайбацу). Это специфически японская форма универсальных компаний, чья деятельность охватывает множество отраслей экономики. Обычно занимаются всем, от торговли до поставок сырья и разработки продукции. Наглядный пример — корпорация Mitsubishi.]. А крестьяне оказываются разжалованы в арендаторов при крупных помещиках. Однако после того, как обычный крестьянин выплатит все подати государству, уплатит ренту за землю, выкупит орудия и воду для орошения и разберется с огромным множеством прочих расходов, у него совсем не останется денег на собственное пропитание. Вот и приходится крестьянам, чтобы приобрести семена и рассаду, влезать в долги в счет будущего урожая. Так они беспрестанно крутятся в этом порочном круге. Из года в год положение крестьян становится все хуже и хуже, пока из них не высасывают последние соки. Это уже не люди, а кожа да кости. Ну и в довершение всего землевладельцы вынуждают крестьян подписывать общий договор, по которому они берут на себя выплату долгов любого арендатора, осмелившегося спастись бегством от этого кошмара. Вот крестьяне, лишенные возможности даже задуматься о побеге, вынуждены топтаться на одном месте до полного вымирания их рода. Тем временем крупных землевладельцев, которым принадлежит львиная доля риса, осеняет интересная мысль: чем больше риса они придержат у себя и рассуют по сундукам, тем выше поднимутся цены; чем выше цены, тем богаче они становятся. А потому их склады ломятся от мешков с зерном, пока все остальные умирают от голода. Только не говори мне, что ты считаешь такое положение дел нормальным!

— Ну да, ситуация малоприятная, но я-то что могу с этим поделать? Да и, кстати, ты же сам сын землевладельца, — ответил кротко, но не совсем уж без задних мыслей Сонсу. — По факту рождения ты получил не меньше благ, чем я. Тебе есть что предложить твоим крестьянам?

— Рад, что ты меня спросил об этом. — Губы Мёнбо тронула довольная улыбка. — Положа руку на сердце, я не могу продолжать пользоваться благами системы, которая — и я чувствую это каждой частичкой души и тела — аморальна. Настанет час, когда мой отец покинет этот мир и его имение перейдет ко мне. И тогда я отдам половину земли крестьянам, которые работали на ней всю жизнь, а вторую половину продам во имя общего дела. Я вообще не получаю никаких денег от семьи. А обеспечивать работу движения из Шанхая на гроши оказалось затруднительно…

— Что же ты молчал об этом раньше? Ты поэтому навестил меня? — осведомился Сонсу. — Ну говори, сколько тебе нужно.

— В первую очередь хочу, чтобы ты понял, что я прошу не для себя. Это сборы в интересах движения, для закупки питания и одежды, обучения в Маньчжурии наших бравых молодцов, которые с радостью готовы отдать жизни во имя нашей страны. — Лицо Мёнбо залилось краской, а на глазах выступили слезы. — Предположу, что для человека твоего уровня двадцать тысяч вон будет достойным пожертвованием.

— Двадцать тысяч вон? Братец, ты же понимаешь, что на такую сумму я мог бы обзавестись двадцатью виллами? — воскликнул Сонсу. — Все думают, будто бы я страшно богат, но даже для меня это ощутимая сумма. Мне нужно серьезно подумать, — произнес он, заведомо зная, что никогда не даст Мёнбо ни такую, ни иную сопоставимую сумму. Это решение он принял тотчас же. Время ему нужно было лишь для того, чтобы обдумать, под каким предлогом отделаться от товарища.

— Ты же творческий человек, Сонсу… Как же ты можешь закрывать сердце от всего остального мира? — прошептал с изрядной долей горечи Мёнбо.

— Напротив, именно потому, что я творческий человек, мне следует заниматься прежде всего творчеством. А политика — дело таких деятелей, как ты, — ответил Сонсу. Что еще от него потребует его друг? Сокрушаться по поводу печальной участи скота, топчущегося на полях? Каждому созданию уготовано свое место во вселенной.

— Хорошо. Заставить тебя что-либо сделать я не могу. Прошу тебя только задуматься о том, сколько денег ты потратил, чтобы обустроить домик для своей гейши в Токио, и о том, что эти деньги могли бы сделать для молодых повстанцев, которым для служения Родине нужны только оружие и амуниция.

— Мёнбо, я же сказал, мне нужно время обдумать. — Сонсу пришлось собрать в кулак всю вежливость, чтобы подавить изъедающее его раздражение и не сорваться. — Обидно, что ты не хочешь отобедать и что нам приходится вести эти разговоры без капли спиртного. Ну да ладно, теперь мы все обсудили, так что можно поговорить и о чем-то другом.