Последнее было маловероятно. Мишель станет насмешничать, матушка приподнимет брови, что же до Пьера, он просто скажет, что это лишнее доказательство морального разложения общества.

И тем не менее, поскольку это был мой последний день в Париже, я позволила себя уговорить. Оставив Катрин в Сен-Клу нянчить маленького Жака, мы отправились в театр в наемном экипаже. На мне было платье, сшитое портнихой в Монмирайле, в то время как Робер выглядел настоящим щеголем.

Театр осаждала огромная толпа, и я была уже готова повернуть назад, в Сен-Клу, однако Робер не хотел об этом и слышать. «Обопрись на мою руку, — велел он мне. — Мы обязательно должны пробраться внутрь. Обещай, что не упадешь в обморок. Положись на меня».

Расталкивая толпу, с трудом пробивая себе дорогу, мы в конце концов оказались в театре. Нечего и говорить, что ни одного свободного места не было видно. «Стой здесь и не двигайся, — приказал брат, поставив меня возле колонны. — Я что-нибудь устрою. Не может быть, чтобы здесь не оказалось кого-нибудь из знакомых». С этими словами он исчез в толпе.

Я бы отдала все на свете, чтобы оказаться на месте Катрин, которая качала и кормила своего маленького сына. Жара стояла невыносимая, невозможно было дышать от запаха пудры и румян, который исходил от стоявших вокруг меня женщин, безвкусно разодетых и разукрашенных.

Я видела, как появились музыканты и заняли свои места в оркестре. Скоро начнется увертюра, а брата все еще не видно. Вдруг я заметила, что он машет мне рукой поверх голов, и, бормоча извинения и заикаясь не хуже Мишеля, стала пробираться к нему.

— Все устроилось как нельзя лучше, — шепнул он мне на ухо. — У тебя будет самое замечательное место в театре.

— Где?.. Что? — бормотала я, но он, к моему ужасу, повел меня к ложе, расположенной у самой сцены. Там в полном одиночестве восседал великолепный вельможа с синей орденской лентой.

— Герцог Шартрский, — шепнул Робер. — Магистр ложи «Великий Восток», глава всех масонов Франции. Я тоже принадлежу к этой ложе.

Брат постучал в дверь и, прежде чем я успела его остановить, сделал какой-то знак — тайный знак, благодаря которому масоны узнают друг друга, как он позднее мне объяснил, — и стал что-то быстро говорить кузену короля.

— Если бы вы только могли предоставить моей сестре место в вашей ложе, — произнес брат, толкая меня вперед, и не успела я опомниться и сообразить, что происходит, как герцог Шартрский уже предлагал мне руку и, улыбаясь, указывал на кресло, стоящее подле него.

Оркестр начал увертюру. Занавес поднялся. Пьеса началась. Я ничего не видела и не слышала, слишком взволнованная смелостью брата и слишком смущенная для того, чтобы понимать, что творится на сцене. Никогда в жизни — ни до того мгновения, ни после — не испытывала я таких страданий. Я не могла ни смеяться, ни аплодировать вместе со всеми. А в перерывах — их было четыре, — когда в ложе появлялись друзья герцога Шартрского, все роскошно одетые, и начинали обсуждать пьесу, я сидела как истукан, красная от смущения, и не смела поднять глаза.

Герцог, по-видимому, понял, насколько я сконфужена, потому что предоставил меня самой себе и больше ко мне не обращался. Только когда пьеса кончилась и Робер появился из аванложи, чтобы меня увести, я встретилась с герцогом взглядом и заставила себя сделать реверанс, после чего мы с братом спустились вниз и замешались в толпу.

— Ну как? — спросил Робер, глаза которого так и сияли от удовольствия и возбуждения. — Не правда ли, это самый восхитительный вечер в твоей жизни?

— Совсем наоборот, — ответила я, ударяясь в слезы. — Самый ужасный!

Помню, как брат стоял в фойе и глядел на меня в полном недоумении, в то время как мимо проходили к своим каретам накрашенные, напудренные и увешанные драгоценностями дамы.

— Я просто не могу тебя понять, — повторял он снова и снова, пока мы катили к себе в Сен-Клу в наемном экипаже. — Упустить такую возможность! Ведь ты сидела рядом с будущим герцогом Орлеанским, самым влиятельным и известным человеком во всей Франции. Одно-единственное словечко, сказанное ему на ушко, могло бы обеспечить будущее твоего брата на всю оставшуюся жизнь, а ты не сумела использовать такую возможность! Не нашла ничего лучшего, как разреветься, словно младенец.

Нет, Робер ничего не понимал. Красивый, веселый, жизнерадостный и отлично владеющий собой, он никак не хотел понять, что его младшая сестра, не получившая почти никакого образования и одетая в платье, сшитое провинциальной портнихой, принадлежала к миру, который он давно уже оставил позади, но который, несмотря на свою отсталость и сельскую простоту, был гораздо глубже и значительнее его собственного.

— Я бы охотнее простояла день у нашей печи, — сказала я брату, — чем провела бы еще один такой вечер.

Это приключение имело свои последствия. Герцог Шартрский, которому предстояло в следующем году сделаться герцогом Орлеанским, унаследовав этот титул после отца, жил в Пале-Рояле. Невзирая на оказанное ему серьезное сопротивление, он снес несколько мануфактур, видных из его окон, и велел облагородить пейзаж. Его дворец был теперь окружен аркадами, под которыми помещались кафе и лавки, рестораны и «зрительные залы» — словом, самые разнообразные заведения, которые могли бы привлечь публику. А над ними зачастую располагались игорные дома и клубы.

Конец ознакомительного фрагмента