И упала в траву перекошенным комком тряпок.

Молодец зарычал. Проклятье вспенилось в животе, подступило к глотке… Но выстрелило закатными лучами солнышко, осветило двор. Вспыхнули красные каменья серег в траве. Рьян проглотил комок в горле да и пошел обратно в город. Людье, Безлюдье… Нигде-то ему места нет.

Глава 7

Безлюдье

Желтые звериные глаза слепо глядели в потолок. Пред ними стоял согбенный старостью жрец. Одна рука его держала девку за волосы, вторая, с ножом, чиркала по горлу. Снова и снова. Раз за разом багряный зев раскрывался и зарастал, чтобы снова расцвести смертельным бутоном.

Вот каковы люди… Те, что приходят за помощью, приносят свежий творог и масло, благодарят… Те же самые, что кидали колосья в жертвенный костер. Те, что поили мать Землю кровью и кормили едким дымом отца Небо. Не бывать ей среди них. И им не бывать в ее лесу! Отныне и впредь. Йага села, ступила на холодный пол. Матушка подняла глаза от работы, плотнее запахнула вязаный платок — с вечера все сильнее зябла. Но слова не сказала. Не остановить ведьму, когда колдовство уже зреет в жилах.

Крыльцо скрипнуло, и жабы, живущие под ним, выскочили проверить, кто потревожил их в поздний час. Свои! Лесная госпожа не обидит. Самая толстая и бородавчатая скакнула к девке, а та и не вздрогнула от холодного прикосновения. Спусти лась по ступенькам в мягкую перину тумана, тот верным псом прильнул к голым ногам. Йага пошла в темноту. Вроде та же самая темнота, какой малых детей во враках пугают, а для нее — друг любезный. Мать и отец, брат и любимый. Тьма ласково обняла ведьму за плечи. Дочь леса не заметила валяющихся в грязи серег, прошла мимо. Не испугалась, когда вылезли из-под коряг гадюки, когда вдогон увязались лохматые нечистики без рук и ног. Она плыла в тумане, и дорога сама стелилась пред нею, подставляла мягкий мох под ступни, отводила мокрые ветки, чтобы ненароком по лицу не хлестнули. И тени ползли позади, заливая следы чернотой.

Не замедлилась и когда пред нею задрожало болото. Туман накрыл его одеялом — не разглядеть, где топь, где кочки. А ведьма и не глядела. Она знала. Прошла по скользкой коряге, вслепую переступила бочаг. Любопытные вороны спустились с рассохшегося дуба пониже: посторожить, как станет девка скидывать рубашонку. Девка и скинула, оставшись укутанная одним лишь туманом. И принялась танцевать. Нагое тело плыло в белесых нитях влаги, пальцы рисовали чародейский узор, и он не пропадал из воздуха, а повисал черным густым дымом. Ведьма падала на колени и плавно поднималась; изгибалась, крутила головой. Густые волосы падали на лоб, ладони скользили по бедрам и груди — ведьма!

Змеи и жабы, нечистики и черные птицы, сам туман и тени — все закручивалось вьюгой, стягивалось тугим узлом. Станет он крепок, как слово колдовское, нерушим, как сама чаща. И тогда ни единый живой человек боле не войдет в их лес. Тогда навеки разделятся Людье и Безлюдье. Тогда сбережет ведьма свое царство от тех, кто забыл, как разговаривать с богами!

Лес плясал вместе с Йагой, отзывался на каждое движение, на поворот и вздох… Но не весь. Что-то чужое было рядом, недвижимое. Ведьма остановилась, вытянула вперед руки с сомкнутыми ладонями и развела их в стороны, будто бы воду загребла. Туман повиновался, разделился надвое. И открыл взору молодца, что стоял под дубом. Кулаки сжаты, руки по швам… Упрямый!

Какая иная девка кинулась бы прятать свою наготу. Йага же гордо вскинула подбородок. Рьян стоял, стиснув челюсти так сильно, что скулы проступили, и не думал уходить!

— Убирайся, пока жив.

— Нет, — спокойно отозвался проклятый.

— Мы не станем тебе помогать. Ни я. Ни матушка. Ни наш лес. Убирайся.

Он поднял на нее глаза. Голубые, светлые — такие не встречаются в Срединных землях! И пошел вперед.

— Убирайся!

По велению ведьмы на него кинулись нечистики, но северянин раскидал их, как собак бездомных.

— Пошел прочь!

А он не отступал. Вот уже совсем близко. Что сделает с нагой беззащитной девкой? Вот только Йага беззащитной не была. Весь лес за нее! Туман удавкой захлестнул молодца, тени налетели голодной стаей. А он шел, как супротив бури, шел и не останавливался! Вороны норовили выклевать бесстыжие глаза, водяницы высунули из болота прозрачные руки, вцепились в сапоги. Рьян упал… от толкнул жадные длани мертвянок, пошел дальше. Молвил бы хоть слово! Молвил бы… Кабы знал какое! Старый жрец шел так к помосту. Не глядя по сторонам, едва передвигая ноги. Шел к цели, не сворачивая.

Йаге помстился нож в кулаке проклятого. Схватит одной рукой за волосы, а второй, с ножом…

— Ни один человек больше не ступит в мой лес! — закричала она. — Ни один!

— Пусть так, — с трудом вытолкнул он из горла. — Пусть не ступит. Но я и не человек вроде.

Ведьма взмахнула руками, к которым приросла тень крыльев, страшный ветер свалил Рьяна, обернул на спину. Утопницы вцепились в рыжие вихры, потянули в трясину. Болото ожило, чавкнуло, норовя заглотить добычу. Черное, голодное! Как проклятье… Не вырваться человеку из ловушки. Человеку не вырваться, а тому, кто нынче зверь боле, чем человек, можно.

Рьян зажмурился, впервые призывая проклятье добровольно, и то с готовностью наделило мышцы силой, рвануло молодца вверх, повело к ведьме.

— Йага!

— Уйди! Уйди, пожалуйста!

Ох и страшно ей было! Никогда ведовица не хлебала большой ложкой такой ужас! Только там, на площади, возле жреца. Лес не мог справиться с непокорным северянином! Рьян стиснул ее плечи. Больно, синяки останутся. И рявкнул:

— Прости! Прости меня, слышишь?! Прости, ведьма!

А что еще сказать, когда в разуме царствует зверь? Он прижал ее к себе, тесно-тесно! Горячее тело, нагое, гибкое, желанное!

Собрал в пригоршню ее волосы, заставил запрокинуть голову и впился губами в губы. Горько! Жарко! В голове дурно, и ноги словно бы опору теряют. Йага ударила его, пнула, пихнула… А он только сильнее прижимает! Оторвался на мгновение. Не разжимая рук, не выпуская волос, до боли оттягивая пряди назад… Хотел молвить что-то. Открыл рот, вдохнул и не выдержал — снова прильнул к горячим губам.

Затрещала рубаха под вцепившимися в нее девичьими пальцами, застонал Рьян. Проклятье полилось сплошным потоком: забрать, завладеть! Мое, мое, мое! Клыки выросли заместо зубов, рыжая шерсть проступила вдоль хребта, кости затрещали… Он упал на колени, Йага едва отпрыгнуть успела, спешно попятилась. Проклятый сгорбился, вывернул суставы. И встал перед лесной госпожой не рыжий северянин, а медведь. Огромный, ревущий. Только шерсть осталась медной. Да на половину морды разрослась проплешина, словно бы горящей головней приложили. И — вот диво! — золотые кольца из ушей никуда не делись, так и висели, утопая в шерсти. Зверь поднялся на задние лапы, развернул широкую грудь, открыл пасть. Жутким был его рык! Не то рык, не то стон, не то плач. Свистящее дыхание вырывалось из ноздрей, сверкали кинжалами когти. Порвет!

Видала Йага зверя и прежде. Дважды уже довелось с ним встретиться, оба раза уцелев. Но тогда проклятье не вошло в полную силу. Тогда оставался северянин изломанным, звероподобным, но все же человеком. Пусть и с вытянутой страшной харей да когтями. Теперь Рьян сменил облик целиком. И осталась ли в нем хоть толика рассудка, того Йага не ведала. Бежать бы… На дерево влезть, нечистиков да мертвянок призвать в помощники. Но ведьма раскрыла объятия и молвила:

— Ходи сюда!

Медведь встал как вкопанный. Зарычал недоверчиво, попятился.

— Ходи, не обижу!

Глупая ведьма! Да разве можно обидеть эдакую зверюгу! Неужто голая девка опасней чудища? Зверь наклонил морду, принюхался.

— Ну же!

Осторожно переступил с лапы на лапу, оскалился и кинулся. Не дрогнула ведьма, не шелохнулась. И глазом не моргнула! А оборотень остановился в двух локтях, упал на брюхо и горестно заревел! Подполз к ней, уложил страшную харю на колени, и лесная госпожа безбоязненно запустила пальцы в рыжую шерсть.

— Больно. Знаю, милый, знаю. Не горюй, не брошу тебя.

Туман спрятал их седыми космами от хитрых ворон. Нечистики выкатились из-под прелой листвы, ткнулись влажными носами в горячий медвежий бок. Зверь закрыл глаза и боялся глубоко вдохнуть, чтобы ведьма не отняла горячих рук. Пусть продолжает перебирать шерсть, пусть чешет за ухом. Пусть хоть вечность так…

Ох не след лезть не в свое дело! За просто так эдакой бедой никого не наградят. И сила, что сделала с Рьяном подобное, так и витала вокруг него тучей. Большая сила, редкая! Не совладать… Но Йага чуяла му́ку проклятого, страх и тоску. Чуяла одиночество. Такое, что только выть и остается. Человека она, быть может, и сумела бы бросить. Знала же теперь, каковы люди. Но не зверя.

— Пойдем, милый, — ласково позвала она. — Пойдем со мной.

Медведь заворчал: хорошо ему, тепло. К чему двигаться? Так вот до весны можно и лежать. Но девка упорствовала, пришлось подчиниться. Нечистики с писком прыснули в стороны, когда он поднялся и отряхнулся. Мертвянки нырнули в трясину, когда глухо рыкнул на них: ишь, подглядывают! И только ведьма бесстрашно положила ладонь медведю на загривок и повела его туда, где в тугой клубок завивался туман.