— Да я как-то…

Рьян, не мудрствуя, дал пареньку подзатыльник. Он такую шпану знал куда лучше лесной жительницы: сделают вид, что продают что-то, а сами кошель срежут. Но мальчишка ловко увернулся — привычен был.

— А ты что, господин, руки распускаешь? Лучше купи девице гостинец, авось она тогда и замуж за тебя пойдет!

— Мне такого счастья даром не надо, — прыснул Рьян.

Йага заливисто рассмеялась:

— Да ну его! Замуж еще…

Мальчишка победоносно вскинул брови.

— Не замужем, стало быть, красавица? Ну тогда бери так. — Протянул самый румяный пряник. — От меня гостинец будет. — И нырнул обратно в людской поток, тут же в нем и потонув.

Дочь леса бережно подняла лакомство к глазам, проследила пальцем сахарный узор, надкусила. Вкусно! И едва не выронила пряник, потому что рыжий нахал вонзил в него зубы с другой стороны.

— Эй!

— А фто, тефе фалко?

Вообще-то и впрямь было жалко. Это ж ей подарили, не Рьяну! Но Йага смолчала. Только аккуратно завернула в платок угощение да спрятала в карман передника. Проклятый того вроде и не заметил, уже тянул ее куда-то.

— Туда пошли.

Послушалась. Ну ровно козочка на привязи! Не потеряться бы, и то хорошо. А прохожие, словно нарочно, задевали ее кто плечом, кто корзиной — всем места не хватало.

Вырвалась да отстала Йага только раз — увидала диво. И вот какое. Мощеная улочка была в городке главной. Сору на ней почти не водилось, а участки перед входами в лавки еще и мели сами хозяева. Мел и усатый харчевник. Лесовка знала его, частенько к матушке захаживал за отваром от кишечной хвори. Едва усач вычистил порог, как у дверей встали двое — приземистый рябой паренек да девка в высоком кокошнике. И принялись грызть орехи, бросая скорлупки под ноги.

— Уважаемый! Уважаемый! — Парень то ли не сразу смекнул, что усач обращается к нему, то ли нарочно глухим притворялся. — Уважаемый! Вы, когда орехи грызете, шкорлупки в сорную кучу кидайте. Вон туда.

Рябой окинул харчевника брезгливым взглядом, но все же нехотя согласился:

— Ладно.

И отвернулся. Но харчевнику того показалось мало.

— Не ладно, а прямо сейчас, ты! Подыми да выкинь!

— А ежели не подымет? — влезла девка, уперев руки в бока.

— Так я ж и заставить могу!

— А ты заставь!

Ой, что началось! Лаялись, точно старухи! И родню приплетали, и до самого Посадника клялись дойти. Вот этой-то распри Йага и не стерпела. Высвободила осторожно руку из ладони Рьяна, тихонько подошла, взяла у порога метелку и все прибрала. Опосля, так же молча, повернулась и побежала обратно, тут же выбросив случившееся из головы. И только харчевник с рябым молодцем долго смотрели ей вослед и, сказать по правде, еще и весь следующий день думали…

Вел ее Рьян к ряду столов, выстроившихся вдоль мостовой. Да только на столах тех не угощения разложили, а девкину радость — кольца, бусы, платки, вязаные копытца. Йага никогда столько богатств разом не видала!

— Что встала? Сюда иди!

— И верно, ходи, ходи сюда, красавица! — засуетилась толстая торговка, оттесняя ведьму от товарок. — Выбирай что глянется!

— Нет, спасибо…

Своих денег у Йаги отродясь не водилось, а брать из матушкиного сундука она нипочем бы не стала. Поэтому могла только любоваться. Но Рьян подтянул ее поближе:

— Выбирай. Отдарок тебе будет.

Выбирать?! Вот прямо так?!

— За что отдарок-то?

— Ну как? Ты ж диво какая мастерица у печи, — приподнял брови молодец. — А мне за твое мастерство отплатить надобно.

Такое ведьма понимала. И правда, ее чародейство рыжего от утопницы спасло. Можно и принять бла годарность. Она осторожно коснулась мизинцем самого махонького невзрачного колечка, но Рьян на него и не взглянул. Цокнул языком и взял серьги с алыми каменьями.

— На.

Йага рот разинула. Дорогие же наверняка — вон как сверкают! Она на них не наколдовала!

Торговка же свою выгоду быстрее всех смекнула:

— Ах, как хороша в них девка будет! В целом свете другой такой чаровницы не сыскать! За эдакую драгоценность никаких денег не жалко! Пять серебрух!

Ждала, верно, что торг начнется. Кто ж за стекляшки серебром платит? Сама она за них медь отдала, так что на рынке две серебрухи — красная цена. Но Рьян молча развязал кошель и отсчитал монеты. Соседки купчихи загомонили, подзывая парочку к себе: такой покупатель щедрый! Но рыжий их не слушал, ведь уже купил, за чем пришел. Отныне за ним долга перед ведьмой нету.

— Как же, — опешила Йага, — откуда деньги-то? Ты же в лохмотьях к нам приходил!

— Заработал, — процедил Рьян.

Гордости в том было немного, но и стыдиться нечего. А о том, что потраченные серебрухи — это и все, что удалось скопить, колдовке знать не след.

Торговки обступили их, пихали в лица обрезы ткани, очелья, рубахи… Не вырваться из такого окружения! Хуже волков голодных! А Йага стояла растерянная, держала в чашечках ладоней серьги с алыми каменьями и счастью своему не верила! Но счастье, как водится, надолго в одном месте не задерживается. Мигом мудрые боги отправляют его к кому-то другому. Вспорхнуло невесомое наважде ние и на этот раз, растворяясь в голубом небе. А теснящихся баб грозным криком распугал возница.

В селении все ходили пешком. Некуда так спешить было, чтобы седлать коня. Но один гордец нашелся: ехал не просто на лошадях, а сразу на тройке, с трудом умещающейся на улочке. Оглобли то и дело чиркали по стенам домов. Хомуты ярко выкрашены, расписаны дорогой краской, колокольчики привешены, чтоб издали слыхали — важный человек едет! Однако ж нерасторопные все равно были. Возница то и дело освистывал зазевавшихся прохожих, угрожающе щелкал кнутом. Кинулись врассыпную и торговки, одна Йага не двинулась с места.

А наперерез тройке выскочил малец-лоточник. Пряники посыпались с поддона, превратились в крошево, лошади забили копытами, суровый возница едва удержал их. Свистнул хлыст, малец закричал…

— Уби-и-и-ил! — завизжали бабы, особливо те, что стояли подальше и не застали произошедшего.

Йага же, не думая, подскочила к лоточнику. Тот лежал ни жив ни мертв, закатив глаза. Но ведьма сразу поняла — с испугу, а не от боли. Хлыст ударил рядом, всего-навсего отгоняя лопоухого, но тот на всякий случай уже успел со светом проститься и стонал как умирающий.

— Выживешь! — весело пообещала ему Йага и поцеловала в лоб для убедительности.

Малец разом сел. С такой наградой взаправду умирать грешно!

Но ведьма на второй поцелуй размениваться не стала. Она припустила за повозкой и грозно гаркнула:

— Ты что же это, скотина, делаешь?!

Прежде дочь леса ни на кого не кричала. Не ругалась и подавно. С кем ссориться, когда все звери друзья? Но тут злость вскипела в ней подобно бурлящему на огне отвару.

— Стой, кому сказала! Стой!

Возница, а тем паче тот, что ехал в повозке, укрывшись меховым, не по погоде, одеялом, и не обернулись. А Йага, вне себя от ярости, помчалась следом. Выбежала она на площадь, в которую упиралась деревянная мостовая, — тулупчик расстегнут, грудь высоко вздымается, волосы растрепаны. И глаза… Глазища желтые сверкают по-звериному! Невольно Щура в защитники призовешь!

Ведьма схватила главную лошадь за сбрую, и та, хоть прежде слыла на диво норовистой с чужими, послушно встала. Возница замахнулся плетью:

— Куда лезешь, дура?

— Я куда лезу?! А разве не ты добрых людей мало не задавил! Кто тебе такое право дал, отвечай!

— Пошла вон, оборванка! Да батюшка Боров всего города кормилец, Посадников побратим! Нашла на кого вякать!

Имена, как известно, никому зазря не дают. Не зазря получил его и тот, кто сидел в повозке. Он поднялся, и иначе как Боровом никто его назвать не решился бы. Толстощекий, лоснящийся, с туго натянувшим камзол пузом. Он не спеша вытащил из кошеля гребешок и пригладил им редкие волоски на плешивой башке. Убрал на место и тогда только заговорил:

— Пропусти-ка ее, Бдарь.

Возница задохнулся от возмущения. Вцепился в седую бороду, едва не выдрав.

— Да где ж это видано, батюшка?! Неужто к тебе всякая неумойка по первому же требованию…

— Пропусти, сказал.

Сказал вроде негромко, а старик сразу втянул голову в плечи и спорить поостерегся. Боров между тем поставил красный сапог с загнутым носком на приступку и тяжело вывалился из повозки.

— Ну иди сюда, что встала, — поманил он толстым пальцем с тремя перстнями.

Зеваки вокруг ахнули — не к добру. Так запросто батюшка Боров ни с кем не балакает, к нему в особый день очередь стоять надо! Йага же сощурилась и бесстрашно подошла.

— Ты что же это, — сказала она, — как у себя дома тут ездишь? Людей пугаешь, мальца едва не убил!

Холоп все же вырвал клок из бороды: вот сейчас ка-а-а-ак даст батюшка девке затрещину! Но Боров повернулся к нему:

— И верно, Бдарь. Что это ты расшумелся? Хлыстом так и хлещешь. Сам хлыста захотел?

Возница взмолился:

— Помилуй, батюшка!

— Цыц! — И обратился уже к Йаге: — Что еще?

Больше ничего от важного человека Йаге было не надобно, но она подумала и добавила:

— И мог бы не в повозке гоголем ехать, а ногами дойти. Небось не развалился бы!