Дамарис Янг
Оборотный Час
Пролог
Был самый тёмный час ночи. Из лесной чащи крадучись вышло многолапое чудище, всё заросшее лишайником. Чудище понюхало воздух и поморгало молочно-белыми глазами. Оно что-то учуяло, и лапы понесли его на аромат сновидцев и сновидений.
Дом стоял погружённый в тишину. Чудище склонилось к щели под дверью и стрельнуло ящериным языком. Старая спит где-то рядом. От неё веет путаными давними воспоминаниями, пахнет тыквой и шерстью. Чудище ещё раз принюхалось.
Горелое дерево, жжёная земля и зола. Девочка, что видит пламя во сне, тоже здесь.
В животе у чудища заурчало, и, глубоко вдохнув, оно снова выпустило язык. Теперь кончик языка ощутил аромат свежей травки, тёплого молока и печенья из муки сорго. Значит, и малыш видит сны.
Чудище облизнулось и всосало сон через острые зубы. Но голодное урчание в животе не смолкло. Разве этим насытишься? Вовеки чудищу не насытить свою утробу, не утолить свою жажду. Всегда-то ему мало.
Тучи сбились с пути
Я нырнула в тёмную гущу воды.
Крутясь волчком, как я научилась у угрей, я ушла в сумрачные озёрные глубины. Туда, где гнулись и качались водоросли, обвивая мою кожу, и где воздух рвался наружу из моей груди.
Нащупав ногой камень, я крепко ухватилась за него пальцами ног и отцепила сеть от пояса с грузилами. Двигалась я медленно, понемножку, стараясь не взбаламутить холодную воду.
Из темноты сверкнуло серебром — попалась рыбка! Одна-единственная — озёрный лещ.
Одним движением кисти я закрутила сеть и накрепко её замотала. Рыбка билась у меня в плену. Наконец-то.
Держа сеть обеими руками, я стрелой метнулась наверх и, выплюнув озёрную воду с привкусом песка и рыбы, жадно глотнула чистого воздуха.
Где у нас солнце? Я запрокинула голову. Солнце уже клонилось к закату, но вечернего тепла хватало, чтобы обсушить мне лицо. Подплывая к берегу, я нащупывала ногами дно. Наконец мои пальцы зарылись в ил. Я вышла из воды, и сеть сразу потяжелела.
Мой козлик при виде меня радостно замахал хвостом и боднул меня, да так, что я чуть не свалилась обратно в воду.
— Ну-ну, Tay! — прикрикнула я на него.
Пока я рыбачила, Tay тоже не бездельничал. Над бородой в уголке рта у него торчал пучок зелёного мха. Наверняка лазил по прибрежным валунам, искал траву в расщелинах: с той поры, как засуха поразила наш край, больше здесь есть нечего. Раньше было зелено, а теперь — голая потрескавшаяся земля.
Я глянула на небо: не видно ли туч? Хоть бы слабенький намёк на еле заметное облачко — уже одно это предвещало бы долгожданный дождь. Но небо было всё залито синевой — бескрайней и пустой.
— Тучи сбились с пути, — объяснила я Tay. — Значит, завтра. Завтра дождь найдёт к нам дорогу.
Где-то рядом квакнула из норки жаба-чесночница. Жабам по душе вечерняя прохлада; в жабьем кваканье отчётливо слышалось нетерпение.
Моя хлопковая туника висела на терновнике. Я торопливо натянула её, не дожидаясь, пока кожа обсохнет. С моих кудрей капало, и я хорошенько потрясла головой — она даже закружилась.
Жаба опять подала голос. В этот раз настойчивее. Её сородичи подхватили, и так рьяно, что от жабьей песни разве что земля не дрожала.
Скоро день обернётся ночью. Вот-вот наступит Оборотный Час.
При мысли об этом у меня даже живот подвело.
— Домой, Tay! — встревоженно крикнула я, и, похоже, он прекрасно понял мою тревогу. Ещё чуть-чуть — и будет поздно.
Я неслась среди высокой пожелтелой травы, и ведёрко с уловом колотило меня по ногам. Трава здесь мне по плечи. Я потопала ногами, распугивая оранжевобрюхих змей. Тут у них любимое убежище.
Я мчалась следом за Tay по тропинке, из-под ног у меня разлетались камешки. И вот мы добежали до выгона, где щипали траву козы постарше.
Золо — козёл цвета молока. Эла — козочка цвета мёда.
Я сунула в рот два пальца и свистнула — пронзительно, как кричат цапли.
Козы, вздымая клубы пыли, потрусили ко мне. Травы на пастбище уже почти и не осталось.
Tay скакал вокруг старших коз, но от огромных витых рогов Золо старался держаться подальше.
— Давайте скорее! — поторопила я и, продев верёвку под козьи кожаные ошейники, вытянула Золо и Элу на тропинку.
— Домой, Золо, идём домой, — уговаривала я, ведя их за собой. И мысленно подгоняла их: «Скорее! Ну пожалуйста!»
Но козы есть козы. Они ведь упрямые: подгоняй, не подгоняй — они идут как им нравится. Я потянула за верёвку, заставляя их пуститься рысью.
Оборотный Час начался. Солнце садилось за лесом. Краем глаза я видела, как над зарослями терновника курится дымок — шипастые ветви чернели на фоне неба. Уже почти стемнело, и показались первые робкие звёздочки.
Ночь как растущий прилив вот-вот поглотит день.
Бабушка Ума ждала меня на пороге хижины.
— Что так поздно, Амайя? — укоризненно спросила она и, вырвав из моих рук верёвку, втащила меня в открытую дверь — туда, где мне ничего не грозит.
Радуйся, что успела домой!
Пока бабушка отводила Золо и Элу в хлев, я украдкой протащила Tay в хижину. После целого дня на улице запах керосина от ламп резко ударил в ноздри. Я поморщилась.
Tay прошагал прямёхонько к очагу и свернулся там на коврике. Он засопел и прикрыл глаза.
— Вот лежебока, — пробормотала я и легонько дёрнула его за хвост.
Ведёрко я со стуком поставила на стол.
Под столом кто-то зафыркал. Я глянула вниз. На кухонном полу сидел пухленький Калеб и жевал корку от тыквы. Увидев меня, малыш выронил корку и, сжимая и разжимая кулачки, потянулся ко мне. Я нагнулась и взяла его на руки, притворно застонав под его тяжестью.
— Разъелся ты на тыкве-то, братик! Скоро сам станешь как тыква! — Я крепко стиснула его в объятиях, и он рассмеялся.
Калеб смеётся заливисто, точно бубенчик звенит. А пахнет от него травяным соком и землёй. Я стёрла грязь с его ладошек.
— Надо бы тебя искупать, — заметила я, и малыш тут же, извиваясь, рванулся из моих объятий.
Дверь хижины хлопнула так, что с тростниковой крыши поднялась вся пыль.
У бабушки Умы седые волосы и усталые глаза. И она самая строгая на свете. И если она сердится — под руку ей лучше не попадаться.
Поэтому я занялась окнами — их полагалось запирать на щеколду: чтобы внешнее оставалось вовне.
Окна — это недолго. У нас всего четыре комнаты, и в каждой по окну. Окна сидят глубоко в толстых каменных стенах. Покончив с окнами, я подошла к бабушке — сейчас будет наш с ней обряд запирания дверей.
Бабушка Ума до щелчка повернула в замке тяжёлый ключ, и он так и остался торчать в дверях как серебряная стрела.
— Теперь проверь, заперта ли дверь на засов, — забормотала бабушка себе под нос, будто произнося заклинание. С этими словами она заложила дверь засовом. Засов скрипнул, и от этого звука у меня заныли зубы. Бабушка Ума обернулась ко мне. — Проверь засов, Амайя, — приказала она. — Всегда проверяй, заперта ли дверь.
«Зачем проверять, если всё и так видно?» — подумала я, но сделала как было велено: подёргала дверную ручку, повертела её туда-сюда.
— Дверь заперта.
— Тебе воистину ничего не грозит? — Бабушка сверлила меня взглядом, я это прямо-таки чувствовала. Я уставилась на дверь:
— Да. Воистину-превоистину.
Мы проделываем всё это по настоянию бабушки каждый вечер — с тех пор, как начали иссякать колодцы и засуха завладела нашей землёй. Мне всегда казалось, что мы ведём себя ужасно глупо. Ну зачем я как дурочка дёргаю дверь — видно же, что она заперта крепко-накрепко!
Когда мы с Калебом стали жить у бабушки, нам пришлось привыкать к некоторым странностям. И к этому ритуалу тоже.
Я сдержала зевок. Бабушка Ума метнула на меня острый, как кинжал, взгляд. Её волосы выбились из косы и растрепались.
— Радуйся, что успела домой, Амайя. Ты очень поздно вышла.
— Прости, пожалуйста.
— Не в прощении дело. В чём опасность, тебе известно, ты ведь не маленькая. Тебе минуло двенадцать зим. — Бабушка говорила, чуть не всхлипывая. И это было ещё хуже самих слов. — Что случилось бы, не поспей ты вовремя?
Я стояла потупившись, не отрывая глаз от пола.
— Это тебе не игрушки! Думаешь, можно так запросто болтаться сколько вздумается? — продолжала бабушка. — Вот утащит тебя Бадоко — будешь знать, как бродить до ночи!
— Я ждала, пока все разойдутся с озера. Там сегодня все рыбачат, рыбы почти не осталось. Лучше ловится, когда никого нет, — объяснила я. Хотя ведь бабушку этим не проймёшь. В таких делах, хоть умирай мы с голоду, бабушке не до рыбы.
Засуха пробудила Бадоко. Это такое чудище, оно крадёт детей по ночам, а потом пожирает их сны. Поэтому до Оборотного Часа надо непременно попасть домой и запереться покрепче, а иначе угодишь в лапы Бадоко.
То есть это бабушка Ума так говорит. А вот мама украдкой нашёптывала мне, что Бадоко — это сказки.
Бабушка поцокала языком.
— Помоги-ка мне с ужином, — сказала она. — А впредь, если станешь опаздывать, так бросай коз. Козы потеря невеликая — твоя жизнь куда дороже.
Я покосилась на Tay, свернувшегося возле огня. Белая шерсть вся перепачкалась, и козлик казался большим комком грязи. Эла родила его слишком слабеньким и не стала его кормить. А я к нему привязалась, выкормила и вырастила сильным.
