Посмеиваясь сама над собой, потому что выглядела я нелепо, я опустилась на колени, полезла под лежак и сразу наткнулась на небольшой сундучок.
Как я и предполагала, там были завернутые в тряпки снадобья, назначений которых я не знала, и что-то, похожее на согревающий сбор с имбирем. Радуясь как ребенок, нашедший долгожданный подарок, я бросила сбор в котелок и с наслаждением вдыхала терпкий запах. Меня уже не знобило, страх прошел, осталась только невероятная гордость. Сказать кому, и никто не поверит, что я смогла избежать верной гибели. Я и сама не верила, словно все это было продуманной кем-то игрой.
Тряпку я продолжала держать в руке и не сразу сообразила, что с ней не так. Она показалась мне знакомой — я уже где-то видела герб, грубо вышитый на ней, видела точно. Он был на моей карете, на рыцарских щитах в нашем доме, и хотя я почти не разбиралась в геральдике, ошибиться я не могла.
В этом не было ничего странного. Клочок, оставшийся от парадной скатерти. Никто ведь не станет пускать на тряпки еще хорошую вещь и выбрасывать вполне пригодную для хранения всякой мелочи ткань. И то, что тряпка из нашего дома, тоже нормально: тот же Алоиз мог завернуть в нее сбор. Я искала подтверждение сама не знала чему.
Домик не выстудило окончательно — это я поняла, когда осмотрела все до последнего закутка. Какими бы плотно пригнанными бревна ни были, как ни был бы слаб ветер, здесь кто-то останавливался не так давно. Даже снег, наваленный на крыльце, не казался мне доказательством — пара метелей, и скрыты следы.
Я медлила, стоя у двери. Выходить на улицу было безумием — не потому, что меня кто-то там поджидал, а потому, что это остудило бы домик. Я сказала себе — перестань, вернулась к печке, подкинула дров, посмотрела, как лижет огонь сухое дерево. Оно не горело бы так легко, если бы печь давно не топили и поленья успели бы отсыреть.
На улице вновь мело. Перед глазами была чернота и мелькали крупные белые хлопья. Мороз отступил, но если бы я не пришла сюда, то лежала бы где-то на обочине тракта уже неживая.
Вот мои же следы. Над крыльцом нависал козырек, их не замело окончательно. Есть ли чьи-то еще? Или нет?
То мне казалось, что я четко вижу, что кто-то до меня заходил в этот дом. То я убеждала себя, что все — иллюзия, но прийти к однозначному выводу никак не могла. Надо было запирать дверь и ждать, пока можно будет лечь спать.
Я услышала не шаги, только треск кустов или веток, вздрогнула, выпрямилась и заметила тень. Та ли самая, по следам которой я пришла сюда, или та, что заманила меня сюда по следам?
Я вскрикнула и метнулась в дом. Пальцы не слушались, я никак не могла запереться и не знала, где тот, кто пришел за мной. Наконец задвижка встала на место, и я с запоздалым ужасом поняла, что в домике не нашла даже ножа.
Я бросилась к сундучку, перевернула его и вытряхнула содержимое на пол. Ничего, лишь снадобья и какие-то записи — наверное, как эти снадобья применять.
У меня есть огонь, вспомнила я и метнулась к печке.
В тот момент, когда пламя, подступившись пару раз, прихватило длинное и тонкое поленце, раздался сильный удар по двери.
И еще один.
И еще.
Глава восьмая
— Миледи! Ваша милость! Откройте! Ради Ясных, вы живы!
На меня накатило опустошение. Вот и все, я спасена. И слабость навалилась такая, что я руки не могла протянуть к задвижке, а Филипп продолжал истошно вопить и колотить по толстому дереву.
Я подошла к печке, сунула в огонь поленце и только потом отворила дверь. Филипп, мокрый, взволнованный, при виде меня всплеснул руками и плюхнулся на колени.
— Миледи! Да благословят вас Ясные! Как же так?! Куда же вы?! Я уж думал!
— Где ты был? — глухо спросила я. Мной овладело полное безразличие ко всему, и к тому, как я оказалась здесь, тоже.
— Так там дерево на дорогу упало, ваша милость, я его углядел, поволок в лес, иначе карете-то никак не проехать, а тут крик…
Крик. Да, кто-то кричал.
— Чей?
— Да я и не разобрал, миледи, испугался, что ваш, да зацепился за что-то, за ветку какую-то, пока выпутался, выскочил, а карета ваша мимо меня пронеслась! И так скоро, я и не разглядел, кто на козлах! Думал, вы служанку отправили править с перепугу. Да мне надо было сказать!
— Встань, — прошептала я.
С Филиппа натекла на пол лужа, снег залетал в комнату и тут же таял, выдувало тепло. Я поежилась, но не от холода.
— Пройди в дом, запри дверь.
Я отошла к лежаку и устало села. Все равно нам сейчас не дойти, ночевать будем здесь. Ну и ладно.
Филипп же деловито возился у печки, открыл дверцу шире, подкинул дров, в комнатушку пахнуло жаром. Затем, обернув руки в полы дохи, он снял давно закипевший отвар, поставил его на столик, покачал головой, не найдя никаких кружек.
— Как ты меня нашел?
— Да куда же мне было деваться, миледи, я бросился обратно в усадьбу, понимал, что милорд меня высечет, но лошадь нужна, карету пешком не догнать. А ну как Летисия опрокинет вас, бежал, а сам думал — успеть бы только. Глуп я, ваша милость, как Ясные видят глуп.
Он снял ружье, стащил доху, бросил ее возле печи, кинул поверх мою доху — и верно, так она просохнет быстрее, — и сел прямо на пол.
— Сейчас отвар остынет, дам вам, ваша милость. Так вот бежал я, а потом приметил — следы! Думаю, вы, не вы, или служанка ваша. Иду уже, по сторонам смотрю, вижу — кто-то в лес зашел. Знаю, что домик тут есть, подумал — а вдруг?
— А больше ты никого не видел? Там кто-то стрелял.
— Так я и стрелял, ваша милость! — вздохнул Филипп. — То ли волк выл, то ли еще какая-то пакость. Попасть не попал, но отпугнул. Мне же за вашей милостью надо было бежать, а не от волков отбиваться. Волк — он зверь здесь шуганый, стрельбы боится… Иду по следам, все мне кажется, что не один человек шел. А уже возле домика — смотрю: миледи, да как вы от меня в домик заскочили! Это как же вы так, ваша милость!
Я и сама не знала как. Наверное, когда хочешь жить, все остальное не имеет значения. Мне хотелось спросить про оборотня. Верит Филипп в это или нет.
— А кто еще сюда шел?
— Так откуда же я знаю, миледи. По лесу много кто ходит, — пробурчал Филипп, но я заметила в его голосе напряжение. — Как же это служанка-то ваша, вот что…
Конец ознакомительного фрагмента