Фигуры двигались по четким траекториям, как на шахматной доске в клеточку, с коричневыми и бежевыми квадратами. Иногда сбивались в группки (тогда вообще ничего невозможно было рассмотреть), и снова их пути расходились. Детские фигурки перемещались гораздо быстрее, шустрее, а какие-то и вовсе суетливо бегали — их ритм был вне правил шахмат. Движения взрослых фигурок были более предсказуемы и следовали согласно уставу то ли игры, то ли привычек. Они перемещались от Е3 к Е4, от поля D5 на поле D7, но не старались никого захватить, разве только маленьких детей-пешек, — нельзя же было провести весь день в этой суматохе. Ладьи и кони, ферзи и короли своим ритмом и порядками подчиняли их и отправлялись по своим шахматным делам. В детских оставались игрушки без хозяев, а на столах недоеденный завтрак и недопитое молоко. На улицы сыпали люди, выносили сонные цветы в горшках и столы, расставляли лавки и поправляли занавески в витринах. Стелили скатерти. Сцена наполнялась шумом из оркестровой ямы города. Оркестр будет играть слаженно, а сейчас он просто отстраивает свои инструменты — настраивается. Будто это еще не сам спектакль, а только репетиция. Это еще не тот единый гам, который зазвучит тут чуть позже, а всего лишь утреннее бормотание Стамбула, который ворчит как старый дед, и сопротивляется своему пробуждению. Энес проходил мимо всех этих фигур-теней и, только поравнявшись с ними, охристые силуэты вмиг исчезали, наполнялись привычным цветом и контуром реальных людей, а потом оставались за его спиной. На шахматной раскладке-сцене. В шахматах он был далеко не гроссмейстер.


Энес писал пост в «Инстаграм» и отвлекался от этого представления на написание текста. Да, кстати, совсем вылетело из головы, у Энеса был «Инстаграм», как у многих из нас, — современное приспособление для самых различных целей. Сейчас он есть даже у моей мамы и племянника. Про их профили я умолчу. Но вот про «Инстаграм» Энеса умолчать не получится; он поможет нам в дальнейшем повествовании, я сам в нем многое подсмотрел для этой истории. Да что там, это стало частью и моего профиля. С этим вы еще познакомитесь.


Он напоминал какую-то книгу с красивыми иллюстрациями и симпатичными, как по мне, текстами. Нет, не стоит думать, что Энес писатель. Скорее, просто человек, который умел складывать буквы в слова, а слова в предложения. Сейчас гораздо привычнее услышать «райтер» — тогда претензий на писательский гений становится меньше, и ты сразу же вычеркиваешь свою скромную персону из ряда настоящих писателей, стоять с которыми тебе как-то даже неприлично. Как говорили подписчики, писать у него получалось очень неплохо, и щедро закрепляли мнение своими комментариями и лайками. Лайки летели над городом, и каждый фрагмент того спектакля на улице, свидетелями которого мы стали в это утро, был достоин отдельного поста и миллиона сердечек. Для кого-то совершенно обычная, будничная, рядовая картина, но красоты в ней было не меньше, чем в постановочных фото с ретушью.


Дробя этот пазл на отдельные собственные фрагменты, он выбирал самую привлекательную часть, и к этому фото делал подпись. Энес замедлил шаг, чтобы не споткнуться, и остановился буквально на несколько минут. Шахматисты это называют «цугцванг», то есть из всех доступных комбинаций и шагов самый правильный и полезный ход — никуда не двигаться. Волосы развивались над головой и городом. Пальцы перестали стучать по экрану. Где-то послышался азан. Ветер подхватил лист газеты и уносил его куда-то вдоль улицы между неосвещенными домами. С балкона кто-то вытряхивал покрывало. Где-то заливисто хохотал ребенок. Птицы сорвались с крыш и, показалось, что повисли в воздухе. На стенах Айи-Софии переливались золотом лики. Босфор мчал какие-то суда. Он перевел взгляд от телефона и постарался вдохнуть поглубже. Сколько мог. Жадно. Глубоко. В городе пахло чем-то новым, ночью прошел небольшой дождь, и казалось, что у всех героев этой картины день будет наполнен только добрыми событиями. Так бывает, когда ты молодой человек, которому чуть около тридцати. Так бывает, когда многое уже совершил, но еще больше впереди. Так бывает, когда так просто ощущаешь. Так бывает, где-то в конце августа или в начале осени.

Энес пост


где-то в конце августа или в начале осени. где-то в Стамбуле или любом другом городе. на рассвете или когда солнце прячется в тихие мутные воды. остановись. постарайся не бежать. не-бе-жать. не гнаться, не скакать, не галопом, не вприпрыжку.


не-бе-жать. как же тяжело не бежать. ведь привык уже, как иначе? тебе нужна другая скорость, другой ритм. потише, поспокойнее, помягче. чтобы колдобины и ухабы объезжать, а не с размаху. чтобы заметить вон то облако вдали, похожее на улыбку незнакомки, а в следующую минуту уже на всадника на коне. у него еще и усы теперь.


не-бе-жать. и услышать звук первого осеннего листа. он практически бесшумно, томно, нехотя сорвется с ветки, и, кружа, опустится прямо у твоих ног, накрыв шустрого муравьишку, спешащего на чаепитие. нужно услышать шум первых машин, скрежет метлы и крик ребенка, сигналы клаксонов и чужое, далекое, еле-еле различимое в сонных улицах «гюнайдын».


не-бе-жать. ощутить последние теплые порывы, дать им поиграть с твоими выгоревшими волосами, надуть полы рубахи подобно парусу. а вот, кстати, и он — парус-облако. того всадника уж и след простыл, а ты мог все это пропустить.


не-бе-жать, не догонять, не пытаться успеть все «там», все, что нужно — оно «тут». и ты тоже «тут». и вальяжные, черные, белые, трехмастные коты. и обертки от мороженого, витрины, следы от абрикосов на асфальте, свежий хлеб, окна, резные балконы с флоксами или чистыми простынями, пустые скамейки — все «тут». совсем скоро это все наполнится жизнью. шумом, гамом, беготней, погоней. но ты не бежишь и сам наполняешь этот пейзаж жизнью. вернее, в нем и так жизнь. ты и есть жизнь, как и тот первый последний лист.


а ты просто не-бе-жишь. проходя мимо раскладки с газетами, которые не сулят ничего доброго, ты заметишь золото браслета на руке дамы в возрасте, укутанной в черное с головы до ног. этот блик сверкнет, подмигнет на солнце и попадет тебе точно в глаз, приятно ослепив на мгновение. где-то в конце августа или в начале осени.

Эмине-ханым

Дом Эмине-ханым был выполнен в османском стиле, обычном для этих мест, и сложен из сосновых досок так основательно, что уже долгие лета был вполне себе крепким и пригодным. Хотя перекрытия тоже были деревянные, а половицы скрипели, выдавая свою старинную мелодию, дом значительным реставрациям и изменениям не подвергался. Следует сказать, что это был дом ее детства, дом в котором она прожила всю свою жизнь, она даже родилась именно здесь, под присмотром повивальной бабки с соседней улицы. Дом старался все упомнить, не забыть любую незначительную мелочь, не предать, как современные ненадежные квартиры из штампованных блоков и пластика. Он состоял из двух компактных этажей. На первом — кухня и гостиная с небольшой библиотекой, вернее, комнатой для библиотеки, которая в разные времена меняла свое назначение. И две небольших, аккуратных спальни наверху для взрослых и детская. Дома всегда хватало.


К дому отростком величиной с просторный обеденный стол и штук семь-восемь стульев примыкала веранда, выкрашенная в белый и небольшой сад. Веранда была под карнизом тоже из дерева, так что в дождливую погоду под ней всегда можно было укрыться всей семье, а детям занести сюда свои игрушки, не прерывая озорство. Сам дом покрыт краской насыщенного оливкового цвета, а ставни у окон и резные завитушки — белой, в тон веранде. Они сплетались в узоры-обереги и даже какие-то символы, значения которых маленькой Эмине рассказывала бабушка. Оливковым дом был не всегда. В детстве Эмине-ханым его стены были белыми, а все декоративные элементы вокруг окон и над дверями синими, на манер греческих. Как же ему шел такой наряд. Он притягивал взгляды и местных, и приезжих на остров. Он притягивал чужестранные ветра и птиц с бабочками. Он выглядел будто взбитое облако. Он был будто мечта. Будто безе. Будто парус. Будто фрегат. Наряднее дома невозможно было отыскать во всей округе. Белый цвет не тускнел, не отдавал желтизной, не шел разводами. Не выгорал и синий под жарким солнцем, которого всегда в избытке летом. Но когда-то давно по какой-то причине (хозяйка уже и не помнила) дом стал оливково-серым и с тех пор таким и оставался. Мечта изменилась.


Не смотря на это, в череде других домов по улице он выгодно выделялся. Все дома были разноцветные. Это походило на набор цветных карандашей, а художнику нужны все цвета: как без оливкового? Тут были и розовый дом похожий на кукольный, и яркий зеленый, как из какой-то сказки, с острой крышей; и белые с желтыми рамами, синие с зеленью пальм, коричневые из старых бревен и облупленной краской, красные с черными ступенями, а некоторые были так глубоко спрятаны во дворах, что их невозможно было рассмотреть. И об их цветах могли судить только хозяева. Все они были похожи и не походили друг на друга. Все дома были практически ровесниками, а если и появлялись новые, то отличить их от более пожилых было довольно тяжело. Никто из соседей никогда не договаривался, в какой цвет красить свой дом, но удивительным образом все они чудесно сочетались и составляли эту большую коробку цветных карандашей на небольшом острове Буюкада. А вот что это за остров я расскажу вам немного позже. Запаситесь толикой терпения и просто представьте каскады цветных домиков, которые спускаются с холмов острова прямо к его берегу. Они чередуются с деревьями, отражаются в воде, некоторые сливаются с небесным сводом над ними. Они вьются лентами улиц и сплетаются в единый клубок у самой вершины — там правит зеленый цвет листвы даже зимой.