К концу своего земного пути в теле двадцатилетнего Ильи Пашутина своим бездельем и равнодушием к окружающему миру Эск заслужил минусовое значение Тсоуи. Мало того, что вся жизнь на Земле прошла без использования Колеса, так еще и удачливость Эска стала отрицательной.

А если Фортуна повернулась к тебе задом, бесполезно выдавать пошлые шуточки. Эск’Онегут, для всех остальных Илья Пашутин, безвременно погиб, попав под машину, — торопился на семинар после бессонной ночи за компьютером.

«Черт, только не это! — подумал Эск, упомянув вполне себе земных чертей, потому что все еще считал себя земным студентом. — Завтра же гильдейский рейд! Пропущу… Ванька будет недоволен…»

В следующее мгновение он перенесся в другой мир и другое тело. Вот оно — его девяносто девятое перерождение. Его девяносто девятый мир.

Опять двадцать пять! Он мысленно вздохнул. Освоение нового тела, изучение нового мира… Надоело.

Эск открыл глаза и попытался пошевелить конечностями. Ноги не слушались. Такое иногда случалось, если новое тело физиологически отличалось от предыдущего, но геном явно идентичный — человеческий. Казалось, с телом что-то не так.

Решив разобраться с этим потом, Эск погрузился во вводные данные.

Эск’Онегут, девяносто девятая жизнь.

Уровень влияния: 9.

Очки Тсоуи: −971 (значение отрицательное).

Рукав Ориона, Млечный путь, Солнечная система, планета Земля.

Вариация Вселенной: #ES-252210-0273-4707.

Итак, он все на той же Земле, только в параллельном пространстве. Это хорошо, переучиваться не придется — как тогда, в теле восьмирукой рептилии. А вот то, что очки Тсоуи ушли в минус, это очень-очень плохо. За что такой минус? Он же ничего не делал, просто играл в компьютерные игры!

Возможность перерождения недоступна. Баланс очков Тсоуи должен быть выше нуля.

Право на перерождение с отрицательным балансом: исчерпано.

Право на разовое использование Колеса: доступно.

Эск мысленно выругался, помянув всех известных ему по прошлым жизням богов. Императором он ушел в минус впервые за все перерождения, но был уверен, что отыграет очки Тсоуи в теле Ильи. Тогда он решил просто не делать ничего, что могло отрицательно сказаться на балансе. Как оказалось, за «ничего не делать» Тсоуи карает жестче, чем за все смертные грехи в теле императора…

Попав в тело будущего российского студента Ильи, Эск использовал право на разовое использование и крутанул Колесо, но выпал пустой сектор. Хорошо хоть, не отрицательный, могло выпасть какое-нибудь проклятие типа неизлечимой болезни или ограниченных умственных способностей. На большее очков Тсоуи уже не хватило, много было потрачено императором. Потрачено и утеряно.

Решив, что раз уж права на перерождение у него больше нет, то начинать жить надо как можно скорее, он вернулся в реальный мир и осознал, что лежит в какой-то глубокой вонючей луже. Запах от нее шел кошмарный. Эск поморщился и сделал попытку встать, но ничего не получилось.

Вода омывала лицо, заливая глаза, нос, рот и одно ухо. Это было крайне неприятно.

Сделав усилие, могучий дух Эска вобрал в себя личность нового тела, включая все навыки и память, и на клеточном уровне исправил повреждения и дефекты организма.

А потом он, пошатываясь, встал и оглядел свой новый мир.

У края лужи стояли какие-то чумазые подростки с изумленно вытянувшимися лицами. Один из них — Эск-Лука понял, что это Карим, — выпучив глаза, заорал:

— Калека, ты что, научился ходить?

Память Луки Децисиму, четырнадцатилетнего сына погибшего гладиатора Севера, мальчика-овоща окончательно осела и структурировалась в разуме Эск’Онегута. Личность калеки кипела столь сильной яростью, что Эск, если можно так сказать, попятился, отступая перед первородным гневом беспомощного изгоя. Ему стало неуютно.

Черт! Да и устал он жить, ведь жизнь — это не только удовольствия, но и грусть, печаль, боль, голод, потеря близких, необходимость трудиться и что-то делать… Столетия, да что там, тысячелетия непрерывной жизни утомили вселенского странника.

И он, мысленно шепнув: «Черт с тобой, живи. Я побуду зрителем», — передал бывшему калеке бразды правления телом, системой Тсоуи и разумом.

Лука, недоверчиво похлопав себя по бокам, по рукам и ногам, ощутил, что абсолютно здоров.

Он поднял голову и недобро взглянул на Карима.

Глава 3. Волшебное исцеление

— Карим вылечил калеку! — вдруг закричал Толстый Пит. — Волшебный бросок!

Шутку не поддержали. После последнего попадания Лука свалился с коляски и неподвижно лежал довольно долгое время. Они решили было, что тот умер, и собирались разбежаться, пока не появилась стража — маловероятно, но все же. Но калека встал!

Не веря своим глазам, подростки продолжали пялиться на Луку. Тот же не терял времени. Мнимым было выздоровление или нет, но неизвестно, когда это может закончиться. Мальчик, обтерев рукавом лицо, выбрался из лужи, подобрал пару булыжников, лежавших ближе всего и, неумело замахнувшись, бросил.

Камень пролетел метр и, поднимая кучу брызг, плюхнулся в лужу. Хулиганы удивились, а потом разразились хохотом.

Не медля, Лука бросил еще один, и тот воткнулся в грязь рядом. Злясь на себя, Лука стал подбирать и бросать булыжники в тех, кто продолжал издеваться над ним даже сейчас, когда он владел телом, но не мог докинуть даже до середины лужи, на другой стороне которой умирали от смеха хулиганы.

Карим аж всхлипывал, держась за живот, а вместе с ним хохотали и остальные ребята. Громче всех надрывался Толстый Пит, правая рука Карима. Он подобострастно поддерживал вожака в любом начинании, ведь сын хозяина трактира щедро делился с ним и другими ребятами недоеденными остатками с тарелок посетителей, а в этом районе столицы еда была самым ценным ресурсом.

Сколько раз Лука мечтал, что сможет поднять и вернуть брошенный в него камень! И вот… Будучи всю жизнь прикованным к постели, как и когда он мог бы научиться швырять булыжники? Был бы рядом отец… Да хотя бы Кора, вот уж кто легко и непринужденно смог бы его научить! Но сестренка находилась в застенках тюрьмы городской стражи, пока мама собирала деньги на выкуп.

Лука огляделся, но камней рядом больше не было.

— Эй, калека! Лови! — крикнул Толстый Пит и бросил в него булыжником.

По привычке Лука неподвижно наблюдал за тем, как летит камень, но вдруг услышал в голове вроде бы свои, но чужие мысли: «Подвинься! Прости, но я не могу на это смотреть!» — после чего его тело само собой принялось двигаться, сделало разворот и прогиб, уклоняясь. Камень пролетел мимо, едва не задев.

— Ничего себе! А ну, парни, пусть потанцует!

Цель стала подвижной, и это раззадорило хулиганов. Суетясь, они стали хватать что ни попадя и бросать в Луку. Но мальчик нашел даже определенное удовольствие в том, чтобы не дать им попасть в себя. Не делая лишних движений, он легко уклонялся от всего, что в него летело.

«Надоело, — подумал Лука-Эск. — Моя очередь». Меткими выверенными бросками он вывел из строя Натуса, сына торговца рыбой, Джамаля, чумазого остолопа с полным отсутствием проблесков интеллекта. Потом дошла очередь до Толстого Пита — булыжник угодил прямо в желеобразный живот, выбивая из легких весь воздух. Пит согнулся и рухнул лицом в лужу.

Лука подкидывал в руке очередной камень, раздумывая, в какую часть тела Карима его бросить. Тот заметался, не зная, то ли бежать, то ли помогать друзьям. В итоге он спрятался за Толстого Пита, вытащив того из воды, как бегемота из болота.

Лука прицелился. Из-за спины Толстого Пита высовывалось плечо Карима, в него он и швырнул. Камушек был небольшой, размером с перепелиное яйцо, но тем точнее вышел бросок. Наглый и задиристый шестнадцатилетний сын трактирщика взвыл как девчонка. Глядя на это, его свора заохала, переглянулась и… побежала!

— Подождите меня! — завопил Карим и помчался за остальными.

Обернувшись, он сорвавшимся голосом прокричал:

— Ты труп, калека! Ты труп!

Лука смотрел ему вслед, чувствуя, как в груди зарождается нечто новое. Это было удовлетворение. Ему нравилось как послушно тело, как быстро бежит кровь по жилам, нравился клекот выплеснутой, по-настоящему выплеснутой ярости. Ведь раньше он мог только беззвучно, чтобы не разбудить маму с сестрой, плакать ночами или скрипеть зубами и вращать глазами. Он не позволял себе истерик, не желая казаться еще слабее, чем был, а потому гнев копился в нем, давным-давно срывая крышу.

Сейчас он дал волю чувствам, и на место заполнявшего все гнева пришло тихое, умиротворенное удовлетворение. Эска позабавило происшествие, но и он чувствовал то же, что и Лука.

Все-таки у них было одно тело.

Тело, которое начало отчаянно болеть. Атрофированные мышцы, казалось, были впали в шок от запредельной нагрузки. Ноги Луки подогнулись, но он сумел не упасть. Шатаясь, мальчик добрался до коляски, поставил ее на колеса и, превозмогая боль, выкатил из лужи. Едва сделав это, он тут же упал на сиденье, принял удобное положение и покатил в сторону дома.

В лачугу он заходил уже на своих ногах. Мать, не заметив его появления, продолжала тереть белье на стиральной доске. С нее ручьями лился пот, но она продолжала стирку так остервенело, будто от этого зависела жизнь ее детей. Хотя так оно и было.