Флоренция

Я шла из магазина по виа дель Ангиллара домой. Догнала еле живого, почти прозрачного старика. Он с трудом передвигал ноги, руками держался за стену, тяжело дышал. Иногда останавливался, чтобы носовым платком стереть пот со лба. Тяжелые морщины, страдание на лице. Библейский Мафусаил.

Очевидно, на июльском флорентийском пекле ему стало плохо. Еще бы, такой жар от этих камней. Надо сказать, что, несмотря на возраст, одет он был очень стильно — яркие хлопковые шорты, белая льняная рубашка, голубой шейный платок.

Тут он громко охнул. Я, честно говоря, испугалась. А ну как помрет на этой жаре!

— Давайте я вам помогу. Мне несложно. Помочь вам дойти до дома?

— Я где-то тут оставил свой мопед, — неожиданно сказал он.

— Мопед? Вы в своем уме? Я закажу вам такси? С кондиционером как хорошо сейчас проехаться. А?

— И на кого я здесь оставлю мопед?

Опять этот мопед. Везет мне на сумасшедших.

— Ну зачем так рисковать? Может быть, мы позвоним вашим родственникам, они приедут и заберут?

Он оглядел меня с ног до головы.

— Помоги мне дойти до стоянки. Это где-то здесь, за углом. — Он трясущейся рукой показал во все стороны сразу — где-то там.

— Конечно.

Я осторожно взяла его под руку, и мы побрели.

Как же тут любят эти скутеры! Я видела на них женщин с сумками из супермаркетов, монаха-францисканца, видела, как кто-то на мопеде перевозит огромное стекло, просто держа его в руках.

Мимо прошла неописуемой красоты юная девушка в рваных джинсах, полупрозрачной майке и в кедах. Она улыбнулась нам обворожительной улыбкой, игриво встряхнула черными кудрями и перебежала на другую сторону дороги.

Мы оба застыли на месте, провожая ее взглядом.

— Я недавно читал газету, — нарушил молчание дедушка, когда мы очнулись и двинулись дальше.

— Неужели?

— Да. — Он сделал вид, что не заметил моего сарказма. — Там была шокирующая статистика. Оказывается, более двух миллионов итальянцев страдают импотенцией. — Он закатил глаза: — Мамма мия!

— Да, ужасно, — согласилась я.

А он продолжал:

— И что самое главное — предлагают единственное эффективное средство — почаще слушать музыку. Каково?

— Ну так, может быть, помогает?

— Откуда мне знать?! — строго оборвал меня старичок. И посмотрел укоризненно.

— Действительно, чего это я. Простите.

Мы шли и шли дальше, сначала в одну сторону, потом вернулись, покружили вокруг одного дома, посидели на ступеньках второго. Я подождала, пока дедушка поговорит с другом, который вышел покурить из какой-то сувенирной лавки. Все это совершенно перестало мне нравиться. Домой он, судя по всему, не спешил. А у меня эти сумки еще, которые с каждой минутой становились все тяжелее и тяжелее. А еще и деда тащить на себе приходилось, нас нестерпимо жег раскаленный воздух, мы вспотели, устали. К тому же старичок так тяжело дышал, что я боялась, что он умрет у меня на руках. Зрелище, конечно, ренессансное, эпическое, трагедийное. Но связываться с полицией мне совершенно не хотелось. Да и мифический мопед куда-то делся. Старикан оглядывал улицу и обеспокоенно опускал голову.

— Нет, видимо, туда, ближе к Дуомо.

— Нам как раз нужно в церковь, — решила сострить я.

— Не рано? Я тебя первый раз вижу. Хочешь воспользоваться моей слабостью?

— В церквях сейчас прохладно, приятная тихая музыка, можно посидеть, почитать, покаяться в грехах.

— Так поэтому и очередь такая. Не пойдем, — твердо заявил он.

Мы шли дальше, сворачивали в переулки, искали нужную парковку, но дед каждый раз говорил:

— Не, все-таки не тут. Пошли дальше.

— Как он хоть выглядит?

— О! Мы его сразу узнаем. Когда я еду, вся улица расступается в восхищении.

— Неужели прям такой красавец?

— Как Моника Беллуччи в лучшие годы. Я так его и зову — Моника.

Через некоторое время старик спросил:

— Ты уже все здесь посмотрела, что хотела?

— Да, вот сегодня была в Палаццо Питти.

— Ну и как?

— Там в каждом зале больше Рафаэлей, чем во всей Северной Америке.

— Это да. Но все на один и тот же сюжет — Мадонны примерно в одинаковых позах.

— Ну это же и понятно. Такое время было, основной заказчик — церковь. Вот если бы вы жили, как Рафаэль…

— Я не хочу жить, как Рафаэль, я хочу умереть, как Рафаэль!

(Рафаэль, как известно, умер непосредственно на своей любовнице Форнарине.)

Мы старательно избегали выхода на площадь Синьории, на которой в это время особенно много туристов.

— Ты уже видела статую Персея на площади?

Я ничего не ответила. Потому что вопрос идиотский. Это самая заметная фигура на лоджии Синьории.

— С меня ваяли. В молодости. Этот, как его…

— Бенвенуто Челлини.

— Во! Скажи, похоже получилось?

— У него в руках голова Медузы, а это с кого?

— О, а вот она похожа на всех моих нечетных жен.

— Нечетных? А сколько у вас их было?

— Почему было? Она и сейчас у меня одна.

Мы ходили и ходили. Говорили в основном о Флоренции и о женщинах. Искали его скутер. Проходя мимо витрины продуктового магазина, он предложил мне купить пачку макарон в виде фаллосов. Я отказалась.

— Очень зря, — расстроился он. — Ты знаешь, что писатель Дэн Браун посчитал пенисы у всех античных статуй на площади? Их там всего двенадцать. Какой еще сувенир тебе так хорошо напомнит о площади Синьории?

Так прошло достаточно много времени.

— Послушайте, ну, может, все-таки уже сядете в такси? Мы ходим по одним и тем же переулкам уже минут сорок… Я бы и рада еще поболтать, но мне надо домой. У меня сумки с едой, которая сейчас уже совсем на жаре протухнет.

— Да это здесь, вот мой славный дружище! — Старик любовно оглядел ближайший мопед, одновременно надевая шлем и садясь за руль. — Столько всего прожито вместе.

— Так нечестно! Мы были здесь уже два раза, вы сказали, это не ваш.

Он хулигански улыбнулся.

— Когда бы я еще прогулялся с красивой девушкой по центру города? Ciao, bella! (Пока, красавица!)

Вот ведь каналья! Резко встряхнул гривой, сел на Монику Белуччи, сбросил с себя триста тонн лишнего груза, расправил крылья и полетел.

Модена

В Модену я приехала глубокой ночью, а с утра прямо на рассвете пошла в церковь, в главный кафедральный собор города на католическую службу. Модена славится тем, что тут производят автомобили «Феррари» и бальзамический уксус, но мне было важно в первую очередь прийти именно сюда. Этот совершенно обычный деревенский собор на главной площади, образец романской архитектуры, посвященный покровителю города святому Геминианусу. Высокий неф, барельефы, колонны с античными львами, круглое резное окно-роза, крипты, фигуры мрачных евангелистов.

Все как обычно. Все как я люблю. Но еще храм известен тем, что когда-то здесь маленьким мальчиком пел в хоре Лучано Паваротти.

Большинству моих друзей известно, что его я считаю одним из самых главных мужчин своей жизни. Маэстро об этом никогда не знал, но мы с ним прожили долгую и счастливую совместную жизнь. В самые трудные минуты он поддерживал меня арией Каварадосси из «Тоски»; очень редкая моя депрессия способна пережить двукратное прослушивание неаполитанской тарантеллы «Funiculi-funicula». Невероятных усилий мне стоит усидеть на месте сейчас, когда я думаю об этой песенке.

У меня огромная коллекция его записей, полноценные спектакли, старые интервью, биографии, множество фотографий, постеры. Я даже как-то мечтала написать сценарий фильма о нем, но подлый Рон Ховард, голливудский режиссер блокбастеров, успел раньше меня.

Кроме всего прочего, мне невероятно симпатична эта легкость, с которой он жил, работал, женился, разводился, имел феноменальный успех на сцене, оглушительно проваливался на сцене (сама удивилась, когда узнала), ел, готовил, любил женщин, снимался в низкопробном кино, ругался с критиками, травил байки. Это чисто итальянская широта души, размах, открытость, брызги шампанского, воздушность, простота, беззаботность, грация, мальчишество. Эта аллегрия льется на меня через экран, подхватывает, несет… cметая на своем пути время, расстояние, даже смерть.

Ах!

Нет, ну невозможно же… все-таки немедленно послушайте сейчас «Funiculi-funicula».

Один критик как-то написал про него: «В Паваротти я нахожу замечательное сочетание того, что ему хочется сделать для собственного удовольствия, с тем, что мы хотели бы, чтобы он сделал для нашего».

Один раз у него брала интервью очень красивая журналистка «New York Times» и привела цитату Гарольда Шенберга, по мнению которого голосовые связки Паваротти поцеловал Господь Бог. На что синьор Паваротти, ни минуты не задумываясь, ответил: «Зато вас Господь Бог обцеловал с головы до ног». Olala!

Но однажды маэстро удалось дать мне один самый главный урок в жизни, который, вообще говоря, не имеет никакого отношения к музыке.

Я смотрела запись старого итальянского рождественского шоу. На ней Лучано Паваротти в студии поет дуэтом со своим папой Фернандо католический гимн «Panis Angelicus» на музыку Сезара Франка.

Двое уже очень старых и очень больных мужчин торжественно стоят на сцене. Они одеты во фраки, у них серьезные сосредоточенные лица, иногда в глазах у обоих мелькают едва заметные искры семейной доброй насмешки.