Как только свою фразу начинает петь Лучано, на грешную землю с небес щедро проливается Божья благодать, всем людям в мире прощается по одному греху. Взгляни, Создатель, шум бытия покорился сыну твоему.

Когда вступает Фернандо, хочется немедленно выключить звук. Слушать это невыносимо. Он не попадает ни в одну ноту, не справляется с дыханием, интонацией, он совсем старик, у него просто не хватает силы голоса, — видно, насколько ему тяжело. Сейчас мы уже знаем, что через полгода он умрет.

Вступает опять Лучано, задает отцу тон, чтобы тому было легче. Но добивается обратного эффекта. Ну кому под силу работать на таком фоне? Контраст убивает весь дуэт. Камера подъезжает ближе, видны их лица. Фернандо устал, со лба льется пот, но он старается. Лучано поддерживает отца самым теплым взглядом. Последние звуки. Зал взрывается. «Bravo, bravissimo!» В Италии нет ничего более святого, чем семья. А семья Паваротти родная для всех, поэтому, естественно, ее поддержат все. Это очень трогательный момент.

Фернандо грациозно кланяется с видом победителя. Раскидывает руки навстречу залу.

— Grazie, molto gentile, — благодарит он с довольной улыбкой. — Спасибо, друзья.

Рядом в сторонке стоит Лучано Паваротти. Он говорит:

— Babo, bravo. Bravo signor tenore! Папа, браво. Браво, синьор тенор! — А потом, обращаясь к публике: — Не дал Бог мне его таланта. Даже в молодости я не мог петь, как он.

Я сначала ужаснулась: надо же, какой злой сарказм. Но потом, глядя на светящееся искренней гордостью лицо младшего Паваротти, поняла, что это вовсе не сарказм, не насмешка. И конечно, ни в коем случае не заблуждение. Мне сложно поверить, что у Лучано Паваротти не хватило музыкального слуха понять, насколько плохо спел его отец.

Нет, это была настоящая кристально чистая ложь. Лучано, светясь гордостью за своего «babo», аплодирует и рассказывает, насколько тот превосходит его в мастерстве.

И вот это тот самый момент, когда маленькая местечковая ложь становится большой жизненной правдой. Есть искренность, есть объективная оценка способностей, а есть любовь. И, по большому счету, я — за любовь. Если не для выражения поддержки, любви и семейной преданности, то зачем нам вообще нужны слова?

И вот я в Модене, в этом самом месте, куда семья пекаря Фернандо Паваротти приходила каждое воскресенье. Где молилась об окончании войны, где крестили детей синьора Лучано и отпевали его самого.

На скамеечке сидела женщина с лицом, совершенно обезображенным какой-то болезнью, неровным, покрытым отталкивающими яркими синюшными пятнами. Женщина истово молилась. Мне показалось, что с такой фанатичной одержимостью она может молить Бога только об одном — чтобы тот вернул ей былое здоровье и красоту. Мне стало ее так жалко! По-хорошему, надо было не мешать и сразу уйти, но мне хотелось как-то «зафиксировать» свое там пребывание, поэтому я села на пять минут на соседнюю лавочку послушать певчих. Женщина, видимо, закончила и вышла из своего религиозного экстаза, и так получилось, что мы с ней одновременно поднялись уходить. Проходя мимо плаката с надписью «Сто лет со дня смерти святого Пия X», она указала мне на него пальцем и сказала:

— Это святой праздник, я уверена, что теперь у меня все получится. Я молилась, чтобы у моего сына прошли неприятности на работе.

Я удивилась и, видимо, от большого ума осторожно задала самый нетактичный в такой ситуации вопрос:

— И вы ничего не просите для себя?

Она удивилась и ответила:

— Это и есть для меня.

Все-таки это удивительное свойство материнской души — у нее никогда нет выбора, о чем просить Бога в первую очередь. Но каково совпадение! Два настоящих моденца в разное время совершенно по-разному поведали мне об одном и том же — о том, что важнее семьи нет ничего.

Я так расчувствовалась, что, когда женщина, прощаясь, пожелала мне хорошего дня, отчаянно выпалила:

— Вы тоже, пожалуйста, будьте счастливы. Любым счастьем, которого хотите.

А она улыбнулась, развернулась и вышла.

Брюгге

Мой преподаватель общей физики в институте профессор Кириченко мог объяснить любой феномен с научной точки зрения.

Почему вампиры не отражаются в зеркалах? — Они просто испускают p-поляризованную волну и все время стоят к зеркалу под углом Брюстера.

Он же рассказывал нам, что фокусник Дэвид Копперфильд летает по воздуху в точности так же, как и «Гроб Магомета», магнит из опыта, иллюстрирующего эффект Мейснера. То есть получается, что у фокусника просто пояс из сверхпроводника, а под сценой две катушки с током.

Когда Кириченко становился серьезнее, он величественно говорил, что мы, физики, не имеем права верить во что-то, кроме науки и эксперимента как краеугольного камня эмпирического подхода к знанию.

Наверное, поэтому я не очень суеверный человек. У меня высшее физико-техническое образование, я не верю в приметы, никогда не могу понять, шутит ли собеседник, спрашивая меня, кто я по гороскопу, дома меня всегда ждет любимая черная кошка, я никогда не вижу видений и не стучу по дереву.

Все началось в то утро, когда мы с редактором «National Geographic Traveler» Ольгой Яковиной пошли в Брюсселе в музей художника Рене Магритта. Магический реализм, загадочная поэтика, вероломство образов. Картины Магритта — это всегда какой-то ребус, приглашение к игре. Например, как может называться картина, на которой изображен человек с крыльями и лев, грустящие на мосту? Все просто — она называется «Ностальгия». Ни человеку, который умеет летать, ни льву нечего делать на мосту. Они воплощают тоску тех, кто знает, что настоящая жизнь — это нечто другое.

Или вот что, например, может быть изображено на картине «Каникулы Гегеля»? Полюбопытствуйте сами, это очень занятно.

Мы с удовольствием обошли все три этажа музея, поиграли в магриттовские загадки, накупили открыток и спокойно вышли на Королевскую площадь Брюсселя.

— Ты посмотри, какое магриттовское небо! — вдохновенно восхитилась Яковина и широким жестом указала мне наверх.

— Да, совершенно магриттовское, — согласилась я, пока что внутренне сопротивляясь этой лирике. В тот момент я еще не научилась разбираться, где оно магриттовское, а где — не очень. Обычное голубое небо с белыми облаками.

Но у меня железное правило — я никогда не спорю с главредом. Магриттовское так магриттовское. Мне не жалко.

Наверное, в этот момент где-то щелкнул переключатель, зловеще заухала сова, над нами промелькнула какая-нибудь таинственная тень, где-то захохотал злобный клоун. Гомерически, сардонически и демонически. Видимо, так оно и было. Но мы этого не почувствовали — мы сели в поезд и, весело болтая о какой-то ерунде, за час доехали до города Брюгге.

Брюгге до невозможности живописен. Темная вода каналов мерно бьется об основания горбатых мостов, о стены аккуратных рыжих домиков, окаймленных снизу полосой сырой плесени. То там, то здесь пробивается зелень: то просто ползучим плющом, укрывающим стены, как старая, изъеденная молью шуба, то плакучими ивами, опускающими гигантские ветки в мутную воду, то просто аккуратными кадками с растениями на окнах. Все это создает тот самый старинный фламандский деревенский и даже немного застоявшийся болотный уют.

Мы долго гуляли вдоль каналов, остановились отдохнуть, оперлись на перила и стали разглядывать посетителей кафе на другом берегу канала. В этот момент магриттовское небо заволокло тучами, и хлынул дождь. Посетители кафе мгновенно испарились, сбежали с открытой веранды под навес. Однако никуда не двинулась парочка влюбленных студентов. Они продолжали сидеть за столиком под открытым небом, только накрылись серой скатертью и страстно целовались. Мы с Яковиной изумленно переглянулись. Перед нами была живая картина Магритта «Влюбленные».

— Инстаграм! — прошептала Яковина, хватаясь за телефон. — Это надо срочно сфотографировать и выложить в Инстаграм! Иначе нам никто не поверит.

Это действительно было сильное совпадение, сама бы я нам ни за что не поверила бы.

Насмотревшись, мы зашли в ближайшую кондитерскую попробовать бельгийских вафель на палочке. (Их тут окунают в шоколад и обсыпают орехами.) Тут же купили отвратительный кофе в пластиковом стаканчике и уселись на ступеньки какого-то величественного здания на гран-пляс.

Мы ели вафли, рассматривали площадь, здания, лошадей, которые, торжественно цокая по камням, везли за собой повозки туристов. Напротив стоял сувенирный магазин с расшитыми подушками на витрине. На одной из подушек были вышиты пять сов. Не три, не четыре, а пять! Они мультяшные, разноцветные и милые, но их было пять!

Это было уже очень смешно. Потому что на картине Магритта «Спутники Страха» тоже сидят пять сов, правда, они тюремно-серые и с инфернально-горящими взглядами.

Со словами: «Давай посвятим этот день Магритту» Яковина начала фотографировать сов для Инстаграма.

По площади важно гуляли магриттовские голуби. Теперь-то я точно научилась различать. Это могли бы быть голубки Пикассо, это могли быть петухи Марка Шагала (ну почему сразу нет? А вдруг?), это могли быть птицы Хичкока, царевна-лебедь Врубеля (вот тут приврала немного, не могло такого быть), грачи Саврасова. Но это были именно магриттовские, легкие, светлые, но сытые голуби.