Чужая рука накрывает бедро. Она до невозможности горячая, но вызывает лишь слепое отторжение.

Спасения не жду. Мне никто не поможет. Надежда только на себя. Придется бороться.

— Поиграем вместе? — развязно спрашивает.

Рука идет вверх, накрывает грудь и сжимает, пока не начинаю морщиться от боли.

— Рамиль, не трогай ее!

Во всем помещении стоит духота. Морок. Густой непрозрачный туман.

Я боюсь посмотреть на Стаса. И в то же время хочу этого больше всего. Хочу увидеть в нем того, кто поможет. Хоть чуть-чуть. Последний раз.

Мне все же нужна эта чертова помощь!

— А что, мажор? Не хочешь смотреть, как буду с ней веселиться? Да брось.

— Ее отец — прокурор. Тебе крупно влетит, если с ней что-то случится.

Рам прищуривается. Бросает гневный взгляд то на меня, то на Аверина.

Тянет время.

— Просто дай ей уйти. Она напугана, вон как! А мы найдем тебе новую девчонку.

Тело тяжелым камнем ощущается и вниз тянет. Упасть хочу.

Секунда — и наши взгляды со Стасом встречаются снова.

Моя любовь гаснет. Ненависть стремительно рождается. Думала, нельзя так резко. Получается, можно.

Я была игрой. Жестокой. Развлечение для богатого мажора.

И где я в его глазах только влюбленность прочитала? Ослепла, видать.

— Да и потом, от скуки с ней умрешь, — добавляет на релаксе и снова кальяном затягивается с бурлящим звуком.

— Проверить хочу.

Рамиль хватает меня и с силой поднимает с дивана. Стремительно втягиваю воздух, словно это последний вдох. Парень уводит мое слабое тело из зала, а позади меня звуки борьбы слышу. И удары, мощные, какие-то убийственные.

Слабость связала меня по рукам и ногам. Даже шея не может выдержать тяжести головы. То ли в парах кальяна что-то было, то ли я от страха и стресса стала абсолютно безвольной и тряпичной. Самая настоящая кукла. Обмякла и точно падаю в черноту.

Глава 36. Стас

Походу, я здорово встрял с этой лисицей.

Стас.

Корчусь на полу от боли в затылке. Через простреливающее чувство в правом локте тянусь к голове и пальцами ощущаю теплую влагу — кровь.

Твою мать!

Самый подлый удар — в спину.

Не знаю, смог бы я справиться с двумя парнями весом явно не из моей категории. Да и они точно занимаются более агрессивным видом спорта. Боями без правил там.

Сознание восстанавливается с трудом. Голова тяжелая, а внутри будто булыжник вместо мозга.

Сердце исполосовано взглядом лисицы. Ей было больно. Больнее, чем мне сейчас. Сашин страх, застывший в глазах, иссушил вены за доли секунды и заставлял эти самые вены выдергивать из тела без капли анестезии.

Чувствую себя бесполезным и разбитым трупом.

Из рассеченной брови хлещет кровь. Она стекает по глазу, и я вижу все в красно-багряном свете. Легкие вынуты, дышать не получается совсем. Боль и ломота в теле, как при температуре больше сорока градусов.

Не могу понять, много ли прошло времени с отъезда Рама. Достаю телефон. Экран разбит в мелкую сетку.

Похуй.

Пальцем снимаю блокировку и открываю список вызовов.

Перед глазами расплывчатая масса, и глазные яблоки режет до тошноты.

«Отец» — зигзагами из-за трещин надпись горит.

Тахикардия жуткая, удары мощные, словно до сих пор бьют. Изнутри вырывается, противно ему в моем теле быть. Не заслужил иметь сердце. Ведь я бесчеловечный придурок.

— Пап, — через силу говорю.

Во рту сухость, на языке металлический привкус собственной крови.

— Мне помощь нужна.

Откидываюсь назад и снова бьюсь головой. Больно. Но говорить и просить помощи у отца еще больней.

— С тобой все в порядке, Стас? — обеспокоенно спрашивает, вызывая во мне тухлую ухмылку.

— Найди лисицу, пожалуйста.

Схлопнуться бы, сжаться, пока не исчезнешь в другое измерение. Чтобы изнутри разорвало к чертовой матери. Ведь она там, с ним, а я не смог ее защитить.

— Сашу. Белинскую. Она девушка моя.

Не знаю, почему решил именно его набрать. Надеялся на что-то. А услышав громкий смех отца в динамике, как к пропасти подошел.

— Ты где? Голос у тебя странный. Все в порядке?

Я далеко не в порядке, но это не связано с тем, что у меня разбита бровь, возможно сотрясение, и тело не подчиняется. Это вообще неважно, когда Сашка, моя лисица, в опасности.

С каждой секундой паника, как дождь, начинает капать на меня, промачивая всего насквозь.

— Адрес говори! — выкрикивает.

Неужели волнуется?

Называю по памяти адрес этой кальянной и сбрасываю вызов. Встать пробую. Голова кружится и тошнит сильнее. Сжимаю ладонью горло, чтобы сдержать рвотные позыва. В голову бьется поток крови, повышая давление до предельных значений.

Мне казалось, что Рама можно переубедить. В конце концов, за все время он должен был найти уже себе нормальную девчонку, чтобы отстать от моей лисицы. Всегда же так было!

Ненавижу, суку. И себя тоже.

Пока дохожу до машины, задевая все на своем пути, пробую дозвониться до Исаева. У него отец — адвокат. Он же сможет помочь? Связи, связи, мне нужно много связей, чтобы найти этого подонка.

Костян в шоке.

Отец заезжает на парковку со свистом, когда я собирался уже набирать Белинского. Мне нужна любая помощь.

Сжимаю телефон в руке, доламывая, когда встречаюсь взглядом с папой. Он в гневе. Осматривает ошарашенно и ни слова не говорит.

Отходит и перекатывается с пятки на носок. Его любимая поза, когда он что-то важное обдумывает.

У меня время сквозь пальцы бежит.

— Ты знаешь, кто это сделал?

— Неважно. Найди Сашу. Он увез ее, и надо срочно вытащить лисицу.

— Да мне плевать на нее! — кричит так громко, что в ушах ощущается влага из нового потока крови.

— Мне не плевать, пап.

Отворачиваюсь, чтобы не видеть его раздражения. Он смотрит с жалостью, да и я сам чувствую себя таким. Неспособным защитить свою девушку.

Я так ни разу и не сказал ей о своих чувствах. А их там много внутри, что, когда лисицы нет рядом, тону в них. Лишь Белинская знает, как управлять ими. Взглядом подчиняет, голосом, поцелуями.

Ее влюбленность лекарством оказалась. Из циничного подонка я в человека превратился. Обратный путь в ее глазах только очень коротким стал. Ненависть была такой же жгучей, как и страх, когда я последний раз смотрел на Сашу.

— Дурак! — выплевывает мерзко. — Сдалась тебе эта прокурорская дочь?

— Нужна мне. Я…

— Любишь ее? — с презрительным взглядом говорит и прочесывает языком зубы. Размышляет о чем-то.

А я готов унижаться перед ним и согласиться на все, лишь бы отец помог. В его власти найти Сашу за минуты. Связи, о которых все мечтают, находятся сейчас в руках моего отца. Один-два звонка, и я буду знать о месте нахождения своей лисицы.

Душу только продам. Отцу своему.

— Ты не можешь ее любить. Потому что такой же циничный урод, как и я. Мы не умеем любить, только пользоваться людьми в своих интересах. Или играть с ними ради развлечения.

Перебрасываю резко свой уставший взгляд с асфальта прямо на отца. Замираю, дышать прекращаю.

— Думал, не узнаю, что ты играл с ней?

— Я не играл… не играл… — твержу как заклинание. Убедить себя пытаюсь.

А по всему телу воспламеняющая жидкость из правды зажигается. Вместо костей встраивается, мышц, крови, жил — всё из гнусности состоит, вранья и предательства. Я противен сам себе.

— Ты как я, Стас. Прими это уже. Мы эгоисты и ими же остаемся. Любить нельзя. Это чувство для слабых и обездоленных. Мой сын не может таким быть. Он сильный и упертый.

Трясет за плечи. Тело ломается, как хрупкая ветка, а я не чувствую уже ничего.

— Может, она вообще сама с ним уехала, а? Ты плохо знаешь баб, сын. Они те еще суки.

Шум в голове нарастает. Прорывается гулкими ударами через виски, лоб и макушку. Я слышу, что говорит отец, но… не понимаю. Простые слова, обезличенные, лишенные смысла и внятности.

— Белинская бросила тебя. Как и твоя родная мать. Не любила. Ни одна, ни другая.

— Что?

Отец резко останавливает свою речь. Глаза расширились, осознав, что сказал лишнего. Сглатывает несколько раз, а у меня резервные силы открылись.

— Ты о чем?

Его упаднический вздох действует как разряд молнии, прошедший вдоль открытого позвоночника. Выпрямляюсь, напрочь забывая про боль во всем теле.

— Твоя мать бросила тебя, еще когда ты был ребенком. Полгода только исполнилось. Она не любила никого из нас. Кинула, как только представилась возможность. Сбежала. Ведь нас невозможно любить, Стас! Нельзя! Очнись уже… и поехали в больницу. Нужно, чтобы тебя осмотрели, — по-отечески кладет руку на плечо. А я смахиваю. Его правда хлеще моей. Закопала заживо.

Моя мать не любила меня. Бросила…

Уставился в одну точку, стараясь представить, как все было. Не получается, сердце уже никому не нужная правда разгрызла.

— Найди. Мне. Сашу, — чеканю сквозь зубы.

Отец меняется в лице. Нет больше ничего отеческого. Нет сострадания, понимания, любви… Ее вообще в моей жизни, получается, нет.

— Хорошо. С условием.

Усмехаюсь и заряжаюсь дьявольским смехом.

Наши глаза светятся яростью, и лишь у отца немного отголосок удовлетворения. Потому что я пойду на все его условия. — Я согласен, — уверенно отвечаю, но падаю, придавленный отцовским оскалом.