Мажор наклоняется ближе, втягивает воздух. Снова это ощущение каких-то разрядов цепляет кожу, режут по касательной. Рана жжется и щиплет.

— А кем ты хочешь, чтобы я был? — бархатисто спрашивает. Шея покрывается мурашками, когда его дыхание дотягивается до тонкой кожи, — ну, давай, лисица, скажи мне.

Слова пронимают насквозь, и начинаю задыхаться от его тона, его близости. Даже запах действует как дурман.

— Отец сказал держаться от тебя подальше.

— Он прав, — не раздумывая, говорит:

— А мне не хочется…

— Глупая лисица, — с такой нежность в голове отвечает, разбивая вдребезги.

Стас кончиком носа касается моего носа. Мы даже не целуемся, просто стоим тесно-тесно и… касаемся. В груди взрывается и зарождается что-то новое, чужое, пугающее.

Я не смогу выполнить обещания, потому что не могу держаться далеко от Стаса. Он уже приручил дикую лисицу.

— Что мне делать, Стас?

— Так влюбилась?

Зажмуриваюсь. Не могу поверить, что мы в открытую обсуждаем мою влюбленность. Да я на грани того, чтобы спросить, сможет ли он когда-нибудь влюбиться в меня. Это же… нереально, да?

— Садись в машину. Отвезу, — не дождавшись моего ответа, просит.

— А ты там уже возил своих заек?

Аверин растягивает губы, медлит. Изучающе рассматривает меня.

— Нет. Это место исключительно для рыжих и ревнивых лисиц.

— Грубиян! — отвечаю.

Была мысль развернуться и уйти, но тепло салона манит, да и Аверин стоит прямо как принц, распахнув дверь машины, и терпеливо ждет.

— Завтра вечером я приеду за тобой. Сходим куда-нибудь.

— Типа свидание, что ль?

Что, черт побери, происходит?

Пальцами цепляю край куртки и кручу ее, нервно забивая свое волнение. Наши взгляды встречаются, и сердце ухает вниз с немыслимой скоростью.

— Типа.

— Я подумаю, Стас Аверин.

Дрожу всем телом, все органы грохочут от радости и предвкушения. Я и подумать не могла, что мажор может позвать меня куда-то. Не надеялась.

Стас хитро улыбается, пятерней в волосы зарывается, будто тоже волнуется. А потом снова прячется за свою маску, как только понял, что я все-все видела.

— Подумает она…

Глава 11. Стас

— Может, к черту тогда эту жизнь? Что я теряю, а?

Стас.

— Ты сегодня поздно, Стас! — мать шипит на меня.

Без приветствий, без теплых объятий. Тот же банальный материнский поцелуй в щеку, который бы вытер рукавом. Ничего нет, и никогда не было.

— Отец уже лютует. Я тебе звоню, а ты трубку не берешь.

— Парковался.

— Мог бы на свое место встать.

— Я ненадолго, а потом к себе.

Презрительно обвожу родительский дом взглядом и понимаю, что ничего не чувствую. Сухо и холодно все внутри. Также быть не должно?

Мы переехали в этот дом, когда я был еще ребенком. Сколько тогда мне лет исполнилось? Семь? Восемь? Должны какие-то там фотографии на стенах висеть, кубки, которые я выигрывал на соревнованиях, стоять. Да вкусно пахнуть, блядь, должно.

В этом месте нет ничего. И пахнет… пустотой.

Быстро раздеваюсь и сразу иду к отцу в кабинет. По телу волна привычной дрожи прокатывается. Она смешивается с дикой ненавистью, которая, как комок, застревает в желудке и не переваривается.

Заношу руку над дверью и собираюсь постучать. Как всегда требовал отец. Иначе «Ты что себе позволяешь, щенок».

В тот единственный вечер, как я вошел к отцу без стука, он выволок меня за шкирку как котенка, который обоссал его пару дорогих туфель.

— Пройду? — официально спрашиваю, а самого на штыки подвешивает от услужливости, к которой он так привык.

Выдрессировал.

— Опоздал, — скупо отвечает.

Сжимаю ладони в кулак, пока запястье не заныло от напряжения. Дышу через раз, стараюсь справиться с той лавиной чувств, которые вспыхивают в груди при виде отца.

Он раскинулся на кресле. Чувствует себя удобно, может, ждет, что сейчас я раскланяюсь перед ним.

Мне всегда казалось, что эта его игра во взрослого и ребенка не просто затянулась, она кажется уже смешной. Если бы я не знал, чем она иногда заканчивается.

Даже в двадцать два года я испытываю страх перед родным отцом — Авериным Андреем Витальевичем.

Ему все равно на мои ценности в жизни, на моих друзей, чем я занимаюсь в свободное время. Да ему тупо насрать.

Если дело не касается денег. А я его инвестиция, его деньги. Вклад, блядь, с гигантскими процентами.

— Садись, — грубо приказывает.

Прикрываю глаза, борюсь с самим собой. У меня пока нет иного выхода, кроме как подчиниться. Хотя глаза затмевает желание сначала врезать ему, а потом свалить и никогда не видеть этого человека.

Но у нас был уговор. И в отличие от отца я держу свое слово и не нарушаю его.

— Тебе осталось учиться несколько месяцев. Затем диплом.

— Я знаю, — без эмоций отвечая, уже прекрасно понимая, о чем будет разговор.

— Тогда какого хера ты прогуливаешь занятия? — узкие щели, в которых видны его крошечные глазки, наливаются гневом.

Губы сплющиваются, а щеки покрываются красными пятнами. Раньше я опускал свой взгляд, потому что смотреть на меняющееся лицо отца было невыносимо. Как стоять и с закрытыми глазами ждать выстрела. И ты не знаешь, с какой стороны прилетит пуля.

Просто стоишь и ждешь… конца.

Сейчас ощущения схожие, но я научился справляться с этими чувствами. Да и меня греет мысль, что отец видит мое упрямство, что я не сдаюсь, я набираюсь сил.

И когда-нибудь я сам все закончу.

— Так получилось.

— Ответ неверный.

Сжимаю челюсти и слышу, как хрящи лопаются от давления, в крови непереносимая доза ярости. Она выкипает из вен и образует на коже испарину.

— Больше не повторится.

— Теперь к делам. Ты едешь со мной в Питер, я представляю тебя своим партнерам.

— В Питер?

Мои вопросы всегда остаются без ответов, словно их никто и никогда не слышит. За все годы я привык. Редко, в принципе, что-либо спрашиваю. Но сейчас… Черт, у меня свои планы, свои желания.

Своя, мать ее, жизнь.

Наш уговор выходит за рамки. Как минимум за рамки города.

— Вот, глянь. Анварова Ассоль Юнусовна.

Отец протягивает мне планшет с фотографией довольно симпатичной девушки. Ровесница лисицы. Только у этой черные, прямые волосы, да и сама она смуглая. И глаза у нее почти черные. Сучьи. Этакая мамба.

— На приеме в Питере познакомься с ней, подружись.

— Подружиться? — усмехаюсь.

Абсурд какой-то. Немыслимо.

Тело бьет дикий хохот. Плечи трясутся, улыбаюсь по дебильному, а кожа слезает от гневного взгляда отца.

— Она дочь одного важного человека в коллегии адвокатов. Возможно, придется на ней жениться.

— Это уже слишком! — выкрикиваю, в полной мере не осознавая, чем мне это грозит.

Мне по фигу на квартиру, на тачку, даже на учебу. Но отец будет действовать по-другому. Просто сгноит меня своими методами. Теми, которыми он прессует свидетелей, например. Или когда нужно изменить показания.

Ему плевать, что в нас течет одна кровь.

— Сел!

Образ отца сейчас плывет и смешивается в одно пятно непонятного цвета. Делаю шаг ему навстречу и упираюсь кулаками о его стол. Страшно мутит. От страха, от адреналина, которого внутри тонны и с каждым вдохом становится все больше, от осознания, что отец не оставит меня в покое никогда.

— Ты будешь делать то, что я скажу. Думать так, как я прикажу. Скажу жениться — женишься, скажу переехать — переедешь. Потому что я главный, я тот, от кого зависит твоя жизнь.

— Может, к черту тогда эту жизнь? Что я теряю, а? — дыхание сбивается.

— Даже то, как она закончится, твоя жизнь, тоже буду решать я.

— Когда-нибудь ты за все заплатишь, папа, — выплевываю слова, как желчью пуляю.

В голове бульон из чувств. Меня и правда начинает тошнить, желудок крепко скручивает, когда я вижу, как лицо отца снова кривится, как раздуваются крылья его носа.

Если между нами бросить провода, то электричеством напитается пол-Африканского континента.

Телефон на столе отца оживает. Стандартная яблочная мелодия просто выбивает барабанные перепонки, и я лишаюсь слуха. Лишь зрение четко фиксирует фотографию какой-то женщины на экране.

Он поставил фото своей любовницы на звонок.

Полный пиздец.

Интересно, мать в курсе? Хотя ей привычней ничего не замечать. Ничего и никогда.

Желания слушать его голос больше нет. Я выхожу из кабинета и направляюсь сразу в коридоре. Понятие семейного ужина для нас дикое. И приглашения, конечно же, не жду.

Сую ноги в кроссовки, хватаю из гардероба куртку и выметаюсь из родного дома.

Ха-ха, родного.

Моя мажорская квартира родная, а здесь стены, которые давят. У меня развилась банальная клаустрофобия.

Выбегаю на улицу, только потом вспомнил, что надо бы шнурки завязать.

Звонка от матери нет. Вопросов, почему ушел, не прощаясь, тоже нет.

Подхожу к машине, пищу сигналкой и сажусь внутрь. Выставив вперед руки, вижу, какой тремор меня настиг. Как старика.

В бардачке достаю пачку сигарет.

Я не курю. Но после одной такой беседы с отцом не смог удержаться и купил.

Вытаскиваю сигарету, поджигаю и втягиваю пары никотина. Закашливаюсь, конечно. Но яд, растекаясь по внутренним органам, как смазывает их. Приятно травит.