— Что Александр? — спросил Лонжерон, уже весьма светски. — Все еще играет в великого Главнокомандующего?

— Нет. Вызвал Кутузова.

— Благодарность небесам, значит, у вас есть шанс на победу. Старик Кутузов хорош. — Он помолчал, но уже в следующее мгновение его взгляд снова блеснул спесью: — И все же не сравнится с Иверией. Вот уж кто действительно знает, как побеждать, — такой служить настоящая честь.

— Да ведь вы до тех пор так говорите, пока она не отдала приказ вам не по нраву.

— Нет! — Лонжерон решительно и даже как-то страстно тряхнул головой. — Иверия умна, бесстрашна, благородна. Жестока, но бессмысленных жертв не требует. Знает, когда отступить, а когда идти в атаку. Она умеет вдохновить, направить, угадать планы противника. Я ее уважаю, я за ней хоть в Преисподнюю пойду, я ее… — Он запнулся, и щеки его побелели. Договаривал он уже Петрову плечу: — Я признаю ее гений командира и благодарю удачу, что отвела меня от службы в мертвом царстве.

Он произнес это с чувством, и сердце Петра забилось с такой силой, что он даже пропустил оскорбление Александра мимо ушей.

— Там… в царстве мертвых… — Он вцепился в жесткий ворот, под которым жег алый темляк. — Возможно ли встретиться с тем, кто…

Лонжерон повел левым плечом, от которого вниз до сердца, должно быть, все еще тянулась смертельная рана от удара саблей.

— Забудьте, князь. В этом нет смысла. Кощей царит в головах всех подданных. Там тлен и серость, никто не узнает старых знакомых… и даже родных.

Петр прикрыл глаза, справляясь с песком в горле, как вдруг сбоку звякнули шпоры.

— Вы позволите, князь? — произнес густой взволнованный бас.

Плеча коснулось что-то невообразимо мягкое, и Петр, подняв взгляд, увидел перед собой того самого капитана, что ждал его днем на причале. В груди сразу потеплело: один вид любопытной лисьей морды и хлопающего по белым ляжкам огненного хвоста заставил Петра улыбнуться сквозь подступившее горе.

Лис взмахнул ресницами, дернул кожаным носом и подкрутил усы, выжидая. Петр не сразу догадался, что его приглашают на танец.

— Соглашайтесь, — кивнул Лонжерон.

Петр смутился:

— Да ведь он же…

— Лис? — хохотнул Лонжерон и был прав: зал к этому времени наполнился танцующими парами — столь причудливыми, что тот факт, что некоторые из них были одного пола, оставался самым непримечательным. Поэтому Петр смело вложил руку в мягкую лапу и двинулся в зал, где отдался на волю музыке, свету и смешному лисьему носу. После были и другие партнеры — легкие нимфы, шутливые русалы и даже лохматые существа, сути которых и вовсе не разгадать, и все они робко одалживали тепло, благодарно улыбались и расплачивались с Петром военными байками или светскими новостями.

В самый разгар веселья появилась императрица. Петр не увидел, но услышал взволнованный шепоток по залу, притихшую музыку, шуршание платьев в реверансах — и понял причину трепета: Иверия, словно соколица посреди заячьего торжества, с шестеркой оборотней за спиной, холодно и свысока оглядывала гостей. Петр ждал, что из желающих напроситься на танец тотчас выстроится целый полк, но императрица, как оказалось, не была настроена на веселье: она недолго переговорила с Лонжероном, который разве что в рот ей не залезал в припадке верности, кивнула Арахнеевой, а там и вовсе вышла, не уделив Петру и взгляда. Возможно, она забыла об обещании встретиться позднее, так что Петр, отложив важный разговор на утро, снова пустился в пляс — на этот раз с круглобоким генералом-грибом, который оттоптал ему все ноги, но очень уж смешно рассказывал о том, как они с двумя офицерами обманом взяли Кощееву крепость, переодевшись трехголовым змеем. Петр хохотал и не был уверен, лились ли слезы из глаз от веселья или расплющенных пальцев на ногах.

Именно такого, разгоряченного и радостного, его и настиг оробевший капитан-лис.

— Князь, — он стукнул каблуками, поводя носом, — возможно ли обратиться к вам с просьбой…

— Конечно, любезный друг, конечно, — отозвался Петр, стараясь отдышаться после вихря-мазурки. — Чем могу быть полезен?

— Дело в том, что… моя протеже, Лиза… Лизавета Дмитриевна… Она дебютантка… не согласитесь ли…

Там, куда он указывал, в окружении престарелых русалок и в самом деле стояла молодая темноволосая девушка, сколь взволнованная, столь этим самым волнением очаровательная. Руки ее в белых перчатках перебирали ленты, украшавшие высокую талию тончайшего лимонного платья, а румянец совсем немного проглядывал сквозь мертвецки бледную кожу.

— Почту за честь, — сказал Петр, кивнув капитану, и уже через мгновение протягивал девушке руку: — Окажете ли вы мне счастье, сударыня?

Глаза крошечной Лизы озарились тихой искренней благодарностью и совсем немного страхом. Ее пальцы дрогнули в руке Петра, а холод кожи ощутился даже через перчатку. И все же в вальс она впорхнула с изяществом и простотой, в ладонях была легче бабочки, а подол платья то и дело взбивал лимонные крылья. И даже аромат ее отдавал не тиной, присущей всем русалкам, а чем-то лесным — и совсем немного пудрой. Невозможно было не улыбаться, глядя на это лицо, красивое не симметричностью черт или пухлостью губ, а живым и оттого более настоящим чувством — наслаждением музыкой и свободой.

— Вы прекрасно вальсируете, Лизавета Дмитриевна, — не удержался Петр.

— Благодарю, князь. — Лиза мягко улыбнулась. — Я… я очень любила танцевать, пока…

Она осеклась, но Петру и так был ясен финал этой фразы. Досада от потери такой юной, такой невинной жизни царапнула сердце. Как она умерла и как давно это случилось? Насколько хорошо помнит свою прошлую жизнь? Жалеет ли об утраченном или новая ипостась затмевает прежнюю сущность? Вопросы роились, но вряд ли были уместны, так что Петр предпочел ободряюще сжать ее ладонь и повести в новом круге. Лиза меж тем продолжала улыбаться, хоть в выражении ее глаз теперь добавилось грусти.

— Помню наш последний бал у Вяземских, — сказала она негромко, блуждая взглядом над Петровым плечом. — Были губернатор и посол… оркестр играл Генделя… Ботинки папа́ забыли натереть канифолью, и он весь вечер едва держался на паркете — мы так смеялись, так смеялись! После полуночи устали, но ночь была волшебной, мы развернули кучера и поехали кататься через весь город, в парк, к пруду… там мы мечтали, читали стихи, загадывали желания… а потом он меня убил.

— Что, простите? — Петр споткнулся на знакомом па.

— Он убил меня, — повторила Лиза, не слыша. В горле у нее всхрипнуло, румянец брызнул, словно кровь из-под марли: — Убил… Он меня убил! — Теперь она закричала, выражение ее исказилось. Пальцы впились в мундир, неожиданно крепко сжали, а лицо дернулось ближе. — Убил! — зарычала она совсем по-звериному. Рот распахнулся, оттуда выскочили хищные зубы. Петр отпрянул, оберегая шею. Щелкнула пуговица, взвизгнуло распоротое сукно воротника.

Музыка взвилась и опала, отовсюду закричали, зазвенели шпоры. Кто-то пытался оттащить Лизу, но она держала мертво, впиваясь когтями в спину. Петр успел только прижать ладонь к груди, скрывая императорское письмо, а другой ухватить ее за горло под челюстью, удерживая, словно взбесившуюся собаку. Лиза хрипела и лязгала зубами, сила в ней теперь была кабанья. Мышцы под ладонью вспучивались, перед глазами мельтешило рыжим, на щеку брызнуло горячей липкой слюной. Лиза вырвалась, дернулась вперед. Петр уже приготовился к кровопусканию, как вдруг черно-мундирные руки ухватили поперек лимонной груди и дернули. Лиза взвыла, выпуская добычу, замотала головой, вспорола обидчика зубами, но Лонжерон удерживал крепко — у него теперь у самого проступили клыки, а глаза налились кровью — и оттянул ее дальше от Петра.

Гости тут же обступили Лизу, запахло нашатырным спиртом. Кто-то уговаривал, кто-то бормотал на незнакомом языке, кто-то отваживался прикоснуться, но несмотря на все старания Лиза рычала, скоблила когтями, грызла воздух. Выла. Уши заложило от этих мучений, хотелось, чтобы они закончились — так или иначе.

По мраморному полу отчеканились шаги, слышные даже сквозь крики, и толпа расступилась. Иверия, знаком руки приказав конвою не вмешиваться, подошла к беснующейся Лизе вплотную и, не выказывая ни малейшего страха перед клыками, взяла ее лицо в ладони. Внимательно вглядываясь, склонилась совсем близко. Она то ли поцеловала, то ли что-то шепнула — Петру было не видно, но Лиза тут же опала. А потом закрылась ладонями и заплакала. Совсем по-человечески.

Петр впервые выдохнул полной грудью. Приходя в себя, он не сразу услышал, как рядом тараторил капитан лис:

— …все это моя вина, князь, моя, Лизавета Дмитриевна ни при чем, умоляю, не гневайтесь, не держите на нее зла, я один несу ответ, меня и кляните…

«Моя протеже», — вспомнил Петр. Перед глазами снова мелькнули рыжие сполохи, звериные клыки и удлинившаяся морда… Вот оно что. Вот почему от Лизы не пахло тиной.

Петр оправил ободранный воротник.

— Полно вам, капитан, — уверил он голосом вполне уже твердым, в пылу, правда, едва не ляпнув: «с кем не бывает».

— Все моя самоуверенность, — продолжал подвывать капитан. — Лиза пребывала в сильной печали, и я вбил себе в голову, что танец с вами поможет ей забыться. Только не подумал, чем это грозит, какие воспоминания всколыхнет в ней…