2

На протяжении нескольких десятилетий начиная с 1960-х годов художники, работавшие в разных частях света, разрабатывали осваивали методы эстетического преображения привычных повседневных практик. Американская художница Элисон Ноулз в 1969 году предлагала всем желающим прийти к ней в гости, чтобы разделить ее несложную трапезу (акция «The Identical Lunch»). Риркрит Тиравания [Определить его культурную принадлежность затруднительно: он родился в семье тайских (таиландских) переселенцев в Буэнос-Айресе, а сегодня живет попеременно в Нью-Йорке, Берлине и Таиланде.] на протяжении 1990-х годов прославился тем, что на международных художественных выставках угощал всех желающих блюдами тайской кухни, предлагая считать именно эту раздачу еды своим произведением. В подобных случаях обычная, привычная деятельность словно бы берется в рамку [Подобную невидимую, мысленную рамку, которая подчеркивает автономный статус произведения искусства и одновременно включает его в эстетический и исторический контекст, можно обозначить термином «парергон», введенным философом Жаком Деррида.] и не только формирует зону потребления, но и становится предметом специального созерцания.

Деятельность «тихих пикетчиц/пикетчиков», очевидно, больше связана с вторжением в социальные отношения и изменением личных социальных стратегий, чем достаточно бесконфликтное искусство Тиравании. Подобного рода стратегии называют арт-активизмом. Они лежат на границе между искусством и общественной деятельностью и ставят своей целью заставить людей задуматься над политически значимыми проблемами — но делают это методами искусства, а не прямого политического призыва.

Ранний пример арт-активизма — проект «Молчание= смерть» (Silence=Death), реализованный группой из шести нью-йоркских художников в 1985 году: они отпечатали и расклеили по всему городу плакат, где на черном фоне был изображен розовый треугольник (знак, который должны были носить на одежде геи в нацистских лагерях) и написано «Молчание=смерть»: так они смогли обратить внимание общества на проблемы представителей сексуальных меньшинств, страдавших от эпидемии СПИДа.

В Восточной Европе социалистического периода арт-активизм чаще всего был «тихим» — таким, чтобы не привлекать внимания властей. Так, представители советской группы неофициальных художников «Гнездо» летом 1978 года в течение нескольких минут носили по одной из московских улиц красный лозунг, на котором ничего не было написано, но была перерисована работа художника-абстракциониста Франца Кляйна; или, например, чехословацкий художник Иржи Кованда в те же 1970-е провел серию перформансов, когда он то стоял некоторое время на людной площади и вдруг стремительно убегал, то вставал поперек движения пешеходов на людной улице, раскинув руки, то посреди толпы нес в соединенных ладонях речную воду [Подробнее о «тихом» акционизме в Восточной Европе см.: Kemp-Welsh K. Antipolitics in Central European Art: Reticence as Dissidence Under Post-Totalitarian Rule 1956–1989. London; New York: I.B. Tauris, 2014.]. Те немногочисленные зрители, которые понимали, что стали свидетелями не случайного инцидента, а сознательно разыгранной акции, открывали для себя возможность нарушения сценариев характерных, стереотипизированных действий, принятых в общественных пространствах.

Из более новых примеров международного арт-активизма можно назвать австралийскую художницу Дебру Келли, которая в 2009 году, к годовщине подавления протестов в Пекине на площади Тяньаньмынь организовала в разных странах мира акцию «Танго человека с танками» («Tank Man Tango»): все желающие могли выучить несложные — но странные — движения рук с сумками, напоминающие о человеке с сумками, вставшем тогда, в 1989-м, на пути колонны танков в Пекине; телевизионный кадр, запечатлевший этот момент, вошел в учебники истории.

В 1990-е годы в России появился «шумный» акционизм, представленный такими — уже общеизвестными — именами, как Олег Кулик, Александр Бренер или Анатолий Осмоловский. Александр Бренер стоял на Лобном месте в боксерских перчатках и спортивных трусах, вызывая на бой тогдашнего президента России Бориса Ельцина, а в дни начала первой Чеченской войны разбросал листовки в Елоховском соборе с криками «Чечня!». Олег Кулик, как известно, изображал на международных выставках «человека-собаку» и голым бросался на посетителей — а на поводке его держал тот же Бренер. В основе всех этих акций лежало (и ныне лежит) романтическое представление о художнике как об одиноком герое, который противостоит «мещанскому» или «греховному» обществу и при случае может стать его судьей, подобно средневековым юродивым. Такую позицию утверждали еще французские леттристы, ранние предшественники современного акционизма: в 1950 году они пытались поднять восстание воспитанников в детском доме на окраине Парижа или прервать пасхальную службу в соборе Парижской Богоматери. Современные представители политизированного арт-активизма в России хорошо известны — это группы «Война», «Pussy Riot», Петр Павленский; все они развивали на протяжении 2010-х именно романтическое представление о художнике [Сегодня стилистика «Pussy Riot» меняется, но это уже тема для отдельного разговора. Так, например, во время серии экологических акций весной 2019 года участницы группы вывесили лозунг «We need a new Earth» в лесу, «цитируя» одну из самых известных «тихих» акций «Коллективных действий» советского времени — «Лозунг-1977». Тогда в безлюдном месте в лесу участники группы вывесили красную полосу материи с надписью «Я ни на что не жалуюсь и мне все нравится, несмотря на то, что я здесь никогда не был и не знаю ничего об этих местах». Тот же самый лозунг был установлен над входом в художественную галерею «Пересветов переулок», когда Д. Серенко работала там в 2018–2019 годах.].

Арт-активизм, однако, может быть и очень «общительным» — с этой традицией и перекликается работа Серенко. Американская художница Адриэн Пайпер в 1983 году провела серию акций «Уроки фанка»: это были занятия, на которых она в самом деле учила слушателей танцевать фанк, но также вовлекала в дискуссии о расовых проблемах американского общества (так как фанк происходит от фольклора афроамериканцев) и учила обсуждать «неудобные» политические темы. Британский художник Джереми Деллер в 2009-м реализовал проект «Деваться некуда: разговоры об Ираке» («It Is What It Is: Conversations About Iraq»). Он объездил десять городов в разных штатах США на жилом трейлере, к которому была прицеплена платформа с автомобилем, обгоревшим и искореженным после взрыва бомбы на багдадской улице аль-Мутанабби (2007). Деллер устанавливал эту полууничтоженную машину перед музеями современного искусства, вставал рядом с ней и отвечал на вопросы прохожих — а вместе с ним в беседах принимали участие его спутники, проделавшие тот же самый путь по десяти городам: воевавший в Ираке сержант американской армии Джонатан Харви, гражданин Ирака Эсам Паша и куратор проекта Нэйто Томпсон [Сайт проекта: // http://creativetime.org/programs/archive/2009/deller/.].

В России «общительное» искусство практикуют Артем Лоскутов с его ироничными «монстрациями», которые помогают участникам изменить отношение к идеологическому языку, или Катрин Ненашева — в тех ее перформансах, которые предполагают возможность вовлечения прохожих. 12 июня 2016 года, в День России, Ненашева привезла в Александровский сад рядом с Кремлем инвалида и активиста защиты прав сирот Дмитрия Жданова, сидящего в кресле на колесах, и на глазах у прохожих стала перевязывать его раны и пролежни. Женщина-полицейский, охранявшая порядок в саду, стала требовать от прохожих не подходить близко к Ненашевой и не смотреть на нее, но вообразим (хотя и не реализовававшийся) иной сценарий, в котором кто-нибудь мог бы предложить художнице и человеку в бинтах свою помощь.

Все эти акции так или иначе ставят автора в позицию не героя или судьи, который противостоит обществу и отделен от него, а собеседника или собеседницы, которые в общество включены. Такая позиция отчасти напоминает эстетику «тихого» активизма восточноевропейских художников 1970–80-х годов, но резко отличается от них в одном отношении — а именно в принципиальном повышении роли коммуникации между людьми.

«Тихий пикет» с его диалогичностью, отказом от претензий художника/цы на особый, исключительный статус помогает выработать антигероическую и при этом нонконформистскую позицию в современном искусстве.

В целом на протяжении 1990–2010-х годов в мировом искусстве стали резко более заметными два процесса, которые «вызревали» в нем на протяжении всего ХХ века. Первый — это размывание граней между художником и нехудожником, возможность для самых разных людей принять участие в создании произведения искусства — как у добровольцев, танцевавших с авоськами в руках в проекте Дебры Келли. Второй процесс — это превращение повседневных взаимодействий между людьми в материал для работы художника, который стремится сделать эти взаимодействия видимыми, заметными (как Риркрит Тиравания) или изменить, как Деллер: разговоры вокруг сгоревшей машины помогали изменить и представления о войне в Ираке и о самом Ираке, сложившиеся в американском обществе. На пересечении между ними формируются новые типы искусства, которые называют коллаборативным или диалогическим [Kester G.H. Conversation Pieces: Communication and Community in Modern Art. Berkeley: University of California Press, 2004.] или, — что, наверное, будет звучать здесь еще точнее, — искусством встречи [Beech D. Weberian Lessons: Art, Pedagogy and Managerialism // Paul O’Neill & Mick Wilson, eds., Curating and the Educational Turn. London: Open Editions; de Appel, 2010.].

3

В разговорах, которые описывают участники «Тихого пикета», можно заметить довольно частый мотив: те, кто сочувствует авторам плакатов, говорят — «но ведь этим ничего не изменишь», или, если им попадаются оптимисты, — о том, что «нужно же с чего-то начинать». Не оспаривая второй точки зрения, добавлю, что акция Серенко уже произвела некоторый эффект. Она изменяет сами способы общения между людьми, на что постоянно обращают внимания и сами участники «Тихого пикета», и их собеседницы/собеседники.

Прежде всего для того чтобы включиться в деятельность «Тихого пикета», нужно было преодолеть страх: стать иным/иной в толпе, выделиться, привлечь к себе внимание — и вдобавок нарушить общепринятую норму, которая предписывает не обсуждать болезненные для общества вопросы, не называть их вслух, не пытаться их проблематизировать. О преодолении страха, сильном волнении, чувстве опасности, о пересечении невидимой преграды подробно пишут сразу несколько участниц/участников «Тихого пикета» — и эти страницы для меня относятся к самым важным в книге. Страх приходится преодолевать тем больший, чем более табуированная тема выносится на плакат, и судя по тому, что здесь описано, к наиболее взрывоопасным относятся вопросы о правах ЛГБТ и о домашнем насилии в отношении женщин и детей.