Дарья Сумарокова
Книга главных воспоминаний
She says she has no time for you now…
Анастасия Зорина, «Голос-2017»
Пролог
Холодный ветер — эта погода, ниспосланная на землю сатаной; что может быть хуже для живого человека, чем пронизывающие потоки, от которых не спрятаться? Морозная ночь, метель танцует темный танец по заледенелому берегу Ладожского озера; минус двенадцать, хоть и весна; март одна тысяча девятьсот сорок второго года. Человек двадцать сбилось в кучку около полуторки; машина едва жива, она такая же, как и люди, стоящие рядом. Все ждут, когда шофер и молоденький солдатик выгрузят мешки с мукой; сейчас бы наброситься, разорвать мешок, наесться этой муки прямо тут, да только нет сил. Нет сил пройти хотя бы несколько шагов, а ведь скоро придется забираться в кузов. Вдруг пассажирам повезет и машина доедет до того берега? Может быть, они все-таки останутся живы?
Несколько девушек, больше похожих на подростков; одна из них совсем ребенок, на безжизненном лице большие карие глаза. Она стоит чуть поодаль от остальных пассажиров, поверх ее изодранного зимнего пальто намотан яркий платок; блестящая зелень и темный вишневый причудливо переплелись в непривычном орнаменте. Такой платок не к месту теперь, он красивый и слишком тонкий; сейчас бы лучше серый пуховый из бабушкиного шкафа. Рядом двое пожилых мужчин, чуть дальше десяток мальчишек, одетых в солдатские бушлаты; рукава почти волочатся по земле. Последняя группа — высокая женщина и двое детей; шофер проносил мимо нее мешки и случайно толкнул краем ноши. Женщина удержалась, из-под старой мужской шапки выбилась прядь густых черных волос. Надо же — красивая, подумал водитель, и тут же пронеслась мысль: как странно думать об этом теперь, когда не знаешь, доживешь ли до утра; и вообще, когда закончится эта беспощадная война, никто не знает.
Ветер, ветер гуляет по безжизненному, промерзшему на сто лет вперед пространству.
Загружались медленно, солдатик ругался: светлеет же скоро, что копошимся?
Он стоял в кузове грузовика и затаскивал чуть живых пассажиров наверх; люди валились прямо на деревянные доски, потом подползали к бортикам и старались сесть друг к другу как можно теснее. Так безопаснее — ни крыши, ни боковых дверей в кабине шофера; если что, есть шанс выпрыгнуть, а также есть вероятность не замерзнуть окончательно по пути. Ветер проникает всюду и не жалеет измученных голодом людей.
Уже тронулись, последние в колонне; тут солдатик заметил одного из мальчишек — тот сидел за деревом в метре от берега; солдатик спрыгнул с машины — да только зря, ребенок умер. В дороге наверняка еще кто-нибудь помрет, так что нечего тратить время.
Ехали долго; колея размыта и снова прихвачена ночным морозом, тонкая наледь на поверхности громко трещит; через сто метров впереди такая же полуторка; ее еле видно, и слава богу — значит, пока еще едет. Солдатик периодически вглядывается в темноту ночного неба и прислушивается к любому постороннему звуку. На обочинах через каждый километр — пункт обогрева, кипяток и девушка в теплой военной шинели. Первые два часа водитель не останавливается, упорно едет вперед. Наконец, притормозили, чтобы сходить за горячим; сонная женщина разлила воду в железные кружки, а потом увидела кучу детей в кузове; она достала полбуханки хлеба и раздала каждому по маленькому кусочку.
— Не трать зря, Марья. Еще полпути.
Водитель отдал девушке кружку и полез в кабину. Машина завелась не сразу, солдатик выпрыгнул из машины с большим железным крюком в руках; наконец, они снова тронулись в путь. Еще через полчаса дороги умерла одна из девушек; она была самая худая и какая-то неестественно румяная. Машину тряхнуло, секундой позже девушка закашлялась, из горла пошла кровь, а еще через пять минут она затихла. Водитель наклонился к солдату и сказал шепотом:
— Туберкулезная. Выбрасывай тут, до берега не повезем.
Парень тут же перепрыгнул в кабину и на полном ходу сбросил тело на лед. Машина ехала дальше, не останавливаясь, никто из пассажиров не сказал ни единого слова. Наконец, небо чуть посветлело, впереди показался берег. Люди всматривались в горизонт с надеждой; одна из девушек расплакалась и стала обнимать подругу.
— Людочка, совсем немного осталось, совсем чуть-чуть.
С каждой минутой расстояние до земли становилось все меньше и меньше, и вот последние триста метров. Вдруг машина как будто наткнулась на что-то и резко остановилась, послышался гулкий басовитый треск, правый бок начал проваливаться под лед.
Водитель пытался сдать назад, но тщетно; он повернулся к людям, закричал что-то, потеряв еще полсекунды; а потом рванул из кабины.
— Принимай, Господи!
Часть первая. Анастасия
Я знаю, ты слышишь меня, Отец наш. Столько тысяч лет я чувствую каждую твою мысль, так же, как и ты мою. За все это время мы ни разу не обратились друг к другу; как это сказано у людей — глаза в глаза. Теперь настал тот самый день, я знаю наверняка. Послушай меня, Господь всемогущий, — Твои священные книги давно устарели, и этого уже никак не исправить.
Настало третье тысячелетие с того момента, как родился смелый человек; тот безумец, не испугавшийся смерти, Твой любимец. Ты не заметил, но за последние двести лет люди переворошили бытие до основания, они почти открыли основу, они смотрят вдаль и в глубину материи. Еще совсем немного — на свет появится кто-то равный предшественнику, он посмотрит на мир перпендикулярно, и все сложится в очевидную истину. Что скажешь им, когда станет ясна суть, и они познают Тебя, как Ты есть?
Я знаю, почему Ты отослал меня за переделы своих границ; я сеял в души людей сомнение, я дал возможность осознать, что на один и тот же вопрос может быть множество ответов, я заставил их говорить о непознанном. Что, если жизнь — не просто дар Божий, а что-то гораздо более важное, имеющее свой тайный смысл и происхождение?
Ты хотел, Отец мой, чтобы Твои книги правили вечно; но все напрасно, люди сомневались и думали много тысяч лет, Ты проиграл.
У нас с Тобой много имен. Все они совершенно безлики — что дьявол, что Иегова… и как нас ни назови, великие послания теперь совсем похожи на сказки; во Вселенной нет места для рая и ада, никто не видел в микроскоп следов твоей рукотворной работы. Ты не помнишь человеческих лиц, потому что теперь их слишком много; не заглядываешь в душу, чтобы понять желания и мечты, сомнения и ошибки, Ты меришь человеческие поступки старой сантиметровой лентой, какие в ходу у любого иудея, много тысяч лет шьющего одежды на продажу. В Твоих песнях почти нет места женщине; даже та единственная не имела права ни на что, кроме материнства; материнство без физической любви — какая нелепая идея пришла Тебе на ум, Отец наш?
Твое затянувшееся молчание всему виной.
Жди, скоро они придут к Тебе; найдут, как управлять Великим Полем, и мы исчезнем, потому что мы и есть часть сути бытия. Когда-то Ты управлял их сознанием под столькими обличьями, десятки веков подряд. Друг мой, тебя интересовал исключительно список дел — что люди совершили и где оступились; об истинных причинах человеческих поступков Ты не думал никогда.
Теперь они на перепутье, ведь самая темная ночь перед рассветом. Они создали новую религию, Ты все пропустил. Великая сказка почти исчезла, остались только заповеди, и больше ничего. Воля Божья — удел ленивых и слабых; но новая догма, созданная человечеством, почти так же уродлива, как кара небесная, что придумана Тобой вместо лошадиной сбруи. От всех людских заблуждений теперь остался только страх смерти, то единственное, что пока невозможно постичь; оттого они живут здесь и сейчас, ценя удовольствие, успех и земные богатства превыше всего. И только перед уходом каждый пытается забрать с собой ту часть земной жизни, что была для него действительно важной и делала человека по-настоящему счастливым. Я скажу Тебе: сатана не видел ничего прекраснее последних воспоминаний уходящего человека. Кто-то живет весь свой срок, как диктует норма или престиж, и даже не приблизится до себя настоящего, а кто-то знает свои мечты, но боится решиться на собственную жизнь. Перед уходом все видят настоящие моменты счастья, пусть всего один час или несколько лет, одно мгновение, время не важно. Именно это люди стремятся унести с собой в неизвестность.
Да, я чуть не забыл — еще на земле живут те немногие, кто существует в согласии с собой; всю жизнь они растят свое шестое чувство и прислушиваются к движению основы бытия. Их последние воспоминания необъятны, они перелистывают всю свою жизнь от начала до конца в мельчайших деталях.
Вот что скажу Тебе: в мире смертных стало меньше лжи, но не прибавилось больше смысла, и потому я буду писать Новую Книгу. В ней не будет места великим подвигам и бессмысленной смерти ради лживых идей, не будет чудес, каких на самом деле не случается. Там будет пространство и мужчинам, и женщинам. Я буду записывать последние воспоминания человечества, потому что только это имеет значение. Миллионы едва заметных, самых важных для каждого человека событий — есть суть всего. Только это дополнит иссякшее Поле, подпитает его новыми силами и вернется обратно к людям.
