Дарья Варденбург
Марта с черепами
0
Пока я вела Дениса домой, его стошнило дважды. После второго раза он сделал пару шагов и сел на бордюр у помойки, под ольхой. В ветвях ольхи розовела пластмассовая кукольная рука — кто-то ее туда пристроил, запихнул в самую развилку, чтобы не упала.
— Давай, — говорю, — я тебя понесу. Садись на закорки.
Денис глянул на меня снизу вверх таким взглядом, будто его сейчас третий раз стошнит. Помолчали. Потом он говорит:
— Я ничего не помню.
— Ничего? — спрашиваю.
А он:
— Что я тут делаю?
Я взяла паузу — это надо было обдумать. С какого момента следует начать объяснять ему последовательность событий?
— Рыжий рубанул тебя фрамугой, ты упал, ударился затылком и потерял сознание на одну минуту.
Денис потер виски, лоб, потрогал затылок, а потом стал тереть глаза, нос и все лицо.
— Фрамугой? — пробормотал он невнятно из-под ладоней.
— Он ее из помойки вытащил, — пояснила я.
Денис отнял ладони от лица и покосился на помойку за своим правым плечом.
— Из другой помойки, — сказала я.
— Не помню, — сказал Денис. — Что вообще было-то?
Я уже открыла рот, чтобы начать описывать сегодняшний день с самого утра, но поняла, что это не имеет смысла, если Денис забыл не только день сегодняшний, но и вчерашний, и позавчерашний, и поза-поза…
— А что ты вообще помнишь? — спрашиваю.
Он взглянул на меня как больной енот из контактного зоопарка, потом повесил голову и опустил руки на свои рваные кеды. Мне захотелось погладить его стриженый затылок и тонкую шею, я уже дернула рукой, но тут меня осенило, что все это опять-таки не будет иметь смысла, если он…
— Денис, — говорю я, покрываясь мурашками, и голос какой-то не мой. — Денис, а ты помнишь, кто я такая?
1
Все началось два месяца назад, в конце марта.
Мы стояли друг перед другом, его правая рука лежала у меня на спине, и я чувствовала температуру этой руки через рубашку. Левой рукой он взял мою правую, и наши соединенные ладони ощутимо потели.
— Ты зачем это сделала? — прошипел он, глядя мне куда-то в шею.
Если бы я сделала полшага к нему, мои губы пришлись бы ему в лоб. Это значит, что он ниже меня на полголовы, а не на целую голову, как мне показалось сначала.
— Рука вспотела, — сказала я, высвобождая ладонь.
Я вытерла ладонь о рубашку, а он завел руку назад и незаметно, как ему казалось, потер ладонью о джинсы.
— Надо тальк взять, — сказала я. — Знаешь, как у скалолазов. Мешочек на пояс повесить.
Денис помычал. Я подняла руку, он поднял свою, и мы снова соединили ладони. Он слегка подался вперед и сказал негромко:
— Тальком младенцам попки посыпают. У скалолазов в мешочках магнезия.
— Окей, — говорю. — Спасибо за информацию.
— Мне играть? — крикнула сидевшая за фортепиано Лусинэ.
Я ответила «да», и Лусинэ, спотыкаясь и путаясь, заиграла вальс Штрауса. Я шагнула назад, Денис шагнул вперед, и мы задвигались под музыку, стараясь не сбиваться с «раз-два-три». С одной стены на нас смотрели Моцарт, Бетховен, Чайковский и Бах, с другой — Высоцкий, Шостакович и Курёхин. Парты мы сдвинули к окнам, чтобы они не мешали нам танцевать. Кроме нас троих, в кабинете музыки никого не было. Рита Георгиевна оставила ключи Лусинэ и отбыла, сказав на прощание, что за шкафом есть печенье и мы можем его съесть. Огромный шкаф большой протяженности, поставленный на некотором расстоянии от тыльной стены кабинета, скрывал за собой закуток с маленьким столом, электрочайником и запасами пряников и стоптанных туфель. Учителя тянет иногда побыть одному, и некоторым повезло соорудить себе в кабинете потайные комнаты — в моей старой школе такие были у исторички и математички. А у химички была целая лаборатория — и не за шкафом, а за каменной стеной, — туда она пускала только русичку и биологичку.
— Вид у нас, небось, — пробурчал Денис, двадцатый раз стукаясь со мной ботинками.
Я остановилась, разулась и велела разуться ему. Мы стали танцевать в носках, и дело пошло — наши ноги больше не натыкались друг на друга. Но, как оказалось, оставалась еще одна проблема — аккомпанемент. Каждый раз, когда Лусинэ доходила до того места, где Штраус, набрав разгон, вот-вот вырвется на новый уровень вихрения, она бесцеремонно затыкала композитору рот — просто обрывала игру и после секундного замешательства начинала вальс с начала.
— Я дальше не умею, — Лусинэ лучезарно улыбнулась, что было совершенно не к месту.
— Ты же сама вызвалась играть, — сказала я, не понимая.
— Ну да, — кивнула Лусинэ, продолжая улыбаться. — Больше никто не захотел.
— Ты же ответственная за кабинет музыки, — сказала я, все еще отказываясь понимать.
— Ну да. Больше никто не захотел быть ответственным.
— Так, — сказала я, высвобождаясь из рук партнера. — Ты же наш аккомпаниатор.
Я подошла к Лусинэ и встала над ней.
— Ну да, — подтвердила сияющая Лусинэ. — Больше нет никого.
Я повернулась вокруг своей оси, оглядывая класс. В углу рядом с умывальником стоял проигрыватель с колонками. В огромном шкафу у тыльной стены хранились, наверное, сотни старых пластинок.
— Там железно есть какой-нибудь вальс, — указала я Лусинэ на шкаф. — Будешь аккомпанировать на проигрывателе.
Мы втроем водрузили проигрыватель и громоздкие колонки на учительский стол и после некоторой возни подключили провода к правильным входам и выходам. Покопавшись на полках, нашли нескольких Штраусов. Пока мы перебирали диски, за шкафом пару раз что-то тихо стукнуло. Лусинэ каждый раз замирала и громким шепотом сообщала, что это мыши. Мы с Денисом заглядывали за шкаф, но ничего подозрительного не видели. Ни одной живой души, только крошки на столе Риты Георгиевны. В конце концов мы забрали оттуда пакеты с печеньем и сухарями, чтобы не соблазнять гипотетических мышей, и съели половину этой мучнистой чепуховины, запивая водой из-под крана.
Когда спустя два часа мы выходили из опустевшей школы, курящий в голых зимних кустах охранник затрещал ветками, пытаясь от нас схорониться (а ну как мы директору доложим про его незаконное курение на пришкольной территории). Мы обернулись, и я краем глаза заметила в окне кабинета музыки какое-то быстрое движение. Словно там было что-то — и исчезло.
2
Вообще-то мне следовало гораздо лучше понимать Лусинэ. Она вызвалась аккомпанировать нам с Денисом, потому что больше никто не захотел. А я вызвалась танцевать с Денисом, потому что больше никто не захотел.
В тот день наша классная И Дэ начала первый урок с внутренних монологов Раскольникова, а я начала считать дни до конца учебного года, загибая пальцы под партой. (Я умею считать и без пальцев, но голос И Дэ сбивал меня с толку.) В новой школе я просидела уже десять рабочих дней. С каждым днем я чувствовала, как извилины в моем мозгу всё гуще зарастают плесенью. Эта школа — с ее бледно-желтыми стенами, стертым линолеумом, тошнотворным запахом капусты из столовой, учителями, которые все были женского пола и вечно чем-то обеспокоены, одноклассниками, которые тоже были преимущественно женщинами и выглядели не бодрее улиток, — погружала меня в опасное сомнамбулическое состояние. Еще немного — и я стану как они. Или сойду с ума и с воем выпрыгну в окно. Или они меня съедят, предварительно усыпив.
— Лус, — позвала я шепотом и ткнула в мягкую спину одноклассницы шариковой ручкой.
Лусинэ ойкнула и обернулась.
— А куда вы своих парней дели? — шепотом спросила я. — Сож-жрали?
В классе было всего четверо мальчиков и двадцать одна, если считать меня, девочка.
— Они после девятого в колледж ушли, — прошептала Лусинэ и быстро отвернулась от меня, пока И Дэ не заметила.
Что за колледж? Побегу туда немедля. Хотя если парни, которые ушли, были примерно такие же, как те, что остались, не стоит топтать кроссовки. Потому что остались в этом классе: большой и грузный Харитонов на последней парте в углу, который ни с кем не разговаривал, ничему не улыбался и постоянно почесывался, два прыщавых приятеля Веня и Даня, которые общались только со своими телефонами, и маленький румяный Денис, который выглядел лет на двенадцать.
Пока я недоумевала, в какое тоскливое болото меня занесло, И Дэ внезапно перешла от духовного преображения Раскольникова к департаменту образования города Москвы и сообщила, что наша школа должна выставить на объявленный департаментом конкурс пару вальсирующих камикадзе. «Вальсирующие камикадзе» — это я от себя добавила.
— У нас уже есть один участник — наш Денис! — с воодушевлением объявила И Дэ и стукнула лакированными ногтями цвета баклажан по плечу Дениса.
Мне с моей шестой парты было видно, как покраснели его уши на второй.
— Девочки, кто составит Денису пару?
Гробовое молчание девочек.
— Ну же! — оглядела класс И Дэ. — Это очень престижный конкурс, плюс сто очков к вашему портфолио.
Какое еще портфолио, что она несет.
— Татьяна Геннадиевна столько сил приложила, чтобы наша школа участвовала, — продолжала И Дэ. Татьяна Геннадиевна — это директор, ее массивная цилиндрическая фигура и лишенное всяких эмоций лицо наводили меня на мысли о трубах парового отопления. — В лепешку буквально разбилась Татьяна Геннадиевна! Оля, ты?