— Таточка, ну я же…

— Ты же! — передразнила его жена. — Ты же то, ты же это! Господи, мне кажется, я замужем не за тобой, а за твоим чёртовым заводом. Вся моя жизнь отравлена им, все разговоры — про металл, про трубы, про прокат, про сорта стали.

— Милая моя, что же поделать, если я металлург.

— Ненавижу металлургов! — выкрикнула Наталья Ивановна. — И металл. Ненавижу, ненавижу, ненавижу!

На пол полетели половник, ножи, вилки и ложки. До посуды дело не дошло, она же не из металла. В итоге Наталья Ивановна Огарёва, заведующая кафедрой русского языка филологического факультета, стояла посреди разбросанного по всей кухне так ненавистного ей металла и тяжело дышала.

— Наташа… — Муж примирительно протянул руку и опасливо коснулся ее локтя. — Скажи толком, чего ты от меня хочешь?

Наталья Ивановна тяжело опустилась на табурет, поставила локти на стол, утёрла лицо полотенцем.

— Миша, мальчик сбежал с собственной свадьбы. Как ты думаешь, это нормально?

— Нет. — Михаил Константинович сел напротив. — Это он напортачил.

— У него что-то случилось! Он не говорит со мной. Весь разговор сводит к каким-то глупостям: «передумал, оплатил, ребёнка всё равно не будет, ко мне какие претензии?». А мне как в глаза Гале смотреть? Дочке ее? Кого я воспитала, если он со свадьбы исчез без объяснений? Там нечисто что-то, Миш. Поговори с ним. Как мужчина с мужчиной. Что-то его гложет, явно. Не мог мой мальчик просто так, на пустом месте, так поступить.

— Хорошо, — кивнул Михаил Константинович. — Поговорю. Завтра же, — вздохнул он, покосился снова на плиту. — Матушка, покорми, а? Маковой росинки после завтрака во рту не было.

— Угробит тебя этот твой завод, — вздохнула Наталья Ивановна, вставая. — Иди, руки мой. Я пока тут уберу и стол накрою. — Нагнулась за половником и себе под нос пробормотала: — Хорошо, что Ярослав в металлургию не пошёл, будь она неладна.

* * *

— Михаил Константинович, я вам точно больше не нужен?

— Точно! — отмахнулся от водителя Огарёв-старший. — Поезжай, меня сын подберёт, вон его машина.

— А завтра…

— Завтра как обычно!

Михаил Константинович Огарёв посмотрел вслед отъезжающей служебной машине. А потом перевёл взгляд на здание почти достроенной заправочной станции.

Как вчера Наташа сказала? Думала, что он не слышит. «Хорошо, что Ярослав в металлургию не пошёл». А Михаил Константинович иначе рассуждал. Хорошо, что филологом не стал. Огарёв усмехнулся, вспомнив, как жена трагическим голосом восклицала: «Господи, ну в кого он такой безграмотный!», по три раза перепроверяя и исправляя сочинения сына, за которые он всё равно больше тройки никогда не получал. «Ни намёка на врождённую грамотность!» — сокрушалась кандидат филологических наук Наталья Ивановна Огарёва. А у мальчика просто технический склад ума. Да, не пошёл в металлурги. Но в Политех же поступил! Окончил автодор, а нашёл себя вон в чем. Ярославу тридцать один, а у него уже своя собственная фирма. Заправки строит. А что? Дело нужное, дело важное, без заправок в нынешнее время никуда. Правда, постоянно в разъездах, дома не сидит, но это понятно — заправки-то большей частью не в городе, а вдоль трасс. Это сейчас Огарёв-старший чудом застал Огарёва-младшего на объекте в пригороде.

И Михаил Константинович направился к зданию.

Сквозь приоткрытую дверь слышались громкие голоса. Сильнее всех орал его собственный сын. Хорошо, что Наташа не слышит, как ее мальчик умеет выражаться. Это врождённой грамотности у него нет, а врождённое умение материться — имеется.

Дверь распахнулась, и, щурясь на солнце, на пороге появился Ярослав Михайлович — всклокоченный и красный. Увидев отца, он остановился, словно налетел на невидимую стену.

— О, батя…

Он тряхнул головой и быстрым шагом направился к отцу. По привычке протянул руку как для делового рукопожатия, потом рассмеялся. И шагнул в отцовы объятья.

— На кого серчаешь? — Отец кивнул в сторону здания, из которого вышел сын.

— Да на работничков своих, на кого же еще, — поморщился Ярослав. — Уж и не знаю, что хуже — трудолюбивые как муравьи гости из Средней Азии, которые фазу и ноль путают, или наши, которые всё про фазу знают, но делают работу только из-под палки.

— Это задачка, — согласно кивнул Михаил Константинович. — Лучше всего, наверное, китайцы.

— Но лучше без них, — хохотнул Огарёв-младший и засунул телефон, который держал в руке, в карман куртки. — А ты какими судьбами тут, отче?

— Да так, проезжал мимо, решил заскочить.

— Да? — Сын недоверчиво оглядел невзрачные домики частного сектора и виднеющиеся неподалёку трубы ТЭЦ. — Завод же вроде в противоположной стороне?

— Ну так… вот… — Михаил Константинович замялся.

— Ясно, — вздохнул Огарёв-младший. — Мама прислала для перевоспитания непутёвого сына.

— Совсем не для перевоспитания! — не согласился Огарёв-старший. — Толку тебя воспитывать… Поздно уже. А поговорить надо, — добавил отец твёрдо.

— Вы, часом, не разводиться ли собрались? — подозрительно уставился на отца сын.

— Тьфу на тебя! — вытаращился на сына Михаил Константинович. — Тебе напомнить, сколько нам лет? Какой, к чертям собачьим, развод?

— Да мода такая пошла… — буркнул Ярослав. — Ну я рад, если не так. Где говорить будем?

— Думал, ты меня в гости пригласишь.

— Это можно, — кивнул Ярослав. А потом замер, не дойдя пару метров до машины. — А может, нам пивка дерябнуть, а, Михаил Константинович?

— Это можно, — согласился Огарёв-старший. — Поддерживаю. Но только по чуть-чуть, ты же помнишь, что мне много нельзя.

— Так кто про много говорит? — Ярослав открыл дверцу машины. — По паре бокалов. Я же помню, что ты единственный в своем роде непьющий металлург.

Он завёл мотор, и белый джип тронулся с места.

* * *

— Ты прости меня, Славка, если чего не так… — Огарёв-старший пригубил второй бокал и блаженно зажмурил глаза. Спиртное оказывало на него очень сильное действие, именно поэтому Михаил Огарёв почти не пил. Плюс еще и язва. Но пару бокалов он себе твёрдо разрешил, и если первый ушёл как в песок, то со вторым он решил растянуть удовольствие.

— Что я тебе простить должен?

Сын, закатав рукава рубашки, деловито раскладывал на столе закуски. Хозяйственный, весь в мать. Михаил Константинович смаковал маленькими глотками ледяное пиво и любовался сыном. Лучшее от обоих родителей взял. Огарёвскую крепкую стать и Наташину красоту — на лицо парень яркий, от девок отбою лет с шестнадцати не было. А вот жил до недавних пор один. Да и со свадьбой как-то вышло… нехорошо. Как бы на эту тему разговор-то перевести? Но думалось после пива не очень.

— Ну, если я чего в воспитании твоём… это… упустил.

Ярослав с весёлым изумлением посмотрел на отца. Даже кальмара сушёного отложил. А потом заговорил:

— Мне как-то один человек, бухгалтерша моя, кстати, одну умную вещь сказала. Что есть единственная воспитательная система, которая стопроцентно работает. Называется — личный пример. Так ты мне этим самым личным примером всё показал, батя. Как надо жить, что делать можно, а что нельзя. Я всё прекрасно понял. А что с лишними нотациями не лез — так за это тебе отдельное сыновнее спасибо.

Михаил Константинович довольно крякнул, пригубил еще пива и блаженно зажмурился. А потом сообразил, что в исполнении поставленной задачи он так и не продвинулся.

— Славка…

— Ась? — Ярослав вернулся к прерванному занятию и увлечённо грыз крупными белыми зубами сушёного кальмара.

— А что все же со свадьбой-то было, а?

Ярослав вздохнул. И снова отложил так и недогрызенного кальмара. Почесал коротко стриженный затылок. И неожиданно перевёл тему:

— Пап, а ты маму любишь?

— А как иначе-то? — Огарёв-старший едва пивом не поперхнулся.

— А как вы познакомились?

— Как-как… — мечтательно вздохнул Михаил Константинович. То, что сын ушёл от ответа на вопрос, его странным образом нисколько не задело. — В студенческой компании познакомились. Я влюбился намертво, от красоты ее задыхался, двух слов связать не мог. Да и что я ей мог сказать, с политеха-то? В голове один термех да сопромат. Не поверишь — полгода страдал молча. А потом не выдержал. Как в той песне: галстук новый купил и пошёл объясняться. Стихи выучил про любовь, три штуки аж. Она же с филологического, стихи должна любить — я так рассуждал. А у самого сердце в пятках, язык к нёбу прилип. Ну, кое-как одно прочёл, половину слов позабывал, запинался. Молчит Татка моя. Щёку рукой подпёрла и молчит. «Миша, — говорит потом, — ты сколько стихов выучил?» — «Три», — говорю я. А она…

— Что она? — поторопил отца Ярослав.

— А она говорит: «Нет, три я не выдержу». И поцеловала.

— А дальше?

— А дальше ты маленький еще, чтобы тебе рассказывать, — усмехнулся отец. — Ну так и что же всё-таки с твоей свадьбой?

— А мне, бать… — Ярослав стал медленно распускать кальмара на полоски. — Мне стихов ни для кого учить не хочется. Не люблю я ее. Совсем. Как морок какой-то, сам не пойму, как я дал себя во всё втянуть. Мама со своим нытьём про внуков, да и Виолетта вроде ничего так, симпатичная, в постели… Ну… гхм… стихи тоже любит. И черт его знает как… — Ярослав махнул кальмаром. — А потом, знаешь, как пелена с глаз пала. Стою как идиот, какие-то коленца выделываю, мать ее меня своими потными руками за шею обнимает, кто-то сверху какие-то ленты привязывает, будто я лошадь свадебная. И всё. Перемкнуло что-то, я в лифт и…